Слова мальчишки напомнили ошеломленному Андре о предупреждении де Брюле.
«Как бы и в самом деле не пырнули ножом в спину», — подумал он и взглянул на часы.
Давно пора было отправляться на встречу с бароном.
Он взял на рынке фиакр и велел кучеру ехать на Елисейские поля.
Быстро сгущались сумерки.
Андре прикрыл глаза и погрузился в размышления.
Мальчишка прав. Надо быть как можно осторожнее.
Хорошо, что он догадался не называть кучеру кафе, в котором его ждет де Брюле.
Два раза Андре угрожала опасность. И два раза раздавался свист.
Совпадение?
Скульптор покачал головой.
Тут действует не просто шайка, а целая организация с четко разработанной системой охраны и сигнализации!
Дважды его жизни угрожала опасность…
Почему же он до сих пор жив?
По-видимому, объяснение может быть только одно: они хотят выяснить, кто стоит за его спиной…
Точно так же, как он сам выяснял, кто стоит за спиной Генриха де Круазеноа!
Значит, сейчас за ним следят?
Андре выглянул в окно.
Уже достаточно темно, чтобы попробовать ускользнуть…
Опустив переднее стекло наемной кареты, он дернул кучера за одежду.
— Что вам угодно? — спросил тот.
— Не останавливайтесь и слушайте меня.
— Слушаю.
— Прежде всего возьмите плату. Вот пять франков, держите.
— За что так много?
— Слушайте же! Вместо того, чтобы ехать прямо на Енисейские поля, гоните в предместье Сент-Оноре. Там поверните на улицу Матиньон и при этом придержите лошадей, а затем снова гоните галопом. На повороте я выскочу. А вы, доехав до Елисейских полей, отправляйтесь, куда хотите.
Кучер засмеялся и стегнул лошадей.
Колеса застучали громче.
— Вас ловят и вы хотите удрать, — сказал он. — Угадал?
— Да.
— Так вот что я вам скажу. Выскакивайте не на самом повороте, а после него, так безопаснее.
Выпрыгнув из фиакра, Андре быстро спрятался за выступом ближайшего дома и стал ждать.
Но напрасно он напрягал зрение и слух: за его фиакром никто не гнался.
После пяти минут ожидания он сердито проворчал:
— Неужели я ошибся?
Теперь надо было в темноте добираться до места встречи пешком.
…Когда он наконец подошел к маленькому кафе на Елисейских полях, на аллее все еще стоял экипаж де Брюле.
Барон прохаживался рядом.
— Простите за опоздание, — проговорил Андре, тяжело дыша после долгой и быстрой ходьбы.
Де Брюле протянул ему руку.
— Только что-нибудь важное могло вас так задержать. Признаюсь, я уже начал волноваться. По-моему, Генрих способен на все.
— Вы правы.
— Погуляем немного. Не хочется сидеть в душном кафе.
— Давайте пройдемся, если вы так хотите.
— Нет. Мы проедемся.
Брюле-Фаверлей усадил скульптора в свой экипаж и сел рядом.
Карета понеслась в темноту.
— Если за нами следят, — сказал он, — то пусть побегают. Говорят, это очень полезно перед ужином. А теперь рассказывайте.
Андре подробно описал другу все, что произошло за день.
— Похоже, эти подлецы крепко взяли за горло семью Мюсиданов, — сказал де Брюле, выслушав его до конца. — Генриху нужны деньги графа. Состояние, унаследованное им от своего брата, Жоржа де Круазеноа, он давно уже прокутил. Слухи о том, что он богат, распускает сам Генрих, чтобы не потерять кредит. Приготовьтесь: сейчас будет улица Шоссе д'Антен, мы выйдем из кареты, быстро затеряемся среди многочисленных прохожих и прекрасно поужинаем у меня.
Выпрыгивая из кареты, барон заметил мелькнувшую на запятках тень, которая тут же исчезла в толпе.
Де Брюле выругался.
— Вместо того, чтобы заставить шпиона побегать, мы целый час возили его с собой! — воскликнул барон.
Он снял перчатки, обошел карету и стал ощупывать ее металлические части.
— Мне не почудилось, — сказал он подошедшему Андре. — Вот доказательство: железо еще сохранило тепло его рук.
— Теперь я понимаю, почему не обнаружил за собой слежки, — отозвался скульптор. — Когда я выпрыгнул на ходу, шпион поехал дальше.
За ужином Брюле-Фаверлей сказал:
— Видимо, вы правы. Против нас действует не просто шайка, а большая, хорошо налаженная преступная организация.
Несмотря на отличное вино и превосходные закуски, ужин прошел невесело.
Глава 39
Когда нахально улыбающийся Батист Маскаро сообщил мадам Диане, что ее переписка похищена, она не сразу решилась сказать об этом мужу.
Сначала она обратилась за помощью к Норберту, поскольку он был бы тоже сильно скомпрометирован, если бы его тайны стали известны всему Парижу.
Ее письмо вернулось нераспечатанным.
Такая же участь постигла и второе.
Третье вернулось в другом конверте.
Диана с трепетом распечатала его — и прочла двенадцать слов, написанных рукой герцога де Шандоса поперек ее просьбы: «Орудия пытки, приготовленные вами для меня, теперь обратились против вас. Бог справедлив».
Подписи не было.
Диана обезумела от страха.
Она поняла, что Провидение вынесло ей приговор устами человека, чью жизнь она превратила в ад.
Впервые ее мучила совесть.
Она молилась и плакала.
Она просила Бога о чуде, которое вычеркнуло бы из ее судьбы совершенные когда-то преступления.
Поздно раскаявшаяся грешница забыла, что даже Бог не властен изменить прошлое.
Боясь, что разоблачение придет со стороны и станет оттого еще ужаснее, несчастная графиня де Мюсидан сама призналась во всем мужу и сообщила, чего требуют от нее шантажисты.
Конечно, Диана передавала содержание писем, с присущей ей ловкостью мешая правду с ложью.
Но она не смогла совершенно скрыть от графа свою причастность к смерти старого де Шандоса и Жоржа де Круазеноа.
Октавий де Мюсидан в оцепенении смотрел на жену и слушал ее страшные откровения.
Он недоумевал, как под такой прекрасной внешностью может скрываться настолько испорченная душа.
Граф вспомнил Совенбург.
Какой чистой, неземной, почти святой казалась ему тогда невеста!
А она в те самые дни была вдохновительницей и соучастницей отцеубийства…
Но еще больше потрясла Октавия другая мысль. Он знал, что до замужества Диана был любовницей Норберта де Шандоса. Но она, оказывается, продолжала оставаться его любовницей и после свадьбы!
Графиня отрицала это так убедительно, как умела только она.
И все же, после всех ее признаний, Октавий жене не поверил.
Как только Диана умолкла, граф встал и, пошатываясь, вышел.
Оба они считали больную Сабину спящей.
Но девушка, лежавшая в соседней комнате, все слышала.
Сначала она думала, что это бред или страшный сон, однако вскоре убедилась, что слух ее не обманывает.
Многие фразы Сабина расслышала плохо, но общий смысл она поняла верно.
Яснее всего был конец долгой исповеди ее матери.
Преступления графини станут известны всем, если ее дочь не выйдет замуж за какого-то Генриха де Круазеноа, чье имя было девушке незнакомо.
Всю ночь Сабина не сомкнула глаз, дрожа от нервного напряжения и обливаясь холодным потом.
К утру она решилась принести себя в жертву.
Сабина хотела написать Андре прощальное письмо, но тело ее не вынесло душевной пытки и к девушке снова вернулась отступившая было горячка.
Письмо было написано пару дней спустя и побудило влюбленного художника вступить в неравную борьбу с Генрихом.
Затем, опасаясь, как бы отец в отчаянии не прибегнул к какой-нибудь крайности, девушка призналась ему в том, что ей все известно.
— Вы хотели, чтобы я стала женой де Брюле, — сказала она, — но я никогда не любила его…
И это была правда.
— Поэтому я могу выйти замуж за де Круазеноа, ничего от этого не теряя, — закончила Сабина.
И это была святая ложь.
Поверил ли ей граф?
Без сомнения, нет.
Впрочем, это не имело значения.
Для Октавия де Мюсидана было нестерпимым унижением допустить даже мысль о том, что дочь станет выкупом за его честь.
Между тем дни проходили за днями, а шантажисты больше не появлялись.
Диана уже начала надеяться.
«Не забыли ли они нас? — думала она. — Не посадили ли их в тюрьму за какое-нибудь преступление?»
Нет, их не забыли.
Просто Батист Маскаро был некоторое время слишком занят подготовкой грандиозного спектакля, в ходе которого должно было состояться признание сына Монлуи наследником де Шандоса.
…Однажды в вестибюль особняка графов де Мюсиданов вошел старик в лохмотьях и попросил доложить о себе.
Это был папаша Тантен.
Нельзя сказать, чтобы он был нищим. Просто у него было твердое правило: не одежда красит человека, а человек одежду.
По этому поводу у него были постоянные споры со щеголеватым Бомаршефом.
Тантен говорил, что дорожит своим рубищем не меньше, чем телом.
Он был убежден, что, сменив одежду, изменится как личность.
— Вы называете мой костюм лохмотьями? Пусть будет так. Но я знаю, каков я в них. А себя, одетого в ваш сюртук, я не знаю, — говаривал Тантен респектабельному доктору Ортебизу.
Надо, впрочем, отдать ему должное: идя с визитом к графу, старик смазал свои истоптанные сапоги и вытрусил пыль из того, что называл костюмом.
Когда живописная фигура папаши Тантена возникла на пороге графского особняка, слуги покатились со смеху.
На просьбу старика доложить о его приходе ему ответили, что де Мюсиданы в отъезде и вернутся не раньше, чем через сто лет.
Насмешка нисколько не смутила добродушного Тантена.
Он робко повторил свою просьбу, пояснив, что пришел по поручению своего хозяина, комиссионера с улицы Монторгейль.
Ему посоветовали вернуться на эту улицу и передать привет своему хозяину.
Тогда папаша Тантен вытащил из прорехи, заменявшей ему карман, визитную карточку Батиста Маскаро.
Камердинер Флористан слыхал, как господа не раз с беспокойством произносили это имя.
Он взял карточку и пошел по парадной лестнице на второй этаж.