— Предпочитаешь, чтобы я спорила?
Тиль приподняла зонтик, глянув на кузена.
— Честно говоря, да, — Крайт с силой, обеими ладонями растёр лицо. — Я понимаю, слишком много времени прошло. Я другой, ты другая, всё изменилось, но…
— А вот тут ты ошибаешься. Всё не изменилось — всё умерло. То, что было, просто умерло, нет его. И мне не понятно, зачем ты тратишь на меня своё время.
— Ты же сама просила.
— И это была самая безумная идея, которая за всю жизнь мне в голову пришла! Спишем её на растерянность и женскую истеричность. Послушай, Карт, и я очень прошу, услышь. Мне уже не шестнадцать лет, а тебе не двадцать. Я не просто какая-то там дамочка, а учёный, хоть это и звучит смешно. Пусть меня уважают только чудаковатые метры в чёрных тряпках, но уважают же. Мне деньги платят за мозги, а не потому, что я всего лишь женщина. И, в конце концов, я жена с неплохим стажем.
— Забыла упомянуть, что сумела пробиться в высший свет, — огрызнулся Карт.
— Вот это как раз никакого значения не имеет.
— Зачем ты мне это всё говоришь? Расскажи мужу, с которым у тебя стаж.
— Теперь ты решил меня замужеством попрекнуть?
Злость, и обида, и даже чувство стыда без следа куда-то подевались, зато накрыла усталость и нежелание вообще что-то обсуждать. Бессмысленность этого разговора, да и поездки сюда, в дядину усадьбу, стали кристально ясными, осталось лишь лёгкое недоумение: зачем всё затевать нужно было? Ведь решение-то она давным-давно приняла. Признаться себе боялась, что ли? Только чего бояться? Обычной, спокойной, вполне благоустроенной жизни? Не все рождаются борцами, особенно когда революцию устраивать незачем.
— Теперь ты послушай, — тяжело, будто камни ворочая, подол голос Карт. — Всё совсем не так. В смысле, было всё не так. Я не собираюсь оправдываться. И не потому, что не в чем — дурак и есть дурак. Но я всерьёз думал…
— Карт, сейчас никакого значения не имеет, о чём ты тогда думал, — перебила его Тиль. — Вполне возможно, в этом фарсе со свадьбой замешен дядя. Я даже могу предположить, что он заставил тебя так поступить. Это ничего не меняет, вот сейчас, в данную минуту — ни-че-го. Всё, что я теперь знаю или ещё узнаю про Берри, не имеет никакого значения. Он тот, кто меня воспитал, пытался, как умел, заменить родителей и никогда — слышишь? — никогда не сделал мне плохого.
— Упражняешься во всепрощении? — поинтересовался Карт, разглядывая дали.
— Вовсе нет. Допускаю, что Берри был не самым хорошим человеком, может, и вовсе мерзавцем. Но это мой дядя и я его буду помнить таким, каким хочу! А всё, что он сделал плохого, меня не касается.
— Он тебя откровенно обворовал, — напомнил Крайт.
— Я ничего об этих деньгах не знала и дальше знать не желаю. Между прочим, ты тоже не только свет принёс. Хочешь, чтобы я тебя ненавидеть начала?
— Лучше уж понимать, что тебя ненавидят, чем знать: о тебе попросту забыли, — кривовато усмехнулся Карт.
— Конечно, предпочтительнее, чтобы я страдала по тебе до конца своих дней!
— А можно либо забыть, либо страдать? Другого варианта нет?
— Знаешь что, Карт? — Тиль решительно сложила зонтик. — Уезжай. Прямо сейчас уезжай и никогда больше не возвращайся. Я понятия не имею, чего тебе от меня понадобилось. Может, на наследство нацелился; или решил, будто жениться пора пришла; или захотел поиграть в воскрешение чувств — мне всё равно. Но у тебя ничего не выйдет. Поэтому уезжай.
— А ты вернёшься к господину Арьере? — деловито уточнил кузен
— А я вернусь к мужу, — кивнула Тильда. — Это будет правильно.
— Какое хорошее слово: «правильно», — протянул Крайт.
— Всего доброго, — вежливо попрощалась Тильда и вылезла из коляски.
Правда, проделать это с достоинством у неё не получилось: экипаж был старым, лестничка узкой, а ступеньки довольно высокими. Арьере, конечно, оступилась, подвернув лодыжку и, чтобы не упасть, ей пришлось схватиться за грязное колесо.
— Можно узнать, куда ты собралась? — осведомился сверху Крайт, явно не собирающийся ей помогать.
Собственно, он вообще не шевельнулся.
— Домой, — спокойно ответила Тиль, безуспешно пытаясь стряхнуть с перчатки налипшую глину. — Я прекрасно доберусь пешком, погода чудесная и воздух очень свежий. Бодрит.
— Тиль, последний вопрос, — Карт нагнулся, почти лёг на сиденье, заставив коляску шатнуться, облокотился о поручень, навис над головой Арьере. — А что ты любишь?
— В каком смысле? — опешила Тильда, невольно отступая — неприятно же, когда над тобой висят, хочешь не хочешь, а мерещится, будто вот-вот свалится.
— В самом прямом, — с яростной любезностью пояснил Крайт. — Людей оставим в покое, будем считать, тебе просто не попались достойные, а родственников больше нет. Но ты даже собаки не держишь. На деньги тебе плевать, на тряпки-драгоценности тоже, конфеты никогда не нравились, букеты цветочными трупами называла. Так что ты любишь?
— Науку! — выпалила Тильда первое, что на ум пришло.
— Именно поэтому ты её забросила и занялась убогой практикой? Вправляешь мозги токарным станкам и армейским машинам?
— Я… Мне нужно… Я материал собираю! — почти крикнула Арьере.
От невесть откуда накатившей обиды в груди ужасно тесно стало, не вздохнуть. Переносицу от разом подступивших слёз заломило, глаза тоже. Тиль по-рыбьи глотнула воздуха, придавила ладонью, пытаясь ослабить корсет — не помогло. Но хоть ноги двигались, развернуться удалось, уйти тоже.
Правда, недалеко, она даже до лошади добрести не успела, когда Карт её нагнал, обнял сверху, через плечи, словно в себя укутывая — раньше он всегда так делал.
— Прости меня, — шепнул ей в макушку, — я идиот.
— Отпусти, — только и смогла выдавить Тиль.
— Да ни за что, — припечатал Крайт.
И пожалуй, это резкое, даже властное, слишком уж хозяйское: «Да ни за что» — было самым нужным, что Тильда слышала за… За очень долгое время.
Почти десять лет назад
После духоты зала ночной морозный воздух показался острым: вдохнёшь — и в горле, в носу сразу становится холодно, колко. Но Тиль это даже понравилось: от выпитого шампанского и танцев немного кружилась голова, а стужа отрезвляла.
Девушка стянула воротник шубки у горла, пряча мигом замёрзшие ладони в мех, запрокинула голову. Тёмное небо, висящее перевёрнутой чашкой над чёрными сучьями деревьев, словно щедро бисером обсыпали. Звёзды тоже казались ледяными, но от холода, наверное, они лишь ярче горели: неправдоподобно большие, цветные — и привычно тускло-золотистые, и серебристые, и синие даже. Луна спряталась за остроугольной крышей Королевской Приёмной, потому подмигивающее звёздным бисером небо солировало, красовалось, демонстрируя себя во всём великолепии.
Снежок, угодивший в затылок, ударил совсем не больно, а вот холодное крошево, мигом набившееся за воротник, заставило вздрогнуть, передёрнуть плечами.
— С наступлением нового года, Тильди-тиль, — заорал Грег, замахал рукой, будто утопающий кораблю. — С новой жизнью и новым счастьем!
И как по сценарию за горящим огнями зданием Королевской Приёмной, за треугольником крыши небо прошил росчерк шутихи, взорвался ярким веером, оглушил свистом. А следом ещё одна ракета взлетела, потом сразу три, и ещё, ещё.
Тиль улыбнулась и залпам, и небу, и потускневшим звёздам. И Грегу, почему-то так и стоящему рядом с крыльцом. Разноцветье фейерверка раскрашивало его лицо то синим, то зелёным, то зловеще-красным, отчего оно театральную маску напоминало, а вот выражение не разобрать. Кажется, серьёзное очень. А шутихи свистели пронзительно, взвизгивали по-звериному.
— Ты очень красивая, — сказал Грег. Тиль его, конечно, не расслышала, по губам смысл угадала. А, может, и не по губам. — Я глупости говорю, да? — Тильда отрицательно помотала головой. — Да сам знаю! — Рыжий провёл рукой по волосам, взъерошив без того вечно торчащий вихор. — Но ты на самом деле сейчас очень красивая.
— Только сейчас? — также беззвучно, одними губами выговорила Крайт.
Невесть откуда взявшееся и, в общем-то, бездумное кокетство защекотало не хуже шампанского.
Теперь Грег головой помотал:
— Я хотел сказать…
Тильда прикрыла глаза, пряча подмёрзший нос в мех воротника: «Не надо ничего говорить. Я всё и так знаю».
— Тиль! — позвал рыжий, перекрикивая пересвист фейерверков и радостные вопли толпы, как-то разом, волной выплеснувшейся на террасы.
— И тебе нового счастья, — пожелала Крайт, повысив голос.
И тут увидела Мими. Её соседка по комнате в пансионате, можно сказать, старая подруга, с которой они больше полугода не виделись, стояла рядом с колонной, то ли не решаясь спрятаться за неё, то ли, наоборот, сначала спрятавшись, а потом передумав. Собственно, дело не в том, как она там поступить собиралась, а в выражение её лица. Пожалуй, такого осуждения граничащего с брезгливостью Крайт видеть ещё не доводилось, а судили её многие и часто.
А когда Тильда перекошенную физиономию Мими рассмотрела, обруч, давным-давно стальной лапой рёбра стискивающий, исчез, словно его не было никогда, даже корсет ослаб, будто и не зашнурованный вовсе. Девушка вздохнула, глотая воздух ледяными кусками. И то, что сейчас он едко вонял гарью и серой ни малейшего значения не имело.
— А оно возможно, счастье-то? — спросил Грег.
Тиль, разглядывающая подругу — судя по всему, бывшую — и не заметила, как он подошёл.
— Конечно, возможно, — девушка подняла голову, глядя на насупившегося рыжего, — оно же новое. Всё новое возможно, по крайней мере, теоретически. Так мой отец говорил.
— И ты… — начал было парень, но осекся, не стал продолжать.
Правда, в этом никакой необходимости и не было, Крайт его прекрасно поняла.
— А что я? — пожала она плечами. — Я, как все. Мне тоже счастья хочется.
За Приёмной бабахнуло так, что замёрзший сад вздрогнул, а уши на миг будто ватой заложило. Небо вспыхнуло, осыпалось каскадами искр. А Грег шагнул, оказавшись совсем уж близко. Поднял руку, тронул скулу Тиль кончиками пальцев, провёл по щеке.