Ома помогла госпоже приподняться на ложе, обложив ее со всех сторон подушками, чтобы той было удобнее. Потом принесла ей кубок, наполненный фруктовым соком, смешанным со снегом, привезенным с близлежащей горной вершины. И Зейнаб, с жадностью проглотив содержимое, спокойно и связно объяснила подруге, почему им пришлось переехать на новое место.
— Так это все-таки госпожа Захра! — злобно пробормотала Ома. — От души желаю ей смерти! Может быть, тогда калиф призовет тебя снова к себе…
Зейнаб покачала головой:
— Все кончено. Ома. Калиф не дал мне свободы. Он отдал меня Хасдаю-ибн-Шапруту. Теперь я собственность лекаря. По крайней мере, нас не подарили какому-нибудь чужеземцу, не продали с молотка… Помнишь, Ома, тот рынок в Алькасаба Малика — ну, мы с тобой видели, как продают рабов? Нам еще повезло…
В комнату вошел Хасдай-ибн-Шапрут, вошел без спроса, без стука:
— Ты пришла в себя? — сказал он. — Это хорошо. Как ты чувствуешь себя, Зейнаб?
Она собралась было гневно упрекнуть врача за то, что он не обратился к ней надлежащим образом, и, вдруг вспомнила, что теперь она принадлежит ему, а вовсе не калифу…
— Я хочу пить… — кивком она указала на кубок с холодным соком.
— И нутро твое принимает напиток? Тошнота, вызванная воздействием яда, уже прошла? — Он некоторое время внимательно вглядывался в нее, затем взял ее руку и внимательно осмотрел, одновременно считая пульс. Голова его склонилась на одно плечо, он совершенно ушел в себя.
— Сок мне очень понравился, — сказала она. — Меня не тошнит больше, мой господин. Я поправляюсь? — Она провела рукой по волосам и скорчила гримаску. Волосы ее, оказывается, перепутаны и влажны от испарины! Должно быть, она выглядит сущей кикиморой!
Хасдай рассмеялся:
— Тебе, вне всякого сомнения, гораздо лучше.
— Что так развеселило тебя, господин мой? — вскинулась Зейнаб.
— Я вовсе не хотел тебя обидеть! — оправдывался лекарь. — Но ты явно озабочена своей внешностью… А это неопровержимое доказательство того, что женщина поправляется.
— Так ты настолько хорошо знаешь женщин? Наверняка у тебя богатейший опыт… — с насмешкой бросила Зейнаб.
Хасдай покраснел:
— — Я врач, Зейнаб. Нас учат обращать внимание не только на тело больного, но непременно и на его состояние духа. Вот сейчас, к примеру, ты разозлилась…
— Да как же мне не злиться, господин мой? Калиф отослал меня прочь от себя, отдал другому — и все по вине глупых фантазий полубезумной женщины, которая пыталась убить и меня, и ребенка, возомнив, что в нас таится угроза для ее взрослого сына! Неужели ты думаешь, я могу смириться? Или считаешь, что чувства женщины быстротечны, словно весенний дождь: покапал и прошел?! Да, господин мой, я вне себя от злости!
— Тогда я оставляю тебя… — врач поднялся.
— Подожди! — властно приказала она. — Ты тоже живешь здесь? Мой господин калиф сказал, что дарит этот дом мне.
— У меня есть собственный дом, — отвечал Хасдай.
— Почему же я здесь, а не там? Ведь отныне я твоя Рабыня Страсти, мой господин! Сам понимаешь, что это означает… — тихонько прибавила она.
— Я еврей, Зейнаб. — Он усмехнулся своим мыслям. — Ты ведь не вполне понимаешь, что это значит? Я из племени Вениаминова, я израэлит… То есть не мусульманин.
И не христианин также…
— Какое мне дело? — с удивлением спросила она. — Ты ведь мужчина. Разве мужчины не все одинаковы, Хасдай-ибн-Шапрут? Две руки. Две ноги. Гениталии… Разве еврей настолько отличен от мусульманина или христианина? В чем же разница?
— Мы за долгие века стали презираемым народом…
Теперь настала очередь Зейнаб смеяться:
— Но ведь имам говорил мне, что евреи называют себя народом, избранным Богом! Ежели Господь избрал вас из всех прочих, как же могут люди против вас ополчиться? Это же полнейший абсурд! И все же ты не ответил на мой вопрос. Может, у тебя все-таки есть жена? Думаю, калиф не отдал бы меня тебе, если бы считал, что это в каком-то смысле не правильно или запретно…
— У меня нет жены, — отвечал он. — И тем не менее мы, евреи, живем, следуя своду определенных законов. Я не могу ввести тебя в свой дом: по закону Моисееву ты нечиста: во-первых, потому что не еврейка, во-вторых, потому что наложница…
— Значит, ты будешь наезжать ко мне сюда? — «…Как невероятно глупо все это», — думала Зейнаб.
— Ну.., если тебе приятно мое общество, Зейнаб, то я стану тебя навещать… Ты знаешь, конечно, что если надумаешь выйти в город, то следует закрыть тщательно лицо. Необходимо также, чтоб тебя сопровождали Наджа и Ома.
Пригодятся и крытые носилки…
— Так я могу ездить в город? — изумилась она.
— Ты можешь делать все, что заблагорассудится, Зейнаб.
— Ведь теперь я твоя Рабыня Страсти, Хасдай-ибн-Шапрут. Уверена, ты знаешь, что это означает. Я спрашивала калифа, как должна служить тебе, — он же отвечал, что я в полной твоей власти. Ты что — находишь меня недостаточно привлекательной, или, может, другую любишь? — она выжидательно глядела на него.
Ни одна женщина прежде столь пристально не разглядывала Хасдая. Он чувствовал себя не в своей тарелке:
— Я.., я нахожу тебя весьма и весьма привлекательной.
— Ну тогда, как только я оправлюсь вполне, приезжай, и я подарю тебе наслаждение, подобного которому ты не знал прежде, господин мой. — Она улыбнулась ему чарующей улыбкой. — Ни одна женщина не способна одарить мужчину таким блаженством .
Он серьезно кивнул — и вышел из комнаты!
— Он стесняется, — хихикнув, сказала Ома. — Мне кажется, ты его немножечко.., напугала.
— И ему есть чего бояться, — отвечала Зейнаб. — Ведь ему предстоит соперничать с Каримом-аль-Маликой и с самим Абд-аль-Рахманом! — она рассмеялась. — Он высок и хорош собою. Прежде я как-то этого не замечала… Ты обратила внимание на его руки? Они большие, а ногти самой совершенной формы…
— А мне нравится его рот, — сказала Ома. — У него полные и чувственные губы. Как и у моего Аллаэддина… — она вздохнула.
— Ох, я же до сих пор не поинтересовалась, как ты себя чувствуешь! — вдруг воскликнула Зейнаб, казня себя за черствость. — Прости меня, моя Ома! Тебе ведь тоже лучше, правда?
— О, разумеется, госпожа! Лекарь исправно потчевал меня этой.., этой териакой — и вылечил за день. Он добр, госпожа. Очень добр. Ты права, госпожа, нам и вправду посчастливилось…
В последующие несколько дней Зейнаб настолько окрепла, что смогла самостоятельно вставать с постели, не чувствуя головокружения. Первым делом она направилась, разумеется же, в баню, где прислуживала ей только Ома. На новое место вместе с госпожою переехали Наджа и Аида. Было здесь также несколько женщин средних лет, которые призваны были поддерживать в доме чистоту и порядок.
— Когда же мне вернут мою Мораиму? — каждый день терзала Зейнаб Хасдая-ибн-Шапрута. — Я так скучаю по дочери…
— Надобно подыскать для нее кормилицу, — отвечал врач.
— А разве я не могу снова кормить ее сама? У меня ведь есть еще молоко, пусть его немного, но как только я приложу дочь к груди, оно вновь появится! Повариха Аида говорит, что так непременно будет! И не нужна никакая кормилица! Не хочу я!
— И все же у тебя нет выбора. — Хасдай-ибн-Шапрут был на удивление терпелив. — Понимаю, что ты день ото дня крепнешь. К сожалению, никто не может с уверенностью сказать, сколько времени понадобится, чтобы организм совершенно очистился от яда. Возможно, понадобится год, а может, и более… Посему я как врач не могу позволить тебе кормить дочь грудью. Мораима теперь в полнейшей безопасности под присмотром племянницы Ревекки в еврейском квартале.
— Но ведь я ее мать! — Зейнаб вновь рассвирепела. — Она же не признает меня потом, если ее тотчас же не вернуть мне! Я ведь не какая-нибудь мавританская наложница — лентяйка и неженка, с радостью избавляющаяся от дитя! Отдайте мне мою дочь!
— Я найду для нее лучшую кормилицу, — пообещал он. А Зейнаб ни с того ни с сего вдруг схватила глиняный кувшин и запустила им в изумленного Хасдая.
— Верни мне сейчас же мое дитя! — завизжала она.
— Ты ведешь себя неразумно, — спокойно отвечал он. Но ему тотчас же пришлось уворачиваться от нового снаряда, пущенного на этот раз куда более метко…
— А ты хоть раз вела себя так с калифом? — спросил он невозмутимо. — Полагаю, подобное поведение весьма нехарактерно для Рабыни Страсти, Зейнаб. Ты не имеешь права убивать своего господина, ну разве что ласками на ложе страсти… По крайней мере, так мне втолковывали. — Его златокарие глаза спокойно глядели на Зейнаб.
— А как ты собираешься это познать, господин мой? — тут же осадила его Зейнаб. — Ты же ни единого раза не попытался возбудить мою страсть! — и она выбежала из комнаты, чтобы никто не видел ее горьких слез.
— Впервые вижу ее такой… — оторопело пробормотала Ома.
— Материнская любовь сильна… — отвечал девушке Хасдай. — Нынче же, слово даю, подыщу подходящую рабыню в няньки маленькой принцессе! Твоя госпожа — прекрасная мать.
— Господин мой! — решилась вдруг Ома. — Разрешишь мне поговорить с тобою начистоту?
Он кивнул, недоумевая, что такого важного может открыть ему эта девочка.
— Ты должен снизойти и к другим насущным надобностям моей хозяйки, господин. Она слишком молода, чтобы жить без страсти — ведь она создана для этого! Калиф отдал ее тебе, не сомневаясь, что ты защитишь ее и сделаешь счастливой…
Хасдай-ибн-Шапрут был ошарашен откровенностью Омы, хотя на его лице застыла маска благожелательности. Он считал, что лишь еврейские женщины могут быть столь смелы и прямы. Теперь же стало очевидно, что он жестоко заблуждался…
— Твоя госпожа еще слишком слаба для подобных занятий, требующих колоссальной траты сил. Со временем она окрепнет… — и, кивнув Оме, он удалился.
Ома же больше не думала об этом — ведь она высказала все, что хотела. У нее не было ни малейших сомнений в том, что, когда Зейнаб будет вполне здорова, лекарь станет ее любовником. Со временем парочка обоснуется в новом жилище Зейнаб. Домик находился всего в двух милях от Кордовы, вдали от глав