Был я лекарем,
Уставал как пес,
Да летал во сне,
А теперь пишу себе реквием,
Знать бы, когда он пригодится мне…
Павел поспешно выключил радио. «А ведь песня-то обо мне! — подумалось некстати. — Как будто нарочно кто-то включил ее сейчас…»
Он уселся обратно за стол, даже достал новый лист с вопросами, но вместо того, чтобы снова заполнять проклятые клеточки, сидел, задумавшись, бесцельно вертя в пальцах ручку и глядя прямо перед собой. Сосредоточиться никак не получалось, зато перед глазами упорно всплывали картины прошлого. Хоть и не ко времени все это, но как отогнать непрошеные воспоминания?
Родился он в небольшом городе Ухтомске, далеко за Уралом. Во времена далекие часто оседали здесь высланные из столиц интеллигенты, не согласные с власть предержащими, потому хоть и невелик городок получился, зато целых три университета! Из самых глухих уголков необъятной Сибири съезжались сюда парни и девушки, желающие получить высшее образование.
Поступил и Пашка — на медицинский. Профессия эта казалась особенно нужной, востребованной… Осязаемой какой-то. Как ни крути, люди болеть никогда не перестанут. Даже дядя Коля, узнав о его решении, одобрительно хмыкнул. «Молодец, учись! — сказал он пасынку. — Лепилой даже в лагере жить легче!»
От такого напутствия веселее не стало, но на дядю Колю Пашка не обиделся. Он же как лучше хотел, в конце концов… Не его вина в том, что в молодости служил в конвойных войсках, потом — в ментовке, а потому всю жизнь мерил зоновскими понятиями!
И Павел учился — честно и упорно зубрил неподатливую латынь, преодолевая дурноту, посещал анатомический театр (потом, правда, привык и даже подрабатывал там санитаром), готовился к семинарам и добросовестно отрабатывал практику в местной больнице…
Даже успел получить диплом и произнести клятву Гиппократа, прошел ординатуру и проработал год в той же больничке не практикантом, а настоящим полноценным доктором. Сейчас, наверное, шов наложить бы не смог толком, а ведь когда-то подавал большие надежды и сам профессор Полознев одобрительно качал головой, отмечая его способности к диагностике и острый, схватчивый цепкий ум будущего клинициста. «Из вас может выйти толк, молодой человек!» — говорил он, и Пашка радостно надувался от гордости, как мыльный пузырь, сверкающий всеми цветами радуги.
Работа выматывала, не оставляя времени больше ни на что. Правильно поет бывший врач скорой помощи товарищ Розенбаум: «Уставал как пес». Знает о чем. Зато было и волшебное чувство причастности к чьей-то спасенной жизни. Павел и сейчас не забыл, как радовался, когда пришел в себя Гриша Сарычев — шестнадцатилетний пацан, поступивший с тяжелейшей черепно-мозговой травмой, как сияли заплаканные глаза его матери, повторяющей «спасибо, доктор!». Зарплата, правда, была унизительно маленькой, но в Ухтомске это было не так заметно — олигархов тут отроду не водилось. Да и много ли надо одному?
Будущее казалось очень определенным, может быть, чуть скучноватым, но понятным… Пока в заштатный городок не приехала молодая московская журналистка Юлия Петухова.
Впервые он увидел Юльку в кафе, куда как-то зашел с приятелями отметить годовщину окончания института. За соседним столиком в компании каких-то длинноволосых и бородатых молодых людей, явно нездешних, богемного вида, сидела такая девушка, что Павел на мгновение просто потерял дар речи. Увидел — и пропал… Ее яркая, броская красота поразила его в самое сердце. Модная короткая стрижка, узкие джинсы на длинных и стройных ногах, тонкая трикотажная кофточка, так соблазнительно приподнимающаяся на высокой груди, и звенящие украшения — все вместе создавало образ победительный и дерзкий, но вместе с тем манящий, привлекательный… И хочется, и колется, и мама не велит!
Павел долго смотрел на нее не отрываясь. Он не слышал, о чем говорили приятели, и их смех и шутки доносились как будто издалека. Он любовался прекрасной незнакомкой, так не похожей на других девушек, которых ему доводилось видеть раньше. Очень страшно было, что вот-вот она поднимется и уйдет, исчезнет, как комета, промелькнувшая по ночному небу, но и подойти к этому чуду было еще страшнее.
Только когда заиграла музыка и пары начали выходить танцевать, Павел решился. Ну, будь что будет! Собрав все свое мужество, он поднялся, с грохотом отодвинув стул, подошел к их столику и протянул ей руку.
— Разрешите?
Вымолвить это слово было куда как непросто! Во рту пересохло, язык как будто приклеился к небу, но Юлька вовсе не рассердилась. Она вскинула брови, посмотрела на него с веселым изумлением, как на необычное и редкое явление природы, но — не отказала!
Эстрадная группа пела о том, как упоительны в России вечера, и этот вечер вправду был упоительным и чудесным. Павел навсегда запомнил и музыку, и сверкание огней в полумраке, и ощущение гибкого, упругого тела под рукой, когда он обнимал Юльку за талию. Себе он казался деревенским увальнем — простоватым и неуклюжим, мучительно стеснялся мешковатого костюма, произведенного местной фабрикой, где шили еще наматрасники и рабочие рукавицы, поношенных ботинок, неумения танцевать и поддерживать легкую остроумную беседу… И все же — млел от счастья рядом с ней, вдыхая свежий аромат ее духов, глядя на белую точеную шейку, на пухлые полураскрытые губы, а ее глаза, такие большие, сверкающие, были совсем близко и затягивали, словно омут.
В тот вечер они ушли из кафе вместе и потом еще долго гуляли по ночному городу. Павел чувствовал себя немного пьяным (хоть и выпили-то всего ничего!), болтал без умолку какую-то чушь, пел, даже пытался танцевать посреди пустынной улицы, а Юлька смеялась, и смех звучал у него в ушах серебряными колокольчиками. Даже когда он сделал стойку на руках прямо на мосту через реку (как только не навернулся! Верно мама говорила, что пьяных и дураков Бог бережет), она хлопала в ладоши, как ребенок на цирковом представлении.
Время давно перевалило за полночь, когда он проводил ее до гостиницы. Расстаться просто не было сил. Он все оттягивал тот миг, когда придется сказать «до свидания» и уйти, и сердце просто подпрыгнуло от радости, когда Юлька разрешила зайти к ней в номер…
Они поднимались по лестнице на цыпочках, боясь скрипнуть ступенькой. Надо еще было как-то просочиться незаметно мимо дежурной по этажу, но тут им повезло: старушка мирно подремывала в кресле над вязанием. Юлька осторожно, двумя пальчиками взяла ключ, и уже через несколько минут узкая гостиничная кровать скрипела под их телами, сплетенными воедино.
От Юльки он ушел под утро, еле держась на ногах. Как потом день отработал — одному богу известно. Думать мог только о том, чтобы увидеть ее снова. Вечером они встретились, и все повторилось — с тем же жаром, словно им никак не удавалось насытиться друг другом.
Эти дни он прожил в сумасшедшем, угарном любовном чаду. Не хотелось даже думать о том, что Юлькина командировка когда-нибудь кончится и она уедет в свою Москву — навсегда. Но все когда-нибудь заканчивается…
Он пришел на вокзал провожать ее с большим букетом пышных августовских астр и бормотал какую-то чушь про то, что будет скучать, никогда ее не забудет и непременно приедет к ней, непременно. Под конец Павел совсем сник — так мучительно было смотреть на Юльку, стоящую в тамбуре. Еще несколько минут — и поезд тронется, унося ее далеко отсюда.
А что остается ему? Только коротать свою серую, скучную жизнь в родном городишке, вспоминать единственное яркое событие и безнадежно тосковать. В самом деле — кто он и кто она? Как говорил герой старого фильма — такой же нелепый влюбленный провинциал — звезды никогда не отклоняются от своего пути!
Он просто ушам своим не поверил, когда Юлька задумалась на секунду, откинула упрямую прядку волос, косо падающую на лоб, и выпалила:
— А ты давай со мной! Прямо сейчас…
В карих глазах девушки плясали веселые, опасные огоньки. Ее руки, такие тонкие, с нежными розовыми ноготками, протянутые к нему, звали и манили, так что невозможно, просто невозможно было устоять! Поезд уже трогался, когда он шагнул в вагон с платформы, и даже проводница — толстая тетка с серым усталым лицом — почему-то не стала протестовать. Юлька пошепталась с ней о чем-то, и всю дорогу до Москвы она подавала им чай в ажурных подстаканниках, и улыбалась такой всепонимающей, материнской улыбкой, что ее лицо казалось почти милым.
Москва встретила их ярко-синим небом, уличным шумом и той особенной, московской суетой, когда все бегут куда-то с озабоченными лицами, не глядя по сторонам. Казалось, что попал в огромный муравейник, подчиняющийся собственным, неведомым законам, где каждый следует своей тропкой, не теряя даром ни секунды времени. Да что там муравейник…
Будто в другом мире очутился! Даже самый воздух здесь казался особенным. Стоя на площади у трех вокзалов, Павел, прищурившись, долго смотрел на солнце, пока Юлька не начала дергать за рукав. Наверное, в этот миг он твердо решил для себя — когда-нибудь этот город станет моим!
Юлька жила на Ленинградском проспекте в добротном сталинском доме. Просторная квартира с высокими потолками, коврами и хрусталем в серванте поразила его воображение. После родной хрущобы на окраине Ухтомска она показалась настоящими хоромами! Павел ужасно боялся что-нибудь уронить и даже по сверкающему паркету ходил с опаской. А ну как оцарапаешь ненароком? Но это было еще не главное…
Юлькина мама Ада Степановна оказалась ухоженной моложавой дамой неопределенного возраста с гладким лицом и аккуратно уложенными волосами. На ее губах всегда играла приветливая улыбка, но глаза смотрели как-то чересчур пристально, внимательно, словно она все время выбирает что-то, приценивается и боится продешевить. Всем в доме заправляла она, именно ее слово было решающим. Юлькин папа хоть и работал главным инженером на большом заводе, но жены явно побаивался и, когда бывал дома, редко рисковал высовываться из-за своей газеты.