Конечно, новые стойла были чистыми и удобными, но что вызывало особый восторг конюхов, так это общежитие. Оно состояло из комнаты для отдыха и двух длинных спален, в каждой из которых стояло около тридцати кроватей, застеленных чистыми простынями и пушистыми синими одеялами. Над каждой кроватью висела лампа, пол с поливиниловым покрытием обогревался снизу, кроме этого, здесь был современный душ в умывальной комнате и сушилка для мокрой одежды. В общем, помещение было теплое и светлое, а судя по сочетанию цветов, над его отделкой потрудился специалист.
– Ни фига себе, просто «Хилтон» какой-то! – высказался жизнерадостный парнишка, войдя в спальню и бросив дорожную сумку на свободную кровать.
– Ты еще половины не видел, – заверил его длинный костлявый парень в голубом свитере, севшем от стирки. – В том конце коридора офигенная столовая со стульями, теликом, столом для пинг-понга и всяким таким.
Раздались еще голоса:
– Не хуже, чем в Ньюбери.
– Точно.
– Пожалуй, лучше, чем в Аскоте. Головы закивали.
– В Аскоте кровати двухъярусные, а здесь нормальные.
Похоже было, что общежития в Ньюбери и Аскоте самые комфортабельные в стране.
– Можно подумать, до шишек наконец дошло, что мы тоже люди, – произнес человек с резкими чертами лица воинственным, скандальным тоном.
– С теми клоповниками, что были раньше, не сравнить, – кивнул иссохший пожилой человек с лицом, напоминающим сморщенное яблоко. – Но говорят, в Америке всегда так живут.
– Они понимают, что если не начнут прилично с нами обращаться, никто не согласится делать грязную работу, – сказал скандалист. – Времена не те.
– Там, где я живу, с нами вполне прилично обращаются, – сказал я, кладя свои вещи на соседнюю с ним кровать и изо всех сил стараясь быть естественным и небрежным. Здесь я чувствовал себя менее уверенно, чем в Слоу, где я хотя бы знал свою работу вдоль и поперек и мог постепенно и осторожно наладить нормальные отношения с другими конюхами. Здесь у меня было всего два дня, и если я рассчитывал хоть чего-нибудь добиться, надо было направить разговор в нужное мне русло.
Отчеты о скачках я почти выучил наизусть, в течение двух недель я старался впитывать как можно больше скакового жаргона, но все же не был уверен, что пойму все услышанное в Бристоле, и, кроме того, боялся ляпнуть что-нибудь несуразное.
– А ты где работаешь? – спросил жизнерадостный парень, бросив на меня беглый взгляд.
– У лорда Октобера.
– А-а, у Инскипа, ты хочешь сказать. Путь неблизкий…
– Может, у Инскипа и все в порядке, – сказал скандалист так, как будто сожалел об этом, – но есть места, где о нас до сих пор ноги вытирают, как будто мы не такие же люди, как все остальные, как будто у нас нет права на место под солнцем!
– Ага, – серьезно подхватил костлявый парень. – Я слышал, что в одном месте конюхов морят голодом, бьют, если они плохо работают, к тому же у каждого по четыре-пять лошадей, потому что дольше пяти минут там мало кто задерживается.
Я лениво спросил:
– А где это? На случай, если уйду от Инскипа, чтобы туда не попасть.
– По-моему, – неуверенно сказал он, – это где-то недалеко от тебя.
– Нет, это севернее, в Дареме, – вступил в разговор совсем молоденький мальчик, стройный и хорошенький, с юношеским пушком на щеках.
– Так ты тоже об этом слышал? Он кивнул.
– Только совсем чокнутый может там работать. Это просто каторга, да еще устаревшая лет на сто. Так что туда нанимаются люди, которых больше никуда не берут.
– Их надо вывести на чистую воду, – агрессивно заявил скандалист. – Кто там управляющий?
– Какой-то тип по имени Хамбер, – сказал хорошенький мальчик. – Вообще-то ему не удалось бы научить плющ виться по стене… Победителей у него столько же, сколько волос на бильярдном шаре… Иногда на скачках появляется его старший конюх – он пытается уломать кого-нибудь наняться к ним работать, но его тут же отшивают, и поделом.
– Кто-то же должен работать, – автоматически проговорил скандалист. Я догадался, что это его постоянная присказка – «кто-то же должен работать», только не он сам.
Все потянулись в столовую, где кормили вкусно, бесплатно и в неограниченном количестве. Предложение продолжить вечер в пивной не нашло поддержки, когда выяснилось, что ближайшая пивная в двух милях ходьбы, а в теплой светлой столовой под стойкой стоят ящики с пивом.
Завести разговор о допинге не составило особого труда – похоже было, что все готовы обсуждать эту тему бесконечно. Если верить рассказам присутствующих двадцати с лишним человек, никто из них никогда «не давал ничего» лошадям, но все они знали кого-то, чьи знакомые этим занимались. Я пил пиво, слушал и изображал живую заинтересованность в предмете разговора.
– …вколол ему кислоту, когда тот выходил из паддока.
– …всыпал такую чертову уйму порошка, что наутро лошадь сдохла прямо в стойле.
– …от такой дозы он просто ослеп – даже не попытался взять хотя бы первое препятствие.
– …за полчаса перед заездом дал ей здоровущее ведро воды, так что и допинга не понадобилось, она все равно еле двигалась со всем этим бултыханием в брюхе.
– Он просто влил ей в рот полбутылки виски…
– …его поймали с яблоком, набитым снотворными таблетками.
– …выронил шприц прямо перед председателем…
– Интересно, а есть способ, которого еще никто не пробовал? – сказал я.
– Если только колдовство, – отозвался хорошенький мальчик. Все засмеялись.
– Ведь мог же кто-то придумать такой способ, – продолжал я небрежным голосом, – который невозможно обнаружить, и спокойно пользоваться им всю жизнь.
– Типун тебе на язык! – воскликнул жизнерадостный парень. – Тогда скачкам конец. Никто не сможет предсказать результат, букмекеры просто на уши встанут! – Он ухмыльнулся во весь рот.
Пожилой человечек был настроен менее весело.
– Такое и вправду бывает, – сказал он, с серьезным видом кивая головой. – Ведь есть тренеры, которые здорово насобачились в разных гадостях, можете мне поверить. Они по многу лет проделывают фокусы со своими лошадьми.
Но остальные с ним не согласились. Тесты на допинг покончили с такими тренерами: их лишили лицензий, и они вышли из игры. Хотя старое правило, конечно, не всегда было справедливо, ведь тренера автоматически дисквалифицировали, если у одной из его лошадей обнаруживали допинг. Это не всегда вина тренера, особенно если речь идет о допинге для проигрыша. Зачем тренеру портить лошадь, которую он много месяцев учил выигрывать? Но все сходились на том, что после отмены этого правила случаев допинга стало не меньше, а больше.
– Это и понятно, ведь теперь мошенник знает, что он портит не карьеру тренера, а одну лошадь на один забег. Ему вроде бы не так совестно. Конюху легче взять пятьдесят монет за то, что он подсыпет аспирину в корм, если он знает, что конюшню не прикроют и он не потеряет работу.
Они говорили и говорили, пересыпая свою речь и дельными замечаниями, и похабными шутками, но мне уже было ясно, что им ничего не известно о тех одиннадцати лошадях. Я знал, что никто из них не работал в интересующих меня конюшнях, а статей в газетах они либо не читали, либо читали с большими перерывами, а не все сразу, как я.
Разговор увял, перешел в зевки, и мы, болтая, отправились спать. Я мысленно вздохнул с облегчением, радуясь, что мне удалось пережить этот вечер, не привлекая к себе особого внимания.
В следующие два дня я старательно копировал поведение окружающих, так что дело обошлось без удивленных взглядов. Утром я вывел Спаркинг Плага из конюшни в паддок, прошел с ним по демонстрационному кругу, подержал, пока его седлали, снова провел по кругу, подождал, пока жокей сядет в седло, и вывел его на беговую дорожку, после чего вместе с другими конюхами наблюдал за скачками со специально отведенного для нас места.
Спаркинг Плаг победил. Страшно обрадованный, я встретил его у ворот и отвел в просторный загон для расседлывания победителя. Здесь я увидел полковника Беккета, который ждал, опираясь на трость. Он похлопал лошадь, поздравил жокея, который отстегнул седло и ушел в весовую, и иронически проговорил:
– По крайней мере, я частично окупил его стоимость.
– Хорошая лошадь, к тому же прекрасно подходит для нашего дела.
– Отлично. Нужно что-нибудь еще?
– Да. Как можно больше подробностей о тех одиннадцати лошадях – где их растили, что они ели, чем болели, в каких кафе останавливались водители фургонов, возивших их на соревнования, кто делал для них сбрую, кто менял им подковы… короче, абсолютно все.
– Вы это серьезно?
– Да.
– Но ведь у них нет ничего общего, кроме того, что им дали допинг.
– Мне кажется, проблема как раз и заключается в выяснении того, что дало возможность применить допинг именно к ним.
Я погладил морду Спаркинг Плага. После победы он был возбужден и беспокоен. Полковник Беккет посмотрел на меня своим спокойным и трезвым взглядом.
– Вы получите информацию, мистер Роук.
– Спасибо. Я позабочусь о Спаркинг Плаге… До конца сезона он вернет вам те деньги, которые вы за него заплатили.
– Увести лошадей! – закричал распорядитель. Полковник сделал рукой вялый прощальный жест, и я увел Спаркинг Плага обратно в конюшню ипподрома.
В общежитии в этот вечер было гораздо больше народу, и на этот раз я не ограничился направлением разговора на тему допинга, а попытался произвести впечатление человека, который не отказался бы от пятидесяти фунтов за известного рода услуги. Это принесло мне немало неодобрительных взглядов и один явно заинтересованный – от человека крошечного роста, чей огромный нос издавал монотонное сопение.
Утром в умывальной он подошел к соседней раковине и проговорил одной стороной рта:
– Ты это всерьез вчера говорил, что мог бы показать стойло за пятьдесят монет?
Я пожал плечами.
– А почему бы и нет?
Он украдкой оглянулся. Мне захотелось расхохотаться.