Для любопытного читателя специально сообщаю, что все сведения о манипуляциях со старыми книгами, гравюрами и картинами я приобрел лет сорок пять тому назад, непосредственно наблюдая жизнь некоторых участников этих действий «в полевых условиях» в кафе «Сайгон», располагавшемся на углу Невского и Литейного проспектов.
«Сайгон», безусловно, был местом абсолютно уникальным. Возможно, даже не имеющим подобий в Европе — разве что где-нибудь в благословенных городах Востока, где жизнь еще сохраняется в первозданной и наивной чистоте. И объяснялась эта уникальность совсем не составом публики, не какими-то внешними условиями, создаваемыми властью «за» или «вопреки» и уж точно не качеством кофе, — хотя он там и был отменным. Все определялось самим расположением этого «угла» на пересечении основной магистрали, идущей с востока на запад, и ее сестры, бредущей с севера на юг. Советская власть ведь только сама о себе мыслила в категориях прогресса и развития, а на самом деле во многом проседала до самого основания, как, собственно, и пела в своем партийном гимне — «до основанья, а затем». Выходило это, как правило, чудовищным боком, но в данном случае — с организацией дешевого «стояка», оснащенного импортными кофейными машинами — лары — покровительницы города — несомненно сжалились, подсказав им эту чудесную идею.
Метафизика перекрестка или русской напевной и жалостной росстани сама по себе заключает в себе переплетение всех возможных пластов существования, коллизий и судеб. Это место встречи сил добра и зла, идеального и практического разума, верха и низа, права и лева и так далее, а ввинченное в подмышку креста, наброшенного на гигантский город, созданный в неявной, но несомненной перекличке с классическими образцами — Петербург был основан ровно через двести пятьдесят лет — чуть ли не день в день — после падения Константинополя, — оно еще и многократно усиливает взаимное вихрение этих энергий.
Перекресток во всех символических системах считается притягательной и опасной точкой, где самое место святилищам и алтарям, тем паче перекресток Cardo Maximus и Decumanus Maximus, чем, безусловно, являются Литейный и Невский в топографии Питера. Но что остается городу и людям, которых оставили боги? В общем-то, только пить кофе. Желательно, крепкий.
Утром, с девяти до десяти, то есть до открытия букинистов на Литейном, Невском, улице Марата и Староневском, и с двух до трех — время обеда, — весь так называемый «перехват» собирался в первой части «Сайгона», чтобы обсудить новости, выпить коньяку или «северного сияния» — коньяк с шампанским в равных пропорциях и индивидуальных количествах, — составить «стачку», то есть сложиться в складчину на приобретение целой библиотеки, содержимого захламленной квартиры или какого-то иного товара.
Я до сих пор помню их загадочные «имена», звучавшие таинственной запретной музыкой воровских малин и пиратских шаек — Киргиз, Салага, Боря Полчерепа, Американец, Буддист, Колпинский, Сельский, Скорый, Саша-Жопа, Плюс-Минус, Берем и Едем, Игумен, Николай Николаевич «зеленая шляпа»[140] и прочие.
Большей частью поименованных мной людей уже нет в живых, и память о них истончилась почти до грани исчезновения, а некоторые, напротив, процветают. А кто-то даже составил своей жизнью некую перемычку между поэзией и торговлей, запечатлевшись в собственных стихах и в чужих эпиграммах:
Дети, видели ли где
Жопу в рыжей бороде?
Отвечали дети тупо:
«Это рожа дяди Юппа».
или
Яму ближнему копает
И в «Сайгоне» кофий пьет.
Продает и покупает.
Покупает. Продает.
Впрочем, оставим рассуждения о приписках, подчистках и сверхприбылях, уводящие нас в какую-то увлекательную, но совершенно постороннюю область, и сосредоточимся на цифрах, «украшающих» оборотную сторону холста «Портрета Елизаветы Яковлевой». Их беспристрастный анализ и знание основ арифметики, полученных еще в начальной школе, позволяют сделать несомненный вывод. Цифры и надписи на «голландской» картине, якобы никогда не пересекавшей границу Российской Федерации до выставки в Москве 2017–2018 годов (по мнению А. С. Шатских), совпадают с таковыми же как на двух контрольных образцах живописных произведений Джагуповой, так и с данными из списков райФО Октябрьского района Ленинграда, хранящихся в Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга. Никаких двойных или тройных толкований этих данных, а также сомнений в их абсолютной достоверности быть не может.
Оборотная сторона «Портрета Яковлевой», опубликованного в каталоге-резоне Андрея Накова и атрибутированного как безусловная работа Казимира Малевича
Оборотная сторона картины Марии Джагуповой «Спортсмен», 1934 год, частное собрание, СПб. Не подвергалась реставрации
Оборотная сторона картины Марии Джагуповой «Портрет мужчины в шляпе», 1938 год, частное собрание, СПб. Не подвергалась реставрации
Таким образом, на оборотную сторону исследуемой картины кем-то (предположительно, товароведом Ленкомиссионторга) был нанесен шестизначный номер, или, как я его называю для удобства, «пинкод» 434208, полностью совпадающий с номером товарного ярлыка, присвоенного картине Марии Джагуповой «Портрет Елизаветы Яковлевой» сотрудниками Райфинотдела Октябрьского района Ленинграда и Ленкомиссионторга в далеком октябре 1976 года. Размеры картины в Голландии и ее наименование также полностью совпадают с характеристиками картины, описанной нотариусом Галиной Юровой, сотрудниками райФО и Ленкомиссионторга.
Указанная картина упомянута в собственноручно написанном Марией Джагуповой черновике списка ее живописных работ. Она поименована в томе третьем словаря «Художники народов СССР». Подготовительный рисунок к этому портрету хранится в фонде Джагуповой в ЦГАЛИ, как и многочисленные эскизы театральных сумочек с супрематической символикой.
Елизавета Яковлева была подругой и соседкой художницы Марии Джагуповой и проживала с ней вместе в одной квартире по адресу: Ленинград, Канонерская улица, дом 3, квартира 29. Эти факты подтверждаются выписками из домовой книги, публикациями в довоенных каталогах и данными из личного дела Джагуповой, хранящегося в ЦГАЛИ в фонде ЛОСХа.
Стоит еще добавить, что за все сорок лет архивного хранения я был единственным человеком, запросившим в ЦГА материалы Октябрьского райФО, имевшие отношение к наследству Марии Марковны Джагуповой, так что ни у кого не было возможности тайным образом проникнуть в голландский частный дом и нанести на портрет Яковлевой эти цифры. Ни один человек на земле просто не знал об их существовании и значении. Описанные мной надписи и цифры также упомянуты в 2002 году доктором Андреем Наковым в его каталоге-резоне Казимира Малевича.
С этого момента я, пожалуй, отказываюсь от заявленного в самом начале повествования и всякий раз лицемерно мной интонированного, формального «сомнения», получив неотъемлемое и честно завоеванное в неравном бою право утверждать полное тождество упомянутых предметов.
Никакого случайного совпадения размеров, техники исполнения и названия быть не может. Всесветно возвеличенная и многажды репродуцированная уникальная картина Казимира Малевича, пребывающая в голландской частной коллекции, на самом деле является работой всеми забытой ленинградской художницы Марии Марковны Джагуповой. И доказательств, в том числе теперь уже прямых и неопровержимых, этому множество, а фактов, этим утверждениям противоречащих, не существует вовсе.
«Она у меня хранится уже около двадцати пяти лет, с тех пор как ее обнаружили. Храню ее дома, в сухом месте. Это мой Малевич», — делился на выставке в Москве своими соображениями владелец картины Филип ван ден Хурк, не знавший о существовании приземляющей высокий пафос противоположной сентенции — «все у нас колхозное».
И вот, такой афронт! Картина все-таки «подмочила» свою безусловную атрибуцию, несмотря на «сухое место». Да еще как «подмочила»! Правильнее будет сказать с виноватой улыбкой: «она утонула», цитируя и пародируя известное политическое лицо. Хотя, на мой взгляд, безнадежно утонув в качестве подлинного Малевича, «Портрет Яковлевой» оказался не на дне, а на твердой земле. Он вернулся к себе домой, в родные кривоватые стены, протекающие мансарды и «улицы разбитых фонарей». С позволения сказать, в родную гавань! Только вполне академическим способом, а в потенции и с использованием общепризнанных правовых механизмов. Без применения лжи и насилия. С опорой на здравый смысл, архивные свидетельства и чувство справедливости.
Теперь есть все возможности для непредвзятых и честных исследователей заняться серьезным изучением как самой замечательной картины, так и историко-бытового фона, на котором она создавалась. Организовать небольшую выставку Джагуповой, что лицемерно обещал и не выполнил ЛОСХ после смерти художницы. Издать буклет, брошюру или небольшую книжку. Порыться еще в архивах (прежде всего в ГРМ, куда по понятным причинам мне нет никакого хода) в поисках новой информации.
В конце концов, история искусства хоть и не является полноценной наукой, что, на мой взгляд, мне удалось предметно доказать в этом расследовании, но она уж точно не является и «областью знания», униженно и заискивающе «вспомогающей» криминальному художественному рынку получать мошеннические сверхприбыли и обманывать честных людей. Это дисциплина, изучающая искусство как явление Бога «городу и миру». Так считал Александр Бенуа, печатавший на своих визитках: «Служитель „Аполлона“». Так полагал и Фаддей Зелинский, писавший, что «Бог являет себя в красоте (искусстве), добре (благе) и мудрости (философия)». Думаю, этого будет вполне достаточно и для компенсации моральных унижений Джагуповой, и для памяти Яковлевой. Да и для Казимира Малевича, учитывая его сложные отношения с Царем вселенной.
Единственную тончайшую версию — соломинку, за которую могут уцепиться оппоненты — а их ведь должно быть множество и репутационный вес их колоссален (как бы соломинке не обломиться!) — можно, на мой взгляд, совершенно не принимать в расчет. Она составлена исключительно из фантастических предположений, что Малевич таки написал этот портрет (неизвестно как, неизвестно где и неизвестно когда), а Джагупова воровским образом присвоила себе его авторство. И сделала это по совершенно непонятным причинам. В этой плоскости рассуждений люди, ставившие на картину фальшивую подпись и сочинявшие сказки о ее происхождении, могут рассматриваться как стихийные и бессознательные восстановители исторической правды. Обязавшись в самом начале повествования рассматривать все версии, я не могу игнорировать даже столь фантастические сюжеты.