— А доктор Елена Баснер? Ведь, судя по всему, она ближе всех стоит к истокам этой печальной истории. Не получилось взять у нее объяснения?
— Пока нет. Как-то все не с руки.
— Как думаете, будет она каким-нибудь образом реагировать на рассказанный вами сюжет?
— Откуда же мне знать? Ведь придется объяснять, где и при каких обстоятельствах она видела эту картину и на каком основании писала свое заключение. Рассказать подробно про разночтения с подписью, датой и размерами. Вряд ли удастся отговориться беспамятством. Все же это «Малевич». Непосредственный предмет ее многолетних исследований. Задача не из простых, доложу я вам. Но, я думаю, ее «мозговой штаб» справится. А общество ему поверит. Помните, как сказал Бродский, «если Евтушенко против колхозов, то я за». Мы ведь все за Бродского. А значит, за колхозы. То есть за раскулачивание?! Но, если серьезно, то вопросы должен задавать прокурор. А где же вы найдете в современной России такого прокурора? Она же не оппозиционер какой-то, не отщепенец и «яхту не раскачивает». Скорее наоборот, придает ей устойчивости и стабильности своим корпулентным составом. Плоть от плоти, так сказать.
— То есть все так и умрет, как умерли Джагупова с Яковлевой?
— Полагаю, что да. Разве что удастся найти еще что-нибудь «зубодробительное». Художественная литература и всевозможная боевая публицистика меня не очень интересуют. Хочется документа. Мандата или протокола, входящих — исходящих номеров, чтобы было на что ссылаться. К сожалению, для меня закрыт ведомственный архив ГРМ и конкретно архив Лепорской. Там должно быть много интересного и в том числе по нашей теме. Есть, однако, два момента, которые потенциально содержат в себе возможности развития в правовом поле. Первый связан с исчезновением двух дел из фонда Марии Джагуповой в ЦГАЛИ. Списка ее работ и конспектов лекций Казимира Малевича. На мой взгляд, оба эти материала имеют неоспоримое культурное значение и, таким образом, их хищение — если произошло именно оно, а не архивная «закладка» материалов в другой фонд — подпадает под действие статьи 164 УК РФ — «Хищение предметов или документов, имеющих особую историческую, научную, художественную или культурную ценность». Наказывается это деяние довольно строго. Если совершено группой лиц, то до пятнадцати лет. Что-то мне подсказывает, что срок давности по этому эпизоду мог еще и не наступить. Но, честно говоря, это не мое дело. Пускай Российское государство в лице своих многообразных органов, псевдоподий и щупалец само заботится о сохранности своих архивов. Позор, если оно униженно утрется в этом вопросе так, как оно многократно утиралось в связи с музейными махинациями, продажами и воровством.
— А второй пункт, где могут возникнуть правовые последствия?
— Он относится к области юридической экзотики. Жулики, выдав работу Джагуповой за картину Малевича, грубо нарушили ее авторские права. Да, она умерла и не осталось родственников, способных постоять за ее честь и доброе имя. Но в этом вопросе нет никаких сроков давности. И судебной пошлины нет. Любой человек может обратиться в суд с иском о восстановлении истины и справедливости хоть через сто лет. Я усиленно размышляю в этом направлении. Хорошо бы найти молодого амбициозного адвоката, бескорыстно желающего составить себе имя на таком необычном процессе. Дело в том, что судебный прецедент такого рода, помимо понятного общегуманитарного интереса, позволит вызвать в суд всех знаменитых экспертов и искусствоведов, которые высказывались публично о портрете Яковлевой. Разве вам не интересно будет их послушать? И закрепить их речи процессуально. А потом порассуждать на досуге о превратностях судьбы, методологии коммерческого искусствоведения и моральной нюансировке человеческого поведения.
— Еще как интересно, но все же… Я слушаю вас и про себя думаю, вспоминая попутно Пушкина: «Боже, как грустна наша Россия!» И продолжаю этот печальный ряд: Франция, Германия, Голландия, Англия. И далее. Господи, всюду все одинаково. Деньги и связанные с ними страсти. И страсти, находящие единственное выражение в деньгах.
— Пушкин произнес эти слова по прочтении начальных глав первого тома «Мертвых душ». Нам не ведомо, что бы он сказал, дочитав книгу до конца. И у меня, как вы изволили увидеть и услышать, в сочинении, исключая какие-то проходные фигуры, одни покойники и документы. Мертвые души. Кажется, я никого из живых не обидел?
— Пожалуй, нет. Я вообще не увидел в этом тексте живых. Вы сами, пообщавшись с зомби, в некотором роде. Не знаю, как бы выразиться поделикатнее.
— Они меня покусали? Вы это хотели сказать? Все безнадежно?
— Ничего, мы вас вылечим. В крайнем случае что-нибудь отрежем или введем мощное противоядие. Но вы не упомянули еще один важный момент, хранящий в себе потенцию развития в правовом поле. Вас ведь могут просто убить. Или покалечить, не дай бог. Распутывая такие детективные истории, надо иметь некоторые гарантии. Возможности нанести превентивный или ответный удар. Или открыть второй фронт. Пускай даже это будет посмертный удар возмездия. Система «Периметр» для частного употребления. Существуют люди, осведомленные о том, кто может быть заинтересован в таком криминальном развитии событий?
— Конечно, они есть. Эта книга существует и в немного расширенном и не совсем политкорректном варианте. И хранится в нескольких надежных местах. Так что все продублировано и подробно расписано. Но не будем о грустном.
— Разумеется, не будем, но мне так жалко, что все эти высокие слова про «интеллигенцию, духовность, подлинность, супрематизм», как выясняется, ровным счетом ничего не значат. Их просто нет в природе. Наименования есть, иконки есть, а сами файлы поломаны или отправлены в корзину. А если и находится что-то похожее, так это, как написано у вас в эпиграфе, в лучшем случае «предварительный сговор».
— А вот тут вы, батенька, не совсем правы. Про интеллигенцию я с вами согласен. Но остальное… Есть они, есть, еще как есть. И дух, и супрематизм, и «звезд ночной полет», и «гад морских подводный ход». Нет только категорического императива. С этим у нас выходит некоторая заминка. Вот, у меня в айпаде два документа, относящиеся к происхождению картины Казимира Малевича, как и заказывали, «Супрематизм духа». Прочитайте внимательно сначала первый. А потом и второй. В них заметно некоторое, выражаясь словами Ульянова, антагонистическое противоречие. Антиномия, можно сказать. А точнее, полный караул!
— Прочитал. Очень любопытно. С провенансом все понятно. Есть какие-то экспертные мнения об этой работе?
— Есть, есть. Да еще какие. Кстати, она опубликована в «Энциклопедии русского авангарда». Том второй, страница 153. И у нее наличествуют «родственники». Можно сказать, «родные братья и сестры» лейтенанта Шмидта, так что в подлинности картины и ее «внебрачных связях» еще предстоит серьезно разбираться. Мне, с моей любовью к двойникам, это будет очень интересно. Кстати, вы поняли, что «Джагупова» — это просто адыгейская огласовка фамилии «Яковлева»? Джагуп, Акоп, Иаков, Яков, Якоб. Некоторые люди еще продолжают утверждать, что видимый мир якобы что-то значит. А на самом деле, все совсем наоборот.
— Так что, значит, будет второй том?
— Я бы сказал, скорее, третий. Впрочем, следите за рекламой. И остерегайтесь подделок!
Документ, подписанный неким А. А. Кирановым, удостоверяющим происхождение картины Малевича «Супрематизм духа» из коллекции И. И. Палеева[166]
Заявление В. И. Палеева, полностью дезавуирующее «документ» Киранова
P. S.
Очень быстро, буквально на одном дыхании написав, а частично просто надиктовав без особых поправок эту книгу, я оказался на распутье. Писать было легче, чем принимать дальнейшие стратегические решения. Как на классической картине, живописующей неопределенность русской судьбы, дорог было всего три.
Первый вариант — издать текст на русском языке без всякой ознакомительной артподготовки — смотрелся привлекательно, но довольно утопично. Скорее всего, такая публикация пополнила бы собой бесконечные ряды выходящих мизерными тиражами книг, обреченных на забвение уже в момент «зачатия».
Столь же неопределенным смотрелся вброс материала в медийное пространство с помощью российских СМИ. Все же центр тяжести истории был явно смещен на Запад и статья в отечественном издании, даже влиятельном и цитируемом, предсказуемо прошла бы незаметно для замкнутого в себе европейского и англосаксонского мира. На нее просто не обратили бы никакого внимания.
Оставался третий путь — предать историю типографскому тиснению в таком месте, где ее никак нельзя было бы проигнорировать всем заинтересованным сторонам. Задачу облегчили высказывания влиятельных музейных бонз английской столицы и одно из мест экспонирования картины — Тейт Модерн. Это сделало сюжет интересным для такой газеты, как Guardian, о чем я не мог даже мечтать, начиная свое расследование.
Единственное, что интересовало газету с формальной точки зрения, называлось fact checking, то есть скрупулезная проверка соответствия сообщаемых сведений документально установленным фактам. Но с этим дело как раз обстояло благополучно. Все тезисы неоспоримо подтверждались архивными документами.
И все же я немного рисковал. Качество фотографий оборотной стороны, которыми я располагал благодаря полученному хитроумным способом рекламному предпродажному досье на портрет Яковлевой, оставляло желать лучшего. Номер был доступен визуальному анализу, но с помощью некоторых оптических ухищрений. А подпись была видна откровенно плохо. Я мог нарваться на недоверие и обвинения в неправильной интерпретации фотографий, хотя сам был абсолютно убежден в правильности своих выводов. Подтвердил мою убежденность и реставратор Милко ден Леев, показавший мне во время личной встречи в Амстердаме прекрасные снимки всех знаков, украшающих оборотную сторону полотна.
Помимо этого, я немного побаивался реакции владельца картины. Человека богатого и влиятельного. Не то чтобы это могло меня остановить, но ввязываться в бесперспективные судебные тяжбы в Европе мне никак не хотелось.