Его слова казались вполне логичными, однако он не знал о центральной политике ее родителей и мужа: что бы ни делала Жаннин, все было неправильно.
— А как насчет экспериментальных курсов лечения для Софи? — спросил он. — Вы недалеко ушли от Национального института здоровья или Джона Хопкинса, не правда ли?
— Она сейчас проходит курс лечения в НИЗ, — ответила Жаннин. — Они испытывают новый, ужасно токсичный препарат, чтобы заблокировать накопление калия. Вот чем ее лечат и вот почему ее постоянно рвет. Сегодня я сказала врачу, что хочу прекратить этот курс лечения, и он согласился, что от него ей только хуже. Я не хочу, чтобы она провела последние несколько месяцев своей жизни постоянно болея. Чтобы ее постоянно рвало.
Она опять расплакалась и почему-то не удивилась, когда он прикоснулся к ней — легко, ненадолго.
— Я хочу, чтобы она могла получать хоть какое-то удовольствие в то время, которое ей осталось, — сказала она.
— Вы, безусловно, правы, — согласился он. — Но не отбрасывайте все возможности. Я верю в чудеса.
Она вытерла слезы с щек тыльной стороной руки и улыбнулась ему печально. Каким сюрпризом он оказался! Он был, несомненно, добрее, чем она ожидала, и гораздо умнее, чем она когда-либо могла предположить. И он был на ее стороне.
— Мне нужно вас кое о чем спросить, — сказала она.
Он поднял брови в ожидании.
— Это будет звучать грубо, но не думаю, что у меня есть силы сейчас придумывать, как лучше это сказать.
— Говорите, — подтолкнул он ее.
— Мои родители предупредили меня, чтобы я не разговаривала с вами и не позволяла Софи быть рядом с вами.
— Почему? — Он выглядел искренне удивленным.
— Папа сказал, что, когда вы впервые пришли, вы проявили… ну, вы показались чрезмерно заинтересованным тем фактом, что здесь живет маленькая девочка. И они сказали мне, что, когда вы видите Софи, вы пристально смотрите на нее. Это лишь плод их воображения?
Он улыбнулся и посмотрел на свои руки.
— Нет, это не плод их воображения, но я не думал, что это так заметно. Я понятия не имел, что кто-то думает, что я… — покачал он головой. — Это безумие. Я знал, что не нравлюсь вашим родителям. Они обращаются со мной так, будто я не лучше того удобрения, которое рассыпаю в саду. Я думал, это какой-то… классовый предрассудок. Садовник, занимающий низкое положение. Теперь я, по крайней мере, знаю почему.
— Так почему вы пристально смотрите на нее?
— У меня есть племянница такого же возраста, как Софи, — сказал он. — Маленькая девочка моей сестры. Она живет в Северной Пенсильвании, и я вижу ее только в отпуске. У меня нет своих детей, так что она, в каком-то смысле, заменяет мне моего собственного ребенка. Я обожаю ее. Ужасно балую ее. Когда ваш отец сказал, что в Эйр-Крик живет маленькая девочка, полагаю, мои глаза немного загорелись, — засмеялся он. — Впрочем, я быстро понял, что мы с Софи не будем приятелями, поскольку вы ее ко мне не подпускали. Я думал, что вы красивая ледышка. Теперь я знаю почему. Я также знаю, что вы что угодно, только не ледышка. У меня было совершенно неправильное представление о вас.
— Я полагаю, это касается нас обоих, — сказала она, прикоснувшись кончиками пальцев к его браслету. — Я прошу прощения.
— Извинения приняты.
— Что с вашим запястьем? — спросила она.
— Болевой синдром кисти.
— Вы все время носите этот браслет?
— Ага. Последние исследования показали, что если работаешь, играешь и спишь в браслете, тем лучше для тебя.
— Это из-за без конца повторяющихся движений.
— Ох, — вздохнул он, — я не знаю. Я полагаю, это из-за какого-то садоводческого занятия.
— Вы когда-нибудь были женаты?
Он улыбнулся.
— Двадцать вопросов, да?
Она кивнула. Жажда информации о нем вдруг овладела ею.
— Да, я был женат больше десяти лет, — ответил он. — Мы по-прежнему друзья. Она потрясающая женщина.
— А почему вы разошлись?
— Мы слишком рано поженились, — глубоко вздохнул он. — Нам обоим было по двадцать лет. Нам нужно было еще повзрослеть, и когда мы наконец все-таки выросли, то обнаружили, что у нас очень мало общего. Она была, психологом, а я все время крутился возле растений. Ей хотелось иметь хороший дом, который она могла бы украшать, а я хотел жить на дереве.
Жаннин рассмеялась.
— Где она живет?
— В Пенсильвании. Она звонит время от времени, или я звоню ей. Мы переписываемся по электронной почте. Она опять вышла замуж пару лет тому назад, и, к счастью, ее новый муж понимает нашу дружбу.
— Вам очень повезло, — сказала она.
— Да, так и есть. А как насчет отца Софи? Джо, не так ли? Вы все еще дружите?
— Только когда речь идет о Софи, — сказала она. Трудно было объяснить ее взаимоотношения с Джо. — Он по-прежнему очень близок с моими родителями, поскольку своих родителей у него нет. И они просто в восторге от него. Они все еще называют его моим мужем. Я думаю, они винят меня за наш развод, даже несмотря на то, что у него был роман на стороне. Впрочем, они этого не знают.
— Ой, — вырвалось у Лукаса.
Она никому не говорила, за исключением двух самых близких подружек, о романе Джо. Она позволила родителям думать, что ее решение положить конец их браку было еще одним импульсивным, эгоистичным поступком с ее стороны. Джо умолял ее не отравлять правдой их чувства к нему.
Она посмотрела вверх, на потолок.
— Я поверить не могу, что так много вам рассказываю, — сказала она.
— Вы не обязаны это делать.
— Я хочу.
И она рассказала ему о своей беременности в школе и о вынужденном браке с Джо, о путешествии на байдарках и о мертвом мальчике, который родился у нее.
— Ладно, — сказал он. — Ну, проявили вы некоторую недальновидность, когда вам было восемнадцать. Так большинству детей присуща эта недальновидность! И вы все еще вините себя за это, все эти годы?
— Вы всегда и всех так поддерживаете? — спросила она.
— Только тех, кто этого заслуживает, — возразил он.
Ее взгляд привлекло что-то происходящее на подъездной дороге, возле особняка. Она встала и сквозь голые деревья увидела, как машина ее отца заехала в гараж.
— Мои родители вернулись домой, — сообщила она.
Лукас тоже поднялся.
— Тогда мне лучше вернуться к работе, — сказал он. — Завтра я вставлю стекло в вашу дверь.
Она поняла, что не хочет, чтобы он уходил, но она также не хотела, чтобы родители обнаружили его здесь.
— Спасибо за помощь и за то, что выслушали меня. И за поддержку, — сказала она, провожая его до двери. Она посмотрела в сторону коридора, ведущего в комнату Софи. — Впрочем, я, к сожалению, не верю в чудеса.
Он сделал шаг на крыльцо, затем повернулся, чтобы взглянуть на нее, на его лице была легкая улыбка.
— Я говорю не о религиозных чудесах, — сказал он. — Я не говорю о знаке с небес. Я говорю о чудесах, создаваемых руками человека. Я считаю, люди могут сделать все, к чему прилагают усилия, и где-то прямо сейчас какой-то ученый пытается придумать способ помочь Софи и другим таким же детям, как она. И возможно, у него — или у нее — это получится. Все, о чем я хочу сказать, — это что вам нужно быть открытой для такой возможности. Не переставайте надеяться.
Она кивнула.
— Я постараюсь, — пообещала она. — Спасибо.
Она смотрела, как он взял ведро и пошел к особняку, где включил воду и открыл шланг. Затем она пошла в комнату Софи, проверить, как она там. Софи по-прежнему крепко спала, и Жаннин наблюдала за ней несколько минут, чтобы убедиться, что она дышит. Как часто она делала это в последние дни! Каждую ночь она по нескольку раз вставала, просто чтобы убедиться, что Софи все еще с ней.
Вернувшись в гостиную, она свернулась калачиком в уголке дивана, повернувшись так, чтобы смотреть в окно. Она наблюдала, как Лукас заворачивал один из кустов возле дороги в джутовую мешочную ткань. Он выглядел таким же, как обычно с этого расстояния, однако теперь она смотрела на него другими глазами.
Ее колени были прижаты к груди, и желание, которое это простое ощущение разбудило в ней, застало ее врасплох. Она уже давно отказалась от сексуальной части себя. Так много времени прошло с тех пор, как она чувствовала сексуальное влечение к мужчине, что она убедила себя, что не хочет этого вовсе, не нуждается в этом. Она жила эти последние три года ради Софи. Ее тело было не чем иным, как инструментом, чтобы заботиться о дочке.
И вдруг сейчас, почти виновато, она почувствовала, как жизнь возвращается в это механическое тело. Она представила Лукаса тут, на диване, рядом с собой, с улыбкой в бледных глазах, согревающей ее. Он целовал бы ее, обнимал. Он положил бы ее на диван и сам бы лег рядом с ней, прикасаясь к ней нежно, так, как он прикасался совсем недавно к ее руке. Фантазия была бурной и незванной, а оттого восхитительной, и она поразила ее, когда вдруг дошла до ее сознания. Она ведь больше не была фантазером — мечты лишь мешали справляться с реальностью.
Завтра он придет вставить стекло, и ей нужно быть тут, когда он придет. У нее было ощущение, что Лукас может сделать ее фантазию реальной. Он уже дал ей надежду.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
С того места на кровати Софи, где она лежала, Жаннин могла слышать, как машина едет по дороге, посыпанной гравием. Когда она заехала за поворот возле коттеджа, свет фар прорезался сквозь окно в комнате Софи и упал на лампу в виде Винни-Пуха, стоящую на прикроватной тумбочке. Обычно Лукас припарковывал машину на улице и входил так, чтобы ее родители не знали, что он здесь, но этим вечером все изменилось.
Отложив плюшевого мишку, она попыталась встать, но обнаружила, что не может пошевелиться. Какая-то невидимая сила приковала ее тело к кровати. Она услышала, как Лукас стучит в дверь, и открыла рот, чтобы пригласить его войти, но не смогла вымолвить и слова.
Он постучал опять, и она услышала, как он сам вошел.
— Жаннин?
— Я в комнате Софи, — прошептала она, но он ее не услышал.