• «Мои родители — ненормальные»
Карла добавила:
— Дэн, у меня к тебе вопрос про индивидуальность. Вот послушай: чем человек больше всего отличается от остальных?
Я хотел сразу выпалить ответ, но почему-то запнулся.
Сначала вопрос показался мне элементарным. Поразмыслив, я понял, какой он сложный и даже печальный. Ведь на самом деле мы не так уж разнимся между собой. Ну, чем одна кряква отличается от всех остальных? А медведь гризли от других гризли? Индивидуальность — хрупкая штука. Если подумать, она определяется совершенными мелочами.
— Личностью? — ляпнул я. — Или… э-э… душой?
— Возможно. Я, кажется, начала верить в души. В прошлом июле я ездила на встречу выпускников. С окончания школы прошло десять лет. Конечно, тело у всех за это время изменилось, но суть осталась почти такая, как в детском саду. Душа не меняется. Дана Маккалли — такая же воображала. Норман Тиллиг — такой же тупой спортсмен. Эйлин Келсо — все та же наивная дурочка. Тело, может, и другое, но личность в нем абсолютно такая же. Вот тогда я поняла, что у людей действительно есть душа. Глупо, конечно. В смысле, глупо для такого логичного человека, как я.
Через пару часов после обеда я вернулся к реальности. Пришел Шоу, мой «босс», провел сеанс рукопожатий. Умеет Шоу укреплять позиции! Если начнут сокращать всех менеджеров проектов, этот уйдет последним: у него четырнадцать подчиненных (рабов).
Шоу хотел, чтобы у меня нашлась лакомая проблемка, с которой он помог бы мне разобраться. Мне пришло в голову только то, что дедлайн через семь дней, мы не успеваем, а без Майкла работы будет еще больше. Шоу этой проблемой не соблазнился и пошел на поиски более экзотически озабоченных сотрудников.
Шоу где-то за сорок. На кампусе таких от силы дюжина. К компьютерщикам старше сорока невольно испытываешь уважение. Есть в них что-то глубинное, технарское. Шоу еще помнит флинтстоуновскую эру компьютеров с перфокартами и сидящими внутри птичками, которые кричали: «Боже, ну и работенка!».
Одно мне не нравится в Шоу: он заделался менеджером и перестал писать программы. Менеджеры весь день жмут руки и перекладывают бумажки, какое уж тут творчество! Уважение определяется близостью человека к компьютерам и программированию. Менеджеры либо пишут программы, либо нет. Последних у нас гораздо больше. Короче, IBM номер два.
В полугодовом отчете Шоу хорошо отозвался о моей работе, так что я против него ничего не имею. Вообще у нас не очень строгая субординация. Решение принимает тот, кто знает по теме больше всего. Правда, если станет туго, я все равно пушечное мясо.
А еще Шоу — бэби-бумер. Это милостью таких, как он, мы слушаем абсолютно на всех корпоративных мероприятиях один и тот же мерзкий попсовый джаз. И этой преснятиной они хотят сказать: мы не такие, как родители, мы разрушаем общепринятые рамки?! Когда-нибудь все сотрудники младше тридцати взбесятся, как те почтальоны, и устроят в административном корпусе кровавую бойню с помощью ножниц и зажигалок.
Заглянул в WinQuote. За день акции упали на восемьдесят пять центов. То есть Билл сегодня потерял семьдесят миллионов долларов, а я — шиш с маслом. Но угадайте, кто будет спать крепче?
Мы трудились до часу ночи. Я подвез домой Карлу и Тодда. Мы заскочили в супермаркет за чем-нибудь вкусненьким. Набрали фруктовых сладостей и нектаринов, встали в очередь и завели обычный нердовский разговор о будущем компьютеров.
Карла сказала:
— Нельзя отменить изобретение колеса, радио или тех же самых компьютеров. Нас уже не станет, но компьютеры будут развиваться. Вопрос только в том, когда люди создадут Сущность, обладающую собственным разумом. Это случится через десять лет? Или через тысячу? В любом случае отменить появление Сущности невозможно. Она будет. И самый важный вопрос: будет ли эта Сущность отличаться от людей? Разработчики искусственного интеллекта признались, что не в состоянии создать ИИ с опорой на человеческую логику. Сейчас они пишут программы, имитирующие жизнь, которые могли бы скрещиваться. Так они хотят симулировать миллионы лет эволюции и создать новый разум — Сущность. Эта Сущность вряд ли будет устроена как человек.
Я ответил:
— Знаешь, Карла, мы всего лишь люди. Как же мы разберемся в других видах разума? Разве может Сущность быть нечеловеческим разумом? Она же родилась в мозгу людей. По крайней мере первоначальный алгоритм. Мы сможем создать только человеческий разум.
Тодд добавил, что его ультрарелигиозные родители как раз Сущности и боятся. Они с ужасом ждут дня, когда человечество передаст инициативу машинам и позволит им преследовать собственные цели.
— О боже, я попала в старый дешевый ужастик! — воскликнула Карла.
Потом, сидя у себя в комнате, я вспомнил этот разговор. Может быть, о Сущности мечтают люди, которые не могут представить, что такое жизнь после смерти, и хотят, чтобы новый разум выяснил все подробности и предъявил фотографии.
Мы надеемся, что Билл знает, какой будет Сущность. Если знает, то он — наша мораль, которая придерживает поводья технологического прогресса. Может, так и есть. Билл — средоточие всей компании. В смысле, если бы не культ Билла, компания превратилась бы в кладбище. Или фирму офисных принадлежностей. (Что в принципе верно. Ну, если подумать.)
ЧЕТВЕРГ
Проснулся в половине девятого, пошел в кафетерий. До конца недели никаких сухих завтраков, с меня хватит.
Мы с Багом ели овсянку и наблюдали за коллегами-иностранцами — кажется, французами, — которые стояли под дождем, на холоде, и курили. В Microsoft курят только иностранцы, да и те сбиваются в грустные кучки. Во всех офисах курить запрещено. Странно, что курильщики никак не поймут намек.
Мы решили, что французы никогда не смогут написать программу с дружественным интерфейсом, уж очень они невежливые. Они бы сделали иконку для вызова официанта: щелкнешь по ней, и жди файла сорок пять минут. Ничего удивительного, что сама идея дружественного интерфейса возникла у нас, на Западном побережье. А парень, который изобрел смайлик, баллотируется на мэра Сиэтла. Серьезно! В новостях говорили.
Как только я вошел к себе, позвонила мама. Сегодня утром (в Пало-Альто было жарко и сухо) она заглянула в гараж, и солнце высветило отца в синем айбиэмовском костюме с галстуком. Он стоял посреди своего железнодорожного натюрморта в виде буквы «U». Сооружение доходило ему до пояса; на потолке тускло светилась одна лампочка. Отец нажимал на кнопки и приказывал поездам отходить на запасные пути, трогаться с места, проезжать по туннелям и мостам.
Мама решила: пора дать ему выговориться. Она придвинула старую бамбуковую табуретку (как из «Сюзи Вонг») и засыпала отца вопросами, как на презентации. Она даже забыла, что модели поездов ее совсем не интересуют.
— Дэнни, с тех пор, как ты был у нас в последний раз, папина станция расширилась! Теперь у него целый городок, горы стали круче, на них больше деревьев из зеленого пенопласта. Идеальный город детства. Там есть даже церковь, супермаркет и товарные вагоны. А в вагонах живут крошечные бродяги! И еще…
Она замолчала.
— Что еще, мама?
Мама молчала.
— Еще… ох, Дэнни!
— Что еще, мам?
— Дэнни, на холме у него стоит домик с видом на город. Отдельно от остальных. Я спросила папу: «Что это за домик?» А он спокойно так отвечает: «Там живет Джед»!
Теперь замолчали мы оба. Мама вздохнула.
— Может, приехать завтра в Пало-Альто? — предложил я. — У меня тут ничего срочного. Честное слово, и отгулы накопились!
Молчание.
— А ты правда можешь приехать, милый?
— Да.
— Мы будем рады.
Я слышал, как у них в Калифорнии гудит холодильник.
— Сейчас на рынке труда очень много консультантов, — продолжала мать. — Тем, кого сократили, советуют идти в консультанты. Но папе пятьдесят три. Он немолод, и характер у него не пробивной. Он все время проработал в IBM. Мы не знаем, что делать.
Я позвонил в бюро путешествий в Бельвью и заказал билет до Сан-Хосе. Я не стал проверять почту и сразу погрузился в анализ ночных стресс-тестов, несмотря на то, что мысли разбегались. За ночь две ошибки! Скоро сдавать релиз, а у нас глюки.
Решил послоняться по коридорам, но все было как-то не так. Майкл уехал в Купертино (с моим чемоданом), Эйб взял отгул и отправился в залив Пьюджет-Саунд (кататься на яхте с дружками-миллионерами), Баг после завтрака на всех окрысился и приклеил к двери бумажку со словами: «Идите лесом!». Сьюзен осталась дома готовить «ИнвестФест». Больше я никого не хотел видеть, кроме Карлы, но ее тоже не было на месте.
Я перегнулся через перила центрального атриума и стал смотреть на экспонаты под стеклом и компьютерщиков, устало развалившихся на диванах. Подошел Шоу. Я притворился, что полон энергии и оптимизма и не боюсь дедлайна.
Шоу сообщил, что Карла выполняет с Кентом какое-то маркетинговое задание. Мне вдруг захотелось укокошить этого Кента. Иррациональное желание, сам себя не узнаю.
С этого момента утро стало превращаться в Тысячедолларовый День. Это когда ты готов сказать всем знакомым: «Я дам тебе новенькую, хрустящую тысячедолларовую бумажку, только позвони и избавь меня от страданий», — но никто не звонит.
Пришло всего восемнадцать писем, большая часть — мусор. В Winquote колебания в пределах пары центов. Никто не разбогател, никто не разорился.
В три часа дня зарядил дождь. Я бродил по кампусу в отвратительном настроении. При виде автомобилей на стоянке подумалось: это сколько же сил люди тратят на то, чтобы выбрать «правильную» машину? Тошно от одной мысли об этом. А еще я обратил внимание, что у нас, как в «Сумеречной зоне»,[29] ни у кого нет наклеек на бамперах. Будто все нарочно сдерживают свою оригинальность. Или чего-то боятся.
У нас вообще много страхов: мы боимся, что плохо работали, что не получим очередной конверт с опционами; что забудем, как делать что-то своими руками; что урежут льготы; что бурный рост компьютерной индустрии уже никогда не вернется; что прибыль действительно решает все; что незаменимых людей не бывает… Боже, услышь мои молитвы!