Доман сделал паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова на прекрасную собеседницу. Он мог быть доволен: ее лицо выражало беспредельную муку.
— Я пропала! — прошептала она.
Адвокат наклонил голову в знак согласия.
Но если бы девушка сдалась без борьбы, то она не была бы Дианой де Совенбург. Минуту спустя она уже схватила месье Домана за руку и быстро заговорила:
— Может быть, еще можно что-то сделать! Норберт скоро станет совершеннолетним, и все устроится? Я так хочу! Надо попробовать!
— Что именно?
— Откуда я знаю? Придумайте! Я согласна на все: мне терять больше нечего. Раз уже все будут знать, что этот низкий человек так грубо оскорбил меня, то пусть же все знают и то, что я отплатила герцогу вдвое! Только помогите мне в этом!
— Тише, умоляю вас! Говорите, пожалуйста, тише! — зашептал адвокат, делая вид, что он очень испуган.
— Вы, кажется, его боитесь? — презрительно спросила Диана.
— Да, боюсь, мадемуазель де Совенбург. Очень боюсь и не скрываю этого. Если бы вы раньше сталкивались с герцогом — как это произошло, на мое горе, со мной, — то знали бы, что это — человек с железной волей, и что в борьбе против тех, кого он ненавидит, де Шандос способен на все!
— Но раньше вы готовы были служить нам против него. Что же мешает вам продолжать то, что вы уже начали? Вы поступаете нечестно: сначала вырвали у меня и Норберта нашу тайну, а теперь бросаете нас на произвол судьбы, да еще в самый трудный момент!
— Мадемуазель, за что вы меня так обижаете?
— А впрочем, делайте, как хотите: пока Норберт мой, я ничего не боюсь!
Доман грустно покачал головой.
— Не ошибитесь только в своих расчетах. Откуда вы знаете, что молодой маркиз еще не дал герцогу своего согласия? Будущее всегда так обманчиво…
Адвокат старательно подливал масла в огонь, пылающий в душе оскорбленной девушки.
— Не смейте так говорить! — бросила она. — Чтобы Норберт изменил своему слову? Да он скорее позволит убить себя! Правда, он очень робкий, но какое вы имеете право подозревать его в подлости? Любовь ко мне поможет ему! Он добьется разрешения отца и мы поженимся!
— Нам с вами хорошо рассуждать на свободе, сидя в удобных креслах. А каково ему в тюрьме? Вы не забыли, что его там мучают не только морально, но и с применением физической силы? В таких условиях и твердые характеры не выдерживают.
— Предположим — но только предположим, месье Доман, — что вы правы, что Норберт меня бросит и женится на другой, а я останусь обесчещенной в глазах всей округи. И что же вы думаете, я это так и оставлю?
— Вам, мадемуазель, останется только…
— …Месть, господин Доман, месть — и целая жизнь, которую я целиком посвящу осуществлению этой мести!
Тон, которым говорила Диана, показал адвокату, что она действительно способна выполнить то, что сказано, и ему уже на самом деле стало страшновато.
— Когда-то и я думал так же, Но вот уже пять лет я не перестаю грозить кулаком его проклятому замку. И что же? Ему от этого не холодно и не жарко. А я так и не нашел против него в законах ни одного крючка, за который можно было бы зацепиться.
— Я поищу в другом месте, — мрачно проговорила мадемуазель де Совенбург.
— И это не выйдет. Сколько уже молодцов пошло на каторгу за то, что пытались убить его, а герцогу — хоть бы что!
Старый негодяй помолчал, как бы обдумывая слова, которые на самом деле были им заранее заготовлены, и шепотом продолжал:
— А, между тем, какое множество людей избавила бы от горя и слез смерть такого вредного человека!
Диана притихла и побледнела. То, что говорил адвокат, слишком точно совпадало с преступными мыслями, поселившимися в ее душе.
— Но все это — пустые разговоры, — продолжал месье Доман. — Герцог переживет не только меня, но и вас. Затем мирно скончается у себя в замке, а вся округа будет с почтением провожать его на кладбище.
В руке негодяя появился маленький флакончик темного стекла.
— Герцог де Шандос похоронит нас всех. — ворчал он, осторожно открывая флакон. — Если…
— Если что?
— …Если кто-нибудь не похоронит его раньше.
— Но как?
— Одной капли этого вещества вполне достаточно.
Несколько минут они молча глядели в глаза друг другу. И каждому казалось, что он слышит, как тяжело и беспокойно стучит сердце другого.
— Это ужасно, — прошептала Диана.
— Вещество не причиняет страданий. Несколько секунд — и все. Достаточно одной капли в кофе или другую еду. Ни вкус, ни запах, ни цвет пищи при этом не меняется, — сказал адвокат, тщательно закрывая флакон с ядом.
— А если его обнаружат врачи?
— В Париже — может быть, но здесь, в деревне, знающих докторов нет. Не волнуйтесь: во всей Франции только два-три врача смогли бы отличить действие этого яда от последствий апоплексического удара.
После этих объяснений мадемуазель де Совенбург придвинула свое кресло поближе к месье Доману.
Оба понизили голос до едва слышного шепота.
— Значит, не откроют?
— Нет. Это — очень большая редкость.
— Но у вас же есть! Почему не может быть у других?
— Исключительный случай. Я оказал очень важную услугу одному ученому.
— Он вас не…
— Нет. Он давно умер.
— Давно?
— Лет десять назад.
— Вы не опасаетесь…
— Ослабления действия?
— Да.
— Нет.
— Откуда вы знаете?
— Недавно пробовал.
— Вы кого-то…
— Что вы! Я человек мирный и благонамеренный.
— Тогда как же…
— Тут бегала бешеная собака и пыталась всех кусать. Я бросил ей кусок мяса.
— С начинкой?
— Конечно.
— И?..
— Я же сказал: несколько секунд.
— Боже мой!
— Вы можете предложить что-нибудь другое? А если нет, то почему же вы…
Диана вдруг вскочила и ладонью зажала адвокату рот.
За дверью послышались чьи-то торопливые шаги.
Мадемуазель де Совенбург выхватила из рук месье Домана флакон, быстрым движением спрятала его у себя на груди — и упала в кресло.
На все это ей потребовалось одно мгновение.
В дверь постучали.
Глава 17
В кабинет адвоката вбежал Норберт.
Диана и Доман ахнули в один голос: вид юноши был страшен. Одежда разорвана и испачкана кровью, глаза блуждают, на лице рана…
«Уж не совершил ли он какое-то преступление? — подумал Доман. — Это, пожалуй, было бы очень кстати!»
— Вы ранены, господин маркиз? — спросил он, боязливо приближаясь к разгоряченному гостю.
— Да.
— Кто же это сделал?
— Отец.
— Опять герцог? — воскликнула девушка.
— Он! Всегда и везде — он!
— Чем был нанесен удар? — осведомился адвокат.
— Палкой!
— Позвольте, я осмотрю вашу рану, — сказала девушка и, с трепетом прикоснувшись к голове Норберта, повернула ее так, чтобы лампа как следует осветила рассеченную щеку.
— Господи Иисусе! Какая ужасная рана! И волосы запеклись в крови… Доман, дайте скорее воды и чистое полотенце, да пошлите за доктором!
Норберт осторожно отстранил ее руки.
— Оставьте, Диана, — решительно произнес он. — Этими пустяками мы займемся потом. Сейчас — некогда. Меня чуть не убил отец!
— За что? — спросила она.
— За то, что я угрожал ему.
— Почему?
— Он осмелился, оскорбив вас, прийти и рассказать мне об этом. Клянусь Создателем, он сошел с ума! Или забыл, что в моих жилах тоже течет кровь де Шандосов!
— Что вы с ним сделали?
— С ним? Ничего. Я только ответил на эту низость угрозой. А он в ответ ударил меня палкой!
Мадемуазель де Совенбург залилась слезами.
— И все это — из-за меня!
— Из-за вас? Да вы же, может быть, спасли ему жизнь! Я бы, по всей вероятности, уложил его на месте, но увидел* что дверь не заперта — и бросился к вам, Диана!
Девушка продолжала рыдать.
— Меня, маркиза де Шандоса, бить палкой, как лакея?
Разве я бы это так оставил, если бы мною не владела одна только мысль — как бы поскорее увидеть вас!
— Что же вы намерены предпринять? — поинтересовался Доман.
Я ушел от отца навсегда. Ноги моей больше не будет в замке, пока он жив! Рассказывают, какие беды приносят детям проклятия родителей… Я думаю, что проклятие сына не менее действенно!
— И больше ничего? — с тревогой спросил адвокат.
— Бог с ним! Он мне теперь не отец! Я хочу окончательно забыть о нем!
Диана зарыдала громче.
Норберт посмотрел на нее, помолчал и прибавил:
— А если уж помнить, то только для того, чтобы ненавидеть и мстить…
За всю свою богатую острыми ощущениями жизнь Доман никогда не испытывал такой неистовой радости. Сбывались его самые сокровенные мечты, которые он лелеял столько лет и на осуществление которых уже почти перестал надеяться.
Адвокат был доволен собой и имел для этого все основания. Конечно, и сами обстоятельства складывались в его пользу, но как он ловко ускорил и направлял события, приближая роковой исход!
«Эшафот построен. Топор наточен. Связанный преступник лежит на плахе. Пора приступать к делу!» — решил старый негодяй.
— Ничего, господин маркиз! Правду говорит пословица: нет худа без добра.
— Какое уж тут добро! — буркнул Норберт. обнимая девушку.
— А вот какое. Ваш отец совершил поступок, который дорого ему обойдется.
— И что же изменилось, кроме моей щеки?
— А то, — с торжеством произнес Доман, — что теперь уже не мы в руках у герцога, а он — в наших руках! О, господин герцог, если бы вы знали, какое великолепное оружие дали вы нам против себя!
— Что вы хотите этим сказать?
— Все очень просто, господин маркиз. Завтра же мы подадим жалобу в суд с приложением медицинского свидетельства о том, что вы действительно ранены, а могли бы быть и убиты. Затем…
— Стойте! — перебил его Норберт. — Эта жалоба даст мне право жениться без его согласия?
Адвокат знал, что при столь жестоком обращении отца с сыном нетрудно получить от суда такое п