— Это крепко! Это не только про Халтурина, но и про нас, Сережа.
— Да. А вот еще: «Рабочий-революционер для полной подготовки к своему делу тоже должен становиться профессиональным революционером».
— Как же так? Бросать работу?
— Погоди. Поищем, что дальше. Ага, вот: «Сколько-нибудь талантливый и «подающий надежды» агитатор из рабочих не должен работать на фабрике по 11 часов. Мы должны позаботиться о том, чтобы он жил на средства партии, чтобы он умел вовремя перейти на нелегальное положение...»
— Здорово! А что, Сереж, мы бы с тобой могли стать настоящими агитаторами? Настоящими революционерами?
— Могли бы, Осип. Я уверен.
— И я так думаю. А что для этого нужно?
— Так мы же читали в прошлый раз. Разве забыл?
Сергей перевернул несколько страниц.
— Вот, подчеркнуто: «...Идеалом социал-демократа должен быть... народный трибун, умеющий откликаться на все и всякие проявления произвола и гнета, где бы они ни происходили, какого бы слоя или класса они ни касались... умеющий пользоваться каждой мелочью, чтобы излагать пред всеми свои социалистические убеждения и свои демократические требования...»
— Ну, это не для нас сказано. Народный трибун... убеждения... Скажи, Сереж, у тебя есть убеждения?
— Думаю, что есть.
— Какие, например?
— Да вот... — наморщил лоб Сергей. — Я, например, убежден, что народ зря гибнет на войне. Что пора Николашке и по шапке.
Осип захохотал:
— Так в этом и я убежден.
— Выходит, что мы с тобой убежденные социал-демократы.
— И годимся в агитаторы?
— Нет, в агитаторы едва ли, а в помощники революционерам вполне подходим.
— Ты давно так думаешь, Сергей? — хитровато прищурясь, посмотрел Осип из-под густых бровей.
— Еще с Уржума. Ссыльные мне здорово прочистили башку.
— Хорошо. Давай теперь спать. Завтра-послезавтра я тебя познакомлю с одним человеком.
— Со ссыльным?
— Там увидишь... Давай спать.
Осип поставил лампу на стол, спрятал книжку и стал быстро раздеваться.
Сергей, скинув тужурку и брюки, нырнул под одеяло, сверху набросил шинель.
— Ладно, туши свет. Спокойной ночи.
Хороши в Томске тихие морозные ночи. От луны, от звезд, от снега светло. Все вокруг залито каким-то призрачным, холодящим светом. Даже жутко. Снег вспыхивает крохотными зеленовато-лиловыми мерцающими искрами. Колеи от санных полозьев блестят, как стеклянные. Луна большая, круглая, а вокруг нее матовое морозное, словно из инея, кольцо. Тишина и покой.
Разве где-то далеко пронзительно свистнет паровоз, и опять тихо. Собаки попрятались, зарылись в своих конурах в солому. За квартал слышно, как скрипит снег под валенками.
Осип Кононов и Сергей Костриков шагают на окраину города. Сергей знает, что сегодня должна произойти важная встреча, и мысленно готовит себя к ней. Осип не сказал, кто будет разговаривать с ним, но Сергей догадывается: либо товарищ из центра, либо кто-то из Томского комитета партии. Этот человек представлялся Сергею высоким, могучим, вроде Спруде, только с большой бородой и горящими смелыми глазами, как у Мавромати.
Сергей тронул за рукав Осипа:
— Далеко еще?
— Теперь уж близко! — шепотом отозвался Осип.
Снова молчание да скрип снега.
«Ну, а если великан скажет: «Тебе надо бросить ученье и идти на завод, сделаться агитатором, перейти на нелегальное положение». Что я отвечу? Ведь придется забыть и Веру, и бабушку, и сестер. Смогу ли я отказаться от мечты стать инженером? Ох, это не просто!.. Но ведь от меня потребуют жертв не ради прихоти, а для блага народа. Ради его свободы.
Ради счастья обездоленных. Ведь Степан Халтурин жертвовал жизнью, шел на смерть...»
— Пришли! — прервал его мысли Осип. — Вон видишь в том деревянном доме красный огонек! Это лампадка — условный знак. Нас ждут.
Только тронули калитку — залаяла собака.
— Трезор! — окликнул Осип и бросил к будке корку хлеба. Собака утихла.
На условный стук отозвалась женщина и проводила гостей в еле освещенную прихожую, где они разделись и прошли в горницу, обставленную скромно, но по-городскому. Оба присели к столу. Сергей поглядывал на дверь, дожидаясь сибирского бородатого великана. Но вот дверь отворилась, и вошел небольшой смуглый человек с черными усами и густыми, коротко постриженными волосами.
Сергей узнал его. Он бывал на занятиях марксистского кружка, но сидел тихо, скромно, никогда не выступал.
«Должно быть, сейчас явится и главный», — подумал Сергей, не зная, как вести себя с вошедшим. Тот решительно подошел, протянул руку, сказал спокойно, властно:
— Ну, будем знакомы, Сергей. Меня зовут дядя Гриша.
— Здравствуйте! Рад познакомиться. Костриков! — сказал Сергей, разочарованно посматривая на простое, ничем не примечательное лицо дяди Гриши.
— Так, значит, решил побрататься с нами? — спросил незнакомец, пытливо рассматривая Сергея темными выпуклыми глазами.
— Решил, — сказал Сергей и взглянул на Осипа, как бы спрашивая, можно ли этому человеку говорить все.
— Давай, давай, Серега. Выкладывай всю душу, — подмигнул тот, — дядя Гриша — самый большой!
— Не надо! — поднял руку дядя Гриша и кивнул на диван: — Садись, Сережа, а выкладывать ничего не надо. Я все знаю.
Он сел рядом с Сергеем, положил руку ему на плечо:
— Сам пришел или Оська тебя сагитировал?
— С ним, но сам! — твердым голосом сказал Сергей. — Давно хотел с вами познакомиться.
— Чего так? Али надоела вольная жизнь? — все еще приглядываясь, спросил дядя Гриша.
— Я от этой вольной чуть ноги не протянул...
— Слыхали... А все же у нас, парень, трудновато: по ножу ходим.
— Знаю. Я не в монахи иду, а в революцию. Хочу послужить народу. Участвовать в активной борьбе.
— Вон, оказывается, ты каков! — улыбнулся дядя Гриша. Глаза его заблестели, губы энергично сжались. — Нам нужны решительные люди. Нужны! Именно такие, которые не в порыве увлечения, а осмысленно и твердо решили бороться за свободу.
— Я еще в Уржуме подружился со ссыльными революционерами, — порывисто продолжал Сергей.
— И это знаю, — спокойным жестом остановил его дядя Гриша. — А вот знаешь ли ты, на какое дело идешь? Ведь отступать нельзя. Это будет рассматриваться как предательство. Люди, вступившие в партию, уже перестают принадлежать себе.
— Да, я знаю. Я думал об этом. И я готов на все!
— Хорошо. Видать, у тебя характер твердый, раз ты умеешь принимать серьезные решения. Я рад. Очень рад. И вот тебе, Сережа, моя рука! — Он крепко, почти до боли, сжал руку Кострикова. — Считай, что разговор закончен. Мы с Кононовым завтра же будем рекомендовать тебя в партию.
Война с Японией продолжалась, вызывая гневный ропот в народе. Сведения с дальневосточных фронтов были тревожней и тревожней. Русские войска, плохо вооруженные и плохо подготовленные, несли большие потери и терпели поражение за поражением. Во многих неудачах были повинны бесталанные генералы и адмиралы вроде Стесселя и Рожественского.
За их беспечность и неумение Россия расплачивалась кровью и жизнью многих тысяч солдат и матросов.
В Томск, где был медицинский факультет, прибывали составы с красными крестами. Многие городские здания были превращены в госпитали. На вокзале, на перекрестках улиц, на папертях церквей все больше появлялось безруких, безногих, увечных, просящих и молящих о подаянии. А сколько вдов и сирот плакали, побирались по всей России!..
Войну не проклинали разве те, кто сидел в интендантствах и занимался поставками для армии. Но даже «умеренные либералы», которые в прошлом году повсюду кричали о победе и грозились «шапками закидать» японцев, сейчас притихли. Попы и те устали молиться о даровании победы русскому воинству и служили нехотя, лишь бы создать видимость молебствия...
Перед новым годом газеты сообщили горькую весть — пал Порт-Артур. Это вызвало уныние в городе. Новый год встречали лишь в богатых семьях, и то втихомолку.
Иначе вели себя большевики. Поражение России в войне они рассматривали как поражение царизма. Из центра были получены указания усилить агитацию в воинских поездах, призывать солдат к неповиновению начальству, к отказу воевать. Устраивать забастовки на железной дороге и в депо, всячески мешать продвижению на восток воинских эшелонов.
Как-то ночью, когда Сергей ночевал у Кононовых, послышался условный стук в окно. Осип, накинув полушубок, пошел открывать калитку и вернулся с невысоким человеком в тулупе, в больших солдатских валенках. Провел его к себе в комнату. Тот откинул воротник, снял треух и, поглядывая на Сергея, стал отдирать сосульки с усов.
— А, дядя Гриша!
Григорий поднес палец к губам:
— Тихо, ребятишки, тихо! Вопросов не задавать. Я пришел за вами. Одевайтесь и потихоньку выходите. Есть срочное дело...
Дядя Гриша увел ребят к себе. Оба они — и Кононов, и Костриков — были лишь недавно приняты в партию, но больше опереться в трудном деле было решительно не на кого.
Весной жандармы выследили и выловили почти весь Томский комитет РСДРП. Григорий Крамольников — «дядя Гриша» — вызвал из Иркутска несколько старых членов партии и с их помощью организовал марксистский кружок. Потом из кружковцев человек десять приняли в партию, создали новый комитет РСДРП.
Сейчас надлежало спешно по всей Сибирской магистрали организовать агитацию против войны. Крамольников составил листовку, которую нужно было размножить и распространить в воинских поездах. Вот это сложное дело он и решил поручить Кононову и Кострикову.
Все трое заперлись в кухне. Листовку прочли вслух. Она заканчивалась гневно: «Долой позорную войну! Долой прогнившее самодержавие!»
— Ну, что скажешь, Осип, можно ли листовку отпечатать у вас в типографии?
— Нет, не удастся, дядя Гриша, — вздохнул Кононов. — После того как разгромили партийную типографию, в нашей день и ночь дежурит полиция.