— Может быть, хватит? — спросил Михаил.
Ноги сложились и пропали за столом, вместо них поднялся розовый Димка. Он поправил очки, помял занемевшую макушку и улыбнулся виновато:
— Извини, блюду режим.
— Мой приход чувствовал?
— Когда стоишь на башке, сенсоры тупеют.
— Почему жена не наведет здесь порядка? — Михаил еще раз окинул комнату бездумным взглядом.
— Тут идеальный порядок, — заверил Димка.
Он сел на свой лагерный топчан с заметным удовольствием. Его глаза — детские глазки под сильными стеклами — чему-то улыбались. Видимо, сразу и всему — соблюденному режиму, комнатному беспорядку, приходу друга...
— Как дела на работе? — спросил Михаил.
— В семь ухожу, в девять вечера прихожу.
— Чему ж ты радуешься?
— Так ведь интересно.
— Вкалывать?
— Я не вкалываю, — блаженно отозвался Димка.
— Ну да, ты работаешь творчески. А не заметно.
Вскинутой рукой Михаил описал полукруг. Глазки под стеклами непонимающе проследили за этим жестом.
— Что незаметно?
— Не вижу результатов творческой работы.
— Результаты... не здесь.
— Не вижу, что эти результаты ценят, — поправился Михаил.
— А как можно их увидеть?
— Где большая современная квартира?
— Нам на троих хватает и этой...
— Где современная мебель, радиоаппаратура, произведения искусства?..
— Вот моя главная мебель. — Димка погладил белесую тумбу стола. — А произведениям искусства место в музее.
— Где твой автомобиль?
— Я автобусом-то не пользуюсь...
— А чем же едешь на работу?
— Бегу трусцой.
— До самого института?
— Ровно сорок минут.
— Ну а где цветной телевизор?
— У нас и черно-белого нет.
— А где твоя модная одежда? — продолжал атаку Михаил.
— На кой она мне?
— Неужели тебе не хочется выглядеть красивым и современным?
— У моего соседа три дубленки: белая, черная и какая-то голубая. Как был дураком, так и остался им. А Лев Толстой ходил, между прочим, босиком, в рубахе. Эйнштейн, между прочим...
— У твоей жены на обед суп без мяса, — уже сердито перебил Михаил. — А на второе — свекла!
— Добавь: и чай без сахара.
— Почему? Копите?
— Старик; разве я похож на сумасшедшего? Мы принципиально не едим мяса, жиров, сахара...
— Ну а копченую колбасу, икру, красную рыбу, коньяк?..
— И в рот не возьму, — рассмеялся Димка.
Михаил вспомнил: перед ним сидел новоявленный йог. Работа, гимнастика, стойка на голове. Чтение философских книг, размышление, сырая морковка на завтрак...
— Ты не йог, а папуас, — бросил Михаил сердито.
И удивился: откуда эта злость? Не мечтал ли когда-то и сам вести рациональный образ жизни — взяться за спорт, читать серьезные книги, грызть овощи, не мельтешить? Когда-то, когда-то... Так и прогрыз бы эти овощи всю жизнь, которая может быть разной. Мышиной — у тех, кто тихонько грызет. Красивой — у тех, кто ищет и рискует. Но откуда же злость на приятеля?
Михаил прошелся по взлохмаченной комнате, задевая бумаги, рулоны, какие-то палки...
Злость из-за Димкиной плотеумерщвляющей философии. Ему ничего не надо, его ничем не соблазнить. Средневековость какая-то. А разве он пришел соблазнять?
— Ну, пошли обедать. Ольга ждет. — Димка хотел было встать.
— Как работа? — удержал его Михаил.
— Работа как работа, — скупо отозвался тот.
— Да уж знаю я вас, работничков: только деньги государственные на ветер бросаете зря!
Димкины очки неожиданно блеснули, хотя отразить им было нечего, — за окном серела томящаяся осень. И лоб посветлел за счет того же странного огня, павшего на очки.
— Что ты можешь знать про мою работу? Дилетант! А туда же — деньги на ветер!
Димка вскочил, забегал по комнате, все больше распаляясь.
— Ты когда-нибудь слышал, что криминалисты могут определить соприкосновение одежды двух людей? Два человека коснулись друг друга плечом — и этого достаточно, чтобы найти того, кого ищут, понял? А я имею дело с куда большими объектами, чем человек. И объекты эти плавают в воде, а, значит, следов от них остается не столько, как от твоего костюма!
— Следы! — подзадорил его Михаил. — Даже если и остаются следы, так это же все в ничтожных количествах! Можно сказать, молекулы...
Димка уже «завелся», заговорил увлеченно:
— А кто сказал, что молекулы неуловимы? В одном кубометре воды, например Атлантического океана, содержится семьдесят миллионов различных организмов. Организмов, а не микробов!
— Ну и что? Какая разница: молекулы, микробы! Как это измерить?
— Нужны приборы.
— Ну и как, успехи есть?
— Кое-какие.
Димка явно не хотел распространяться на эту тему. Он встал, чтобы идти, но Михаил заступил ему путь:
— Это мне и нужно...
— Что это?
— Сведения о приборе.
Димка улыбнулся, ожидая конца начатой шутки.
— Ты не ослышался, мне нужны эти материалы, — повторил Михаил голосом пожестче, чтобы у приятеля не осталось сомнений в услышанном.
— Не трепись, — тихо уронил Димка.
— Для статьи. Ты знаешь положение с моей диссертацией... От этой статьи зависят мои шансы.
Теперь Димка осознал страшность услышанных слов. Его глаза моргнули беспомощно. Казалось, что он подавился и не может ни проглотить, ни слова произнести, ни вздохнуть. Михаил удержался от желания размахнуться и стукнуть его по спине.
— Ты же... математик, — наконец сказал Димка, но, видимо, не то, что хотел.
— Мы пишем с соавтором: он — физическую часть, я — математическую. За свой материал я отвечаю, а вот соавтор у меня — жидковат. Не хотелось бы из-за него завалить работу. На тебя одного надежда!
— Да ты соображаешь, о чем ты меня просишь?!
— Никто знать не будет, я тебе гарантирую!
— Нет, — отрезал Димка.
Он вновь попробовал шагнуть к двери, на кухню, обедать, но Михаил врос на его пути деревом. Тогда Димка ринулся вбок, на малое, но свободное пространство комнаты. Михаил, притянутый какой-то магнитной силой, примкнуто зашагал рядом — только не отставать, только не отпускать. Они носились по комнате, как сиамские близнецы, и поднятый ими ветерок шевелил бумаги и копеечные листики березы.
— Дим, выручи меня...
— Ты не понимаешь, чего просишь.
— Иначе я век не защищусь!
— Я не выдаю государственных тайн!
— Дим, не надо мне тайны, а лишь кое-какие идеи...
— Бросим этот пустой разговор.
— Отказываешь в помощи?
— Все, что угодно, только не это...
— Не дашь, значит?
— И не думай.
Михаил остановился внезапно, схватил друга за ворот сорочки и рванул на себя так, что треснула материя и очки наплыли крупно, увеличенно. За толстыми стеклами Димкины глаза показались неживыми, давно умершими. Переносица, прижатая темной перемычкой оправы, побелела, как хрящ. И эта белизна растекалась по сухому лицу с пугающей быстротой.
— Не дашь? — выдохнул Михаил ему в лицо. — А про Ольгу забыл?
Сухой торс под его рукой сразу потерял свою тренированную крепость, обмякнув. Михаил разомкнул пальцы на сжатом вороте...
Три года назад Димкина жена обреченно заболела. Спасения ждать было неоткуда. И тогда Михаил долгими путями — после и сам не мог понять какими — звонил, ходил, летал в столицу, на юг летал, добился приема у известного вьетнамского врача, гостившего в стране. Ольга поднялась...
Димка глубоко вздохнул и закрыл глаза. Уставшими ногами подошел он к столу, взял папку чистой бумаги и приткнулся на краешке топчана. Шариковая ручка бегала по страничкам, выписывая кривые, формулы и слова. Михаил ждал, разглядывая березку.
В тепле, в удобренной и политой земле, зеленеть бы ей тут и зеленеть... Да и осень стоит негромкая, не пробить ей двойных рам и жара паровых батарей. А пробила, проникла. Зажелтели листочки, готовые осыпаться на паркетный пол.
Димка встал, глянул невидящим взглядом и протянул листки:
— Тут главные результаты. Физик все поймет...
Торопливыми пальцами свернул Михаил бумагу и улыбнулся благодарно, извиняясь.
— А теперь уходи, — приказал Димка бескровными губами.
В полиции крошка оказалась болтливой и упекла за решетку пару ребят. А выглядела красотка на миллион долларов. Поэтому жаль, что какой-то рассеянный тип выплеснул из окна кислоту. Попал в крошку. Теперь ее лицо походит на морду дохлого койота, изъеденную молью. О’кэй.
На следующий день Михаил проснулся затемно, вроде бы раньше Валентины. Приняв долгий душ, он начал работать споро и с удовольствием...
Сделал несколько небольших чертежей на тонкой и плотной бумаге. Расчехлил машинку с латинским шрифтом «Смит-корона», которую по дешевке уступил ему сосед-моряк, и долго пыхтел с учебником и словарем, пока не напечатал пояснительный текст на корявом английском. Синхронный текст отстучал и по-русски — уже на своей чахлой портативке. Димкины шесть листков приколол нетронутыми с короткой пояснительной запиской. Уложив все в емкий конверт, заклеил его и серединку залил сургучом, припечатав донышком серебряной стопки.
Он вздохнул, прислушиваясь, — пропищало два часа. Как споро ни работал, а полдня прошло. Михаил набрал номер Жози...
Она заохала и залялякала, куда-то страшно торопясь. Он уже хотел перенести визит на вечер, но Жози просила опустить пакет в ее почтовый ящик. «Мишья, это надо-надо...» Чмокнула трубку и пропала.
Михаил обескураженно постоял у телефона, — славность минуты была затуманена. И все-таки радостное состояние от выполненного дела и предвкушения чего-то невероятного его не покинуло. Он заказал по телефону такси, оделся, выпил рюмку коньяка, взял пакет и вышел.
Такси уже стояло у дома. Михаил сел в него неспешно, развалясь, — деловые люди энергичны в бизнесе, а едят, играют в гольф, пьют виски и любят женщин не торопясь. Сейчас он был не при деле — ехал всего лишь опустить конверт-пакет. Но как же этот пакет, набитый чертежами и бумагами, пролезет в почтовый ящик?