Они медленно шли по улице, перекидываясь необязательными словами в этой случайной встрече.
— Не понимаю, почему не увеличат тиражи детективов? — спросил Михаил риторически, чтобы затеять разговор.
— А какой смысл? Плохих писателей издавать ни к чему, а хорошие детективов не пишут.
— Почему же хорошие не пишут?
— Считают низким жанром.
— Это же неверно!
— Разумеется, но уж такова наша традиция.
Они разговаривали лишь о детективе, но Михаилу казалось, что этот человек знает много и обо всем. Его словам придавался какой-то второй смысл, который недосказанно стоял за ними, как утреннее солнце за чертой горизонта.
— Вы филолог? — спросил Михаил.
— Нет, просто я сам пытался сочинять детективы.
— И как?
— Редакторы их возвращали с ехидными улыбками.
— Почему же?
— Они подходили к ним, как к «Войне и миру». А детективная повесть — это описание розыска, и только розыска.
— Ну а характеры... и другое? — вспомнил Михаил школьные уроки литературы.
— Есть условность жанра. Почему никого не смущают поэты, придумавшие писать рифмой и столбиком?
Он стал, оглядел улицу долгим шарящим взглядом и повернулся к Михаилу:
— Вы завтракали?
— Нет.
— Давайте, а?
Они зашли в кафе, где люди не раздевались и ели, стоя за высокими пластиковыми столами, сделанными под мрамор. Завтрак брал в буфете новый знакомый: по две чашки кофе, по бутерброду с черной икрой и по эклеру. Михаил полез в карман за деньгами, но мужчина сделал легкий мах рукой:
— Э, оставьте... Вы же читаете детективы. За границей так: кто пригласил, тот и платит.
Он снял с плеча сумку, повесил на подстольный крюк, расстегнул легкое пальто, сделал глоток кофе и весело глянул на Михаила:
— Почему на лице столько грусти?
Неприятное удивление задело мимолетно, но все-таки задело. Не потому, что об этом спросил посторонний человек; не потому, что так легко проник в его душу... Оказалось, его лицо как телевизионный экран — включай и смотри. Впрочем, включил он его сам. И Михаил сказал то, что вроде бы не собирался говорить:
— От меня жена ушла...
— Любимая?
— Как сказать... Привычная.
— Тогда не так страшно.
— Пять лет прожили, привык.
— Психологи утверждают, что работу и привычки надо менять раз в семь лет.
— Я не дотянул до семи...
— И я один живу, — улыбнулся своей крупногубой улыбкой спутник.
— Тоже жена ушла?
— Почему... Я сам ушел. Привычки надо менять, старик.
От того, что говорил с понимающим человеком, от того, что у этого человека была похожая судьба, и, может быть, еще от того, что этот понимающий человек запросто назвал его «стариком», тяжкое настроение откатилось, как случайно набежавшая волна. И Михаил опять неожиданно для себя представился:
— Михаил Линевский, математик.
— Андрей Багров, социолог.
Они обменялись взглядами, значительными и теплыми. Допивали кофе уже молча, словно главное сделали...
На улице Андрей сказал:
— Старик, от всех бед я знаю только одно средство — хороший детектив.
— Где же его взять? — усмехнулся Михаил.
— У меня, — серьезно ответил Андрей, скидывая с плеча свою сумку.
Из-под черной кожи, из-под металлических застежек извлек он толстенную книгу в темном и мягком переплете без названия.
— Тексты на машинке. Старые добрые авторы: Питер Чини, Картер Браун, Гарднер, Чейз...
— Продаете?
— Даю почитать, как стрессованному человеку, — улыбнулся Андрей.
Михаил полистал книгу — шестьсот страниц с лишком. Пять повестей... «Дамам наплевать», «Леди в морге», «Люгер дал осечку»...
— Питер Чини... Я когда-то читал Петра Чинея.
— Это он и есть. Гримасы перевода.
— А как же я отдам книгу? — спохватился Михаил.
Багров достал блокнот, быстро написал там крупные цифры и вырвал листок:
— Мой рабочий телефон. А мне пора.
И он улыбнулся своей улыбкой, готовой взорваться хохотом...
Что бы в этот день Михаил ни делал, все ему казалось нужным и важным, как чем-то подсвеченным. Тогда он прерывал свои дела и бежал удивленной мыслью к утренней встрече с Багровым. Казалось бы... Не с народным артистом познакомился, не с крупным начальником, не с красивой женщиной... Или грела предстоящая встреча с детективом?
Спать он лег рано, в одиннадцать. Вытянувшись на тахте, поставил на грудь тяжелейший том. Картонный переплет по-старинному оклеен бархатом, черным и приятным на ощупь. Бумага мелованная, шрифт на машинке крупный и новый. Первый экземпляр...
Роман. Питер Чини. «Дамам наплевать».
Я нащупал дверь, неслышно вскрыл замок и вошел. Пятнадцатифутовая комната была, заставлена ящиками с виски. Я открыл огромный холодильник... Тело моего друга и соратника было завернуто в мешок. Вероятно, он убегал, потому что ему два раза выстрелили в ноги. А третий раз в живот...
Я запер холодильник, взял бутылку виски и выпил залпом добрую половину. О’кэй!
В субботу неожиданно пришла Марина. — взять какие-то вещи. Она ходила по комнатам, в которых прожила пять лет. Еще законная супруга, еще законная хозяйка квартиры... Но ее движения, всегда легкие и скорые, теперь были совсем бесплотными. — Или ей хотелось стать незаметной?
Михаил независимо готовил завтрак. Он ждал. Вот ее не было, и он жил в странной пустоте; ее не было, и он пребывал в раздерганном состоянии; ее не было, и он на что-то надеялся... Но вот она пришла. Поэтому он ждал, когда сердце обдаст теплая радость и он шагнет к ней, и... Но сердце билось ровно и сильно, как всегда бьется после хорошей гимнастики.
Он усмехнулся себе, вернее, тому лопуху, который мысленно оперирует такими несваримыми понятиями, как «сердце обдаст теплая радость». Восемнадцатый век.
— Кофе выпьешь? — бросил он спокойно.
Она глянула на него, словно ей предложили слетать в космос. И пошла на кухню молча и покорно, как выполняла неукоснительный приказ.
Михаил и не предполагал, что кофепитие с бывшей женой окажется столь утомительным. Она ничего не ела, прикладывалась к чашке торопливым касанием губ, после которых кофе не убывало, словно оказалось волшебным. На лице, чуть побледневшем за время ее отсутствия, лежала пугливая тень невысказанного и недосказанного.
— Ты можешь забрать все, — сказал он.
— Как все? — вроде бы испугалась Марина.
— Мне оставь лишь тахту, проигрыватель и библиотеку детективов.
— У мамы все есть...
Их мебель была сборной, нестильной. Единственно ценная вещь — ковер во всю стену, подарок Михаилова отца на свадьбу. Вероятно, поэтому она и не брала его.
— Как живешь? — спросил он, чтобы не молчать.
— Спокойно. — Она улыбнулась, вкладывая в улыбку больше смысла, чем в слово.
— Сбылось твое желание.
— А ты все мечешься?
— А я, пардон, не свинья, чтобы хрюкать в тихой загородке.
— Только все напрасно, Миша...
— Что напрасно?
— Эти метания. Счастливым тебе не бывать.
Его удивила не уверенность жены, а неожиданный покой разговора. Раньше бы, до ее ухода, они бы поочередно срывались на высокие тона — до полного взрыва. Верно говорят, что потери делают человека мудрее. Или они спокойны, потому что теперь нечего терять?
— Почему же? — усмехнулся он.
— Ты, Миша, эгоист.
— Докажи, — бросил он спокойно, как коллеге, предложившему новую формулу.
— Такое не доказывается...
— Я так и подумал.
— Тебя воспитывал отец. А я пришла к мысли, что любить могут только те мужчины, которые получили женское воспитание.
— Напиши статью для «Работницы».
— За пять лет нашей жизни ты лишь два раза был у моих родителей, — все-таки вспыхнула она.
— Три.
— С моей сестрой вообще не познакомился...
— Не поеду же я к ней в Кокчетав.
— Даже своего приятеля Димку Трубцова забыл...
— Ошибочная информация.
— Что там приятеля... Отца не навещаешь.
— А это не твое дело.
Ему не хотелось выпадать из уравновешенного, почти созерцательного настроения. Он уже знал, что победа достается спокойным. И хотя эта победа над женой теперь была не нужна, она все равно жаждалась, как необходимая. А Мариночка раскраснелась: мелкие черты лица ожили, вздернутый носик дрожал воинственно, синие глаза засинели глубинным светом, рыжеватые волосы рассыпались по лбу мелкими прядками...
— Миша, и я знаю, почему ты эгоист.
— Почему же? — как можно равнодушнее спросил он.
— В детстве тебя изолировали от ребят, как незаурядного...
— Да, я был незауряден.
— В университете тебе со второго курса разрешили заниматься по индивидуальному плану. Как талантливому.
— Да, я был талантлив.
— И теперь ты ходишь на работу два раза в неделю и коллег видишь редко. Работаешь дома или в библиотеке.
— Мне коллеги не нужны.
— Миша, ты вырос и живешь без коллектива.
— Ну и что?
— Это неестественно, Миша.
Он вдруг догадался, что впал в защиту — глухую и слабую. Она наступала, а он оборонялся. Это с чего же? По какой логике и по какому моральному праву?
— А ты живешь в коллективе? — спросил он почти весело.
— Как же иначе...
— Ну и что тебе дал коллектив? — Голос окреп на последнем слове против его желания. — Может, интересную работу? Или хорошую зарплату? Или ты квартиру получила? Мужа — и того теперь нет!
— Вот ты стал и жестоким, — испуганно сказала она, теряя румянец.
— А ты все пять лет, как хороший пастух, старалась загнать меня в стадо, то бишь в коллектив. Чтобы как все! Чтобы как у всех! Ты хотела превратить меня в барана, бегущего за каким-нибудь руководящим козлом! Ты все пять лет...
Марина опустила недопитую чашку и встала — бледная, маленькая, прямая. Он молча проводил ее до двери, которая захлопнулась за ней с высоким металлическим звоном; этот звон еще стоял какие-то секунды, как после оборванной струны.
Коллектив... Да он математик, теоретик, ученый. Ему нужен не коллектив, а стопка чистой бумаги и авторучка. У него талант, у него индивидуальность! Откуда у посредственностей зоологическое желание уравнять? Может, как раз потому, что они посредственности?