национальных государств. Италия, Германия, Польша, Венгрия.
2) Явная завоевательная политика Бонапарта: национальные требования в обмен на компенсацию. Италия.
3) В ответ – реорганизация [прусской] армии. Конфликт. Бисмарк. Политика не оригинальна.
4) Положение в Германии. Объединение; 1) осуществленное революцией, 2) осуществленное Австрией, 3) осуществленное Пруссией (Таможенный союз).
5) Войны 1864 и 1866 годов. Революционные средства.
6) Лучшая пора Бисмарка – до 1870 года.
7) Война с Францией[193].
Империя. Аннексия Эльзас-Лотарингии. Россия – арбитр.
8) Бисмарк под конец становится реакционером, тупеет. Культуркампф (гражданский брак). Протекционизм и союз аграриев с буржуазией. – Колониальная горячка. Оскорбления Бисмарка. – Закон против социалистов. – Подавление союзов. – Социальные реформы. – Милитаризм, обусловленный аннексией Эльзаса. – Юнкер [в Бисмарке] выступает на первый план за отсутствием других идей.
План заключительной части четвертой главы брошюры «Роль насилия в истории»
Написано в конце декабря 1887 – марте 1888 г.
Впервые опубликовано в журнале «Die Neue Zeit». Bd. I. № 26, 1895−1896.
I. 3 класса; два – паршивых, из которых один переживает упадок, а другой – подъем, и рабочие, которые хотят от буржуазии только fairplay[194].
Важно, таким образом, лавирование между двумя последними – но не тут-то было! Политика: вообще укреплять государственную власть, и в особенности сделать ее независимой в финансовом отношении (огосударствление железных дорог, монополии). Полицейское государство и принципы прусского права в юстиции.
Двойственная, «либеральная» и «национальная», природа 1848 г. дает себя знать и в Германии 1870–1888 годов.
Бисмарку следовало опираться на рейхстаг и на народ, а для этого, – хотя бы ради ориентировки, – необходима полная свобода печати, слова, собраний и союзов.
II. 1. Устройство [империи] а. Экономически – скверная монетная реформа уже главное достижение. b. Политически – восстановление полицейского государства и антибуржуазное судебное законодательство 1876 г., скверная копия французского. – Неопределенность в гражданском кодексе. – Имперский суд как завершающее звено. 1879 год.
2. Скудость мысли, проявившаяся в политике заигрывания и [в процессах об] оскорблении Бисмарка.
Партия Бисмарка sans phrase[195].
а. Культуркампф. Католический поп – это не жандарм и не полицейский. Ликование буржуазии. – Бесперспективность. – Хождение в Каноссу. Единственный рациональный результат – гражданский брак!
3. Учредительская горячка и крах. Его участие в ней. Паршивые консервативные юнкеры столь же бесчестны, как и буржуа.
4. Окончательное превращение [Бисмарка] в юнкера.
а. Протекционизм и т. п.; коалиция буржуа и юнкеров, львиная доля достается последним. b. Попытки ввести в 1882 г. табачную монополию потерпели неудачу. с. Колониальная горячка.
5. Социальная политика a la Бонапарт. а. Закон против социалистов; рабочие союзы и кассы под сапогом. b. Дерьмо в виде социальных реформ [Sozialreformscheisse].
III. 6. Внешняя политика. Угроза войны, результат аннексии. Увеличение армии. Септеннат. Когда призывники всех сроков полностью были завербованы, снова взялись за призывные возрасты до периода 1870 г., дабы еще на некоторое время сохранить перевес.
IV. Результат: а. Внутреннее положение, которое со смертью этой парочки[196] придет к развалу; нет империи без императора!
Пролетариат, толкаемый на революцию, небывалый рост социал-демократии, который наступит с падением закона против социалистов, – хаос. b. В итоге всего – в лучшем случае мир, более скверный, чем война, а то и мировая война.
Фридрих ЭнгельсК истории первоначального христианства
Написано между 19 июня и 16 июля 1894 г.
Напечатано в журнале «Die Neue Zeit».Bd. 1. № 1 и 2, 1894−1895 гг.
I
В истории первоначального христианства имеются достойные внимания точки соприкосновения с современным рабочим движением. Как и последнее, христианство возникло как движение угнетенных: оно выступало сначала как религия рабов и вольноотпущенников, бедняков и бесправных, покоренных или рассеянных Римом народов. И христианство, и рабочий социализм проповедуют грядущее избавление от рабства и нищеты; христианство ищет этого избавления в посмертной потусторонней жизни на небе, социализм же – в этом мире, в переустройстве общества. И христианство, и рабочий социализм подвергались преследованиям и гонениям, их последователей травили, к ним применяли исключительные законы: к одним – как к врагам рода человеческого, к другим – как к врагам государства, религии, семьи, общественного порядка. И вопреки всем преследованиям, а часто даже непосредственно благодаря им, христианство и социализм победоносно, неудержимо прокладывали себе путь вперед. Через триста лет после своего возникновения христианство стало признанной государственной религией римской мировой империи, а социализм за каких-нибудь шестьдесят лет завоевал себе положение, которое дает ему абсолютную гарантию победы.
Таким образом, если г-н профессор Антон Менгер в своей книге «Право на полный трудовой доход» выражает удивление, почему при колоссальной централизации землевладения во времена римских императоров и при безграничных страданиях тогдашнего рабочего класса, состоявшего почти исключительно из рабов, «за падением Западной Римской империи не последовал социализм»[197], то он не замечает как раз того, что этот «социализм», в той мере, в какой он был тогда возможен, действительно существовал и даже достиг господства – в лице христианства. Дело лишь в том, что это христианство, – а в силу исторических предпосылок иначе и не могло быть, – хотело осуществить социальное переустройство не в этом мире, а в мире потустороннем, на небе, в вечной жизни после смерти, в «тысячелетнем царстве», которое должно-де было наступить в недалеком будущем.
Параллель между обоими этими историческими явлениями напрашивается уже в средние века, при первых восстаниях угнетенных крестьян и в особенности городских плебеев. Эти восстания, как и все массовые движения средних веков, неизбежно выступали под религиозной оболочкой, в форме борьбы за восстановление первоначального христианства, подвергающегося прогрессирующему вырождению[198]; но всякий раз за религиозной экзальтацией скрывались весьма осязательные мирские интересы.
Ярче всего это обнаружилось в организации чешских таборитов под руководством славной памяти Яна Жижки; но черта эта проходит через все средневековье, постепенно исчезая после Крестьянской войны в Германии, чтобы вновь возродиться у рабочих-коммунистов после 1830 г. Как французские революционные коммунисты, так в особенности Вейтлинг и его последователи ссылались на первоначальное христианство задолго до того, как Эрнест Ренан[199] сказал:
«Если хотите представить себе, чем были первые христианские общины, присмотритесь к какой-нибудь местной секции Международного Товарищества Рабочих».
Этот французский беллетрист, сочинивший церковно-исторический роман «Происхождение христианства» на основе беспримерного даже в современной журналистике бесцеремонного использования немецкой критики Библии, сам не знал, сколько правды заключалось в его вышеупомянутых словах. Хотел бы я видеть бывшего деятеля Интернационала, у которого при чтении, например, так называемого «Второго послания Павла к коринфянам» не открылись бы старые раны, по крайней мере в одном отношении. Во всем послании, начиная с восьмой главы, звучит вечный, увы, так хорошо знакомый жалобный мотив: les cotisations nе rentrent pas – взносы не поступают! Как много самых ревностных пропагандистов шестидесятых годов с понимающим видом пожало бы руку автору этого послания, кто бы он ни был, приговаривая: «так и с тобой это бывало тоже!» Мы также можем кое-что рассказать на эту тему – и наше Товарищество кишело коринфянами; эти непоступающие взносы, которые неуловимо порхали перед нашими взорами, вызывая муки Тантала, – ведь это как раз и были знаменитые «миллионы Интернационала»!
Одним из наших лучших источников о первых христианах является Лукиан из Самосаты, этот Вольтер классической древности, который одинаково скептически относился ко всем видам религиозных суеверий и у которого поэтому не было ни религиозно-языческих, ни политических оснований относиться к христианам иначе, чем к любому другому религиозному объединению. Напротив, он их всех осыпает насмешками за их суеверие, – почитателей Юпитера не меньше, чем почитателей Христа; с его плоско-рационалистической точки зрения и тот и другой вид суеверий одинаково нелепы. Этот, во всяком случае беспристрастный, свидетель рассказывает, между прочим, историю жизни одного авантюриста, некоего Перегрина, называвшего себя Протеем, родом из Пария на Геллеспонте. Упомянутый Перегрин в молодости начал свою карьеру в Армении с прелюбодеяния, был пойман на месте преступления и согласно местному обычаю подвергнут самосуду. Счастливо спасшись бегством, он задушил в Парии своего отца и вынужден был скрыться.
«И тут случилось, – цитирую по немецкому переводу Шотта, – что он познакомился также с удивительным учением христиан, встречаясь в Палестине с их жрецами и книжниками. И в скором времени он достиг таких успехов, что его учителя казались младенцами по сравнению с ним. Он стал пророком, старшиной общины, руководителем молитвенных собраний, – словом, во всем он был всем; он толковал их писания и сам сочинял их в большом количестве, так что христиане в конце концов стали видеть в нем высшее существо, прибегали к нему как к законодателю и провозгласили его своим главой (епископом). По этой причине (то есть как христианин) Протей был однажды схвачен властями и брошен в тюрьму… Пока он, таким образом, находился в оковах, христиане, которым его заключение представлялось великим несчастьем, предпринимали всевозможные попытки освободить его. Но это не удалось, и тогда они стали с исключительнейшей старательностью всячески о нем заботиться. Уже с рассвета ста