Каким образом вся эта почтенная и самоуверенная академическая публика будет выходить из ситуации с предательским задником, ума не приложу, думал я в начале своего расследования. К его концу выводы мои не изменились, разве что сам я подрастерял наивных иллюзий. На мой взгляд, ситуация очень близко подошла к безвыходной, как для владельцев картины, так и для многочисленных мировых экспертов, певших ей немыслимые дифирамбы.
После публикации моих заметок, как к ним ни относись, вряд ли будет возможно выгодно продать или выставить в серьезном музее портрет Яковлевой без всестороннего независимого исследования. И без недоуменных вопросов ко всем маститым искусствоведам, участвовавшим в продвижении этой картины вплоть до сегодняшнего злосчастного собственника и напыщенных выставочных кураторов. А если «пинкоды» совпадут, то нынешний владелец вполне сможет в судебном порядке без особых хлопот — благо он живет в Голландии, а не в «судебной столице России» Санкт-Петербурге — восстановить попранную справедливость и возместить материальный и моральный ущерб. Все же суды в Нидерландах до сих пор не вызывали таких нареканий, как в нашем любезном отечестве. Словосочетание «Гаагский трибунал» неизменно провоцирует разнообразные тревожные вибрации у большей части российского «политикума». А если к потерпевшему солидарно присоединятся еще и Стэд-лийк с Тейтом со своим моральным ущербом, то, может быть, и я, еще пребывая на этом свете, поверю в существование Немезиды.
Даже если, проигнорировав все доказательства, погрузиться в атмосферу фантастического бредового психоза и допустить невероятное — что у Джагуповой хранился подлинный Малевич, то встает вопрос о его вывозе из России. Кем и на каком основании он был перемещен через границу? Если это произошло нелегально, то Российская Федерация вполне может и всенепременно должна потребовать его возвращения ad patrem. Впрочем, даже гипотетическое обсуждение подобных обстоятельств не входит в мою задачу.
Но получить из-за границы фотографию оборотной стороны портрета, чтобы сверить номера, пока никак не получалось. Шарлотта Дуглас, к которой я обратился первой, такими снимками не владела. Напомню, что она никогда не видела работы в оригинале, но опубликовала ее фотографию как подлинника Малевича. Кстати, это не единственный случай такой беспечной доверчивости и самонадеянного поведения со стороны американского специалиста. Все же заочные экспертные суждения когда-нибудь могут выйти ей боком.
По какой-то неведомой причине ни Андрей Наков, ни реставратор Милко ден Леев, ни владелец картины Филип ван ден Хурк (хотя лично я к нему не обращался, рассчитывая на иные пути), этой информации мне не предоставляли. Я уже упоминал, что еще в мае 2018 года написал Накову письмо с просьбой прислать фотографии оборота. Ответа не было. После этого один весьма влиятельный общий знакомый много раз вкрадчиво и настойчиво просил его о том же. Любой разумный человек быстро сориентировался бы в причинах и последствиях такой настырности, разоружился перед партией и перешел на сторону светлых сил. Или предпринял бы отчаянную контратаку.
Доктор Наков же отвечал, что не может найти эти материалы в своем обширном архиве. Одновременно на своем сайте[125] он пишет, что готовится к переизданию своего каталога-резоне в дополненном и расширенном виде. Как он будет это делать без документации по такой важной работе, мне не совсем ясно. Явно неумолимый и жестокий рок тяготеет над некоторыми собраниями, экспертами и архивами.
В середине лета 2018 года я написал письмо доктору Эрхарду Ягерсу. Привычно не получив никакого ответа, я позвонил ему по телефону с просьбой прислать фотографии тыльной стороны и вопросом, как он мог не упомянуть в своем пятистраничном заключении о наличии на обороте различных надписей и монограммы с черным квадратом. Звонок мой вызвал в немецком лагере на другом конце провода некоторое замешательство, которое можно было охарактеризовать как паническое. Он попросил перезвонить на другой день, потом еще через день и в результате дал несколько уклончивый ответ. Относительно подписей и надписей он просто ничего не помнит. Мол, это было так давно.
А что касается фотографий оборота, то он не может прислать их мне по той причине, что бывшая владелица картины, немка Доротея Альтенбург, не разрешает ему это сделать. Я знал, что эта женщина была одной из промежуточных инстанций между Петербургом и нынешним владельцем картины. Обращаться к ней напрямую я пока не стал. Ее судьба была печальна и поучительна. То ли при жизни мужа — чрезвычайно состоятельного человека, — то ли сама по себе она вложила огромные средства в покупку множества русских авангардных картин.
Не знаю, руководствовалась ли она чистой любовью к искусству, какими-нибудь розовыми надеждами или просто гипертрофированными инвестиционными чаяниями, но большая часть приобретений была такова, что, когда представитель крупного аукционного дома (Sotheby’s) приехал к ней, чтобы отобрать несколько работ для будущих торгов, то увидел весьма сомнительные вещи, напоминающие искусные подделки. Следы, скорее всего, вели в культурную столицу России, город Санкт-Петербург. Об этом можно сделать вывод, если поискать упоминания некогда принадлежавших ей вещей в интернете. Например, о картине Родченко[126].
Сразу хочу отметить, что я не делаю никаких скороспелых выводов относительно подлинности этой картины. Лишь размышляю о провенансе. В представленных данных обращает на себя внимание отсылка к некоему Овсею Исааковичу Фридману.
Вот данные о нем в другой, с позволения сказать, «экспертизе», относящейся к другому «Малевичу», но из того же источника:
Bought from Kazimir Malevich by Ovsey Isaakovitch Fridman,
St. Petersburg, Russia (Russian Painter and Collector). Date uncertain.
(Note: In 1963 Fridman was accused of offering a bribe for a commission to produce posters for the Vulcan’ factory in Leningrad. Fearing the outcome of his trial, he entrusted his considerable collection of Russian Avant-garde paintings for safe-keeping to his friend Nonna Rufanova. Fridman was sent to a high security prison for 7 years. After his release, ill, impoverished and without any means of making a living, he sold a portion of his collection to Rufanova, who later emigrated to the United States.)
1980 — Sold to a private Russian collector in Moscow (Note: It is unclear whether the Russian collector bought the painting from Ovsey Fridman, prior to his death in 1982, or from Nonna Rufanova who was in the United States and living in difficult financial circumstances).
Приобретена в Санкт-Петербурге, Россия, у Казимира Малевича Овсеем Исааковичем Фридманом (российский художник и коллекционер). Дата не установлена.
(Примечание: в 1963 году Фридман был обвинен в даче взятки, связанной с участием в производстве плакатов для фабрики «Вулкан» в Ленинграде. Опасаясь исхода судебного разбирательства, он доверил свою значительную коллекцию работ русского авангарда на сохранение своему другу Нонне Руфановой. Фридман был помещен на семь лет в тюрьму строгого режима. После освобождения, больной, обнищавший и лишенный средств к существованию, он продал часть своей коллекции Руфановой, позднее эмигрировавшей в США.)
1980 год. Продана частному коллекционеру в Москве. (Примечание: Неясно, купил ли российский коллекционер картину у Овсея Фридмана незадолго до его смерти в 1982 году, или у Нонны Руфановой, находившейся в США и пребывавшей в сложных финансовых обстоятельствах) (Перевод мой. — А. В.).
По-моему, этот занимательный текст напоминает немного засушенный и слегка трансформированный для современных реалий вариант речи Остапа Бендера на похоронах Паниковского:
Здесь лежит Михаил Самуэлевич Паниковский, человек без паспорта.
Остап снял свою капитанскую фуражку и сказал:
— Я часто был несправедлив к покойному. Но был ли покойный нравственным человеком? Нет, он не был нравственным человеком. Это был бывший слепой, самозванец и гусекрад. Все свои силы он положил на то, чтобы жить за счет общества. Но общество не хотело, чтобы он жил за его счет. А вынести этого противоречия во взглядах Михаил Самуэлевич не мог, потому что имел вспыльчивый характер. И поэтому он умер. Все.
Несколько человек в России и за границей проводили независимое расследование относительно «коллекции Фридмана», привлекая к нему музейные и ведомственные архивы. Действуя врозь, они пришли к общему выводу, что такого собрания не существовало. Все отсылки к Фридману — реально существовавшему авантюристу, хорошему художнику и, по всей видимости, производителю подделок — являются фикцией, призванной вскружить голову доверчивым иностранцам и «втюхать» им произведенные в Петербурге «профессиональные подделки.
Поразительно, как много людей на Западе до сих пор безгранично верит во все эти волшебные сказки. Дело тут не в их наивности, жадности или глупости. Скорее всего, речь идет о неизбывной и не зависящей от государственных границ человеческой вере в чудеса, «алые паруса» и прочую романтическую лабуду. Обнадеживающая сентенция Гумилева — «Как будто не все пересчитаны звезды, как будто наш мир не открыт до конца» — цинично используется нашими ушлыми соотечественниками и их «европейскими и американскими партнерами» для охмурения доверчивых немцев, французов, англичан «и разных прочих шведов».
Даже самые циничные и недоверчивые из них все равно имеют «слабое место» и слепо верят в тайные склады с картинами Малевича и Кандинского, расположенные в каких-то узбекских кишлаках или провинциальных музейных катакомбах. Получив множество шишек и затрещин, они все равно наивно полагают, что Сталин лично был озабочен судьбой картин Малевича и специальными указами рассылал их по секретным хранилищам. Святые люди… Вряд ли товарищ Сталин вообще знал о существовании Казимира Севериновича Малевича, а самому художнику, скорее всего, следует быть благодарным банальным раковым клеткам, съевшим его простату и отправившим в могилу незадолго до знаменитого «польского» приказа НКВД № 00485, подписанного «железным» наркомом Николаем Ивановичем Ежовым 11 августа 1937 года. По этому секретному вердикту был расстрелян каждый шестой из проживавших в СССР поляков. Малевичу, с его не внушающим доверия «анамнезом», вполне светила такая веселая перспектива. Так что нельзя исключить, что судьба была к нему в конечном счете благосклонна. Все же лучше умереть в своей постели и в окружении любящей семьи и учеников — «с чады и домочадцы», — чем получить пулю в затылок в расстрельном коридоре «Большого дома».