«Наградить или расстрелять, – тревожно подумал Вепрев. – Надо быть начеку!» А вслух продолжил:
– С Ивлиевым тоже нескладно получилось.
– Что такое?
– Утром он бежал, – вздохнул Константин. – Бархоткина грохнул. Насмерть. Из «стечкина». Это уже второй «двухсотый», не считая раненых. Хотя, может, оно и к лучшему.
– Почему ты так считаешь?
– Его все равно надо было выпускать. Мы планировали изъять старика на три дня, а держали неделю. Как бы не законфликтовать с его коллегами. А теперь, с трупом, им тоже лучше все замять.
– Какие еще результаты? – спросил Прохоров. Улыбка исчезла, лицо стало привычно непроницаемым. «Знал заранее», – даже с облегчением подумал Вепрев. Вспышки гнева Жабы могли иметь самые страшные последствия.
– Сегодня – последний день ультиматума Береславскому, – опустив глаза, сказал Константин.
– Каковы ожидания? Только откровенно.
– Неважные у меня ожидания, – честно сказал подчиненный. – Мы его знаем по прошлому делу и нынешним контактам. Он не сдаст Велегурова. И он что-то затеял. За эти дни дважды уходил от слежки. Долго был вне поля зрения.
– А заменить твоих лохов некем?
– Он действительно здорово водит машину. И легко идет на риск.
– Заметь, собой рискует. Хотя и это неожиданно. Ты думаешь, он женой с дочерью тоже рискнет?
– Не думаю.
– Но они под контролем?
– Да, люди в Испании ждут команды.
– Ну, так чего дергаешься? Если не захочет нам помочь, сначала похоронит близких и снова подумает.
– Я боюсь, он не будет спокойно ждать похорон.
– Вот, – удовлетворенно сказал Жаба. – Произнесено наконец. Ты сказал – «Я боюсь»! Почему, черт возьми, ты его боишься? Почему, имея десятки бойцов и неограниченные финансы, ты кого-то боишься?
– Потому, Анатолий Алексеевич, что мы необоснованно и собственноручно родили себе опаснейших врагов! Я по-прежнему считаю, что я с ними справлюсь…
– Нет, – огорченно вздохнул Прохоров. – Не справишься ты с ними. Ты усомнился в командире, Вепрев. И это твоя непростительная ошибка.
«Все», – понял Константин. И еще он четко понял, что Жаба принял решение по нему до разговора. Как с Блондином. Но сдаваться сразу не собирался.
– Я все-таки хотел бы довести дело до конца, – превозмогая страх перед этим живым трупом, сказал он. – Вопрос профессиональной чести.
– Нет, Костик, – отказал Прохоров. – Ты будешь заниматься другими вопросами. А дела завтра сдашь новому человеку. Я при вас подпишу приказы.
«Теперь точно – все», – уже почему-то без страха, почти спокойно подумал Вепрев. Но сутки у него есть. Если не поддаваться панике и Жабьим обещаниям, то еще можно выжить. Может быть, попробовать связаться с Береславским? Или просто сбежать? И выждать, пока эта гадина сдохнет!
– Как скажете, – тихо сказал он. – Я выполню любое ваше приказание, вы же знаете.
– Знаю, Костик, не расстраивайся, – улыбнулся Прохоров. – Неудачи случаются у всех. Можешь идти.
Но не успел Константин подняться, как в кабинет вошла дрожащая Эллочка. Она не просто была испугана, она именно дрожала, сжимая в вытянутой руке сложенную вдвое бумажку.
– Что это? – спросил Прохоров.
– Это вам, Анатолий Алексеевич. – Чуть не плача, Эллочка протянула ее Жабе.
– Ну что еще тут? – буркнул тот, выхватывая своей лапой листовку. Развернув, посерел. Потом молча отдал Вепреву. Константина затопила бешеная радость возвращения к жизни: неизвестно, надолго ли, но – прощен.
В листовке, столь старательно подготовленной в «Беоре», был, как и следовало ожидать, красочный рассказ о злодее депутате.
– Тираж? – спросил сразу посиневшими губами Прохоров.
– Я не знаю. Это лежало в газете «Офис руководителя». В конверте.
– Примерно пятьдесят тысяч, – тихо подсказал Вепрев. – Если что-то еще не развезли, можно купировать.
– И еще он звонил… – дрожащим голосом сказала Эллочка.
– Кто?
– Этот… Береславский. Который был у вас в прошлый раз.
– Почему не соединила?
– Вы не велели. – Эллочка заплакала.
– Успокойся. – Когда надо, Анатолий Алексеевич был как отец родной. Эллочка перестала плакать.
– Он два раза звонил. Первый раз – полчаса назад.
– Чего хотел? Дословно!
– С вами соединиться. Я сказала, что вы заняты.
– А он? Дословно!
– Сказал, что у него есть предложение, – точно, по словам, припоминала Эллочка, – от которого вы не сможете отказаться.
– Сволочь! – стукнул по полированной поверхности могучим кулаком Прохоров. – Начитался книжек!
– А второй раз?
– Только что. Спросил, не получила ли я газеты. Я сказала, что получила, – только что охранник принес, снизу. Он попросил развернуть.
– Сволочь! – еще раз выругался босс. – Что он сказал?
– Чтобы я показала вам листовку.
– И все?
– И что он через десять минут перезвонит.
Жаба внезапно повернулся к Константину и улыбнулся. Но такой улыбкой, что Вепрев решил при любом исходе дела сменить работу. Никаких «мерседесов» не надо.
– Я даю тебе шанс, – сказал Прохоров. «Слава богу!» – мысленно перекрестился Вепрев. Он не упустит этого шанса: либо покончит с бандой Береславского, либо вместе с ловким рекламистом разделается с собственным работодателем. Только все надо делать молниеносно. И – чужими руками. – И давай подождем звонка. Иди, Эллочка, и ничего не бойся. Когда этот… – у Прохорова не нашлось слов, – позвонит, переключишь звонок на меня.
– Он где-то рядом, – сказал Прохоров Вепреву. Тот думал так же.
Минут пять они сидели молча, пока телефон наконец не зазвонил.
– Да, – совершенно спокойно сказал Жаба, переключая разговор на внешний микрофон.
– Здравствуйте, Анатолий Алексеевич, – вежливо поздоровался Береславский.
– Здравствуйте, – сдерживая черный гнев, ответил Прохоров. – Вы все-таки не выполнили нашу просьбу.
– Нет, – честно ответил Ефим Аркадьевич. – Не выполнил.
– А жаль. Ваша заметка, конечно, очень неприятна для политика, но это дело адвокатов. Наших с вами взаимоотношений она не меняет.
– Какая заметка? – живо поинтересовался Береславский.
– Что вам надо? – не реагируя, спросил Прохоров. – Вы меня интересуете только в том случае, если покупаете наши акции. – Он был уверен, что ушлый рекламист наверняка записывает разговор на магнитофон.
– Меня не интересуют ваши акции, – спокойно сказал Ефим. – Более того, я хотел бы предложить вам купить наши ценные бумаги. Это может спасти вас от разорения.
– От чего? – усмехнулся Жаба.
– От разорения, – повторил Береславский. – А также от краха, катастрофы, депрессии, СПИДа и кровавого поноса. Выбирайте что нравится.
– А вы не просто наглец, – даже с каким-то удовлетворением произнес Прохоров.
– Да, не просто, – согласился собеседник. – Наглость – это попытка добиться чего-либо без весомых аргументов. А у меня – весомые.
– Что вы предлагаете? – спросил Прохоров. Конечно, этот бизнес-сопляк, вставший на тропу войны, его не пугал. Его больше пугало потерянное время. Он отдавал себе отчет, что следующие выборы, скорее всего, пройдут уже без него. А может, депутаты почтут память коллеги еще и в нынешнем созыве. Но он не собирался отнять у себя сладкое удовольствие мести.
– Я хотел бы к вам сейчас заглянуть.
– С какой целью?
– Сделать вам предложение.
– Делайте.
– Нет. Либо лично, либо никак.
– А если – никак?
– Значит, вы меня не увидите, а мое предложение будет снято с рассмотрения.
Прохоров посмотрел на Вепрева. «Пусть приходит», – губами сартикулировал тот.
– Когда вы будете здесь? – спросил Жаба у собеседника.
– Через пять минут.
– Хорошо, – сказал Прохоров и нажал на кнопку отбоя.
– Чего он хочет? – спросил Вепрев.
– Помнишь роман, из которого он берет цитаты? – вопросом на вопрос ответил начальник.
– Да.
– Там молокосос убил двух крутых сразу. Именно потому, что от него этого не ожидали. И еще потому, что, как ты говоришь, его загнали в угол.
«Прощен?» – не поверил своим ушам Вепрев.
– Догола обыщем, но оружия у него не будет.
– Да уж, пожалуйста, – улыбнулся Прохоров. Не может быть у такого урода ничего серьезного. Не тот ресурс. А если он романтично припрется сюда с пушкой, это все упростит. – И насчет Испании все остается в силе, – добавил Анатолий Алексеевич. Вепрев постарался не показать, что эта часть приказа ему не нравится. Много лишних хлопот. И никакого эффекта.
Когда Ефим перезвонил, у меня упало сердце. Пожалуй, только теперь я понял, во что ввязался.
Он пошел в дом Жабы. А я остался здесь, у амбразуры, закрытой полиэстровой сеткой. Береславский меня во все уже посвятил. Ткань, на которой печатают наружную рекламу, – это поливинилхлорид, армированный полиэстровой сеткой. Просто-таки необходимая мне информация. Особенно – сейчас.
Я достаю нож и вырезаю кусок, закрывавший сектор обстрела. Конечно, дырку пятнадцать на пятнадцать сантиметров на фоне здоровенной «драпированной» стены не очень-то заметишь, но именно сейчас наблюдение может быть усилено. А может – и нет. Режим секретности нашего мероприятия, похоже, удалось сохранить.
Я навожу прицел на искомую точку нарисованного на баннере мобильника.
Все. Я готов.
Самое страшное – если он не сумеет мне позвонить. Тогда я начну стрельбу в тринадцать тридцать. Ровно. В белый свет как в копеечку. Не зная, есть ли кто в кабинете или нет. А самое главное – не зная, в какой стороне кабинета в данный момент находится Ефим. Но – такой уговор. И Береславский взял с меня страшную клятву, что я открою огонь, несмотря ни на что.
Я в сотый раз проверил снаряженные магазины. Их – четыре. Двадцать огромных, чудовищных патронов. Если бы не дульный тормоз – как на артиллерийских системах, – отдача снесла бы меня к задней стене студии. Все пули – с металлокерамическим тяжелым сердечником. Они должны прошить полкирпича и стену-перегородку, как раскаленная игла – сливочное масло. Лучше их только патроны с сердечником из обедненного урана, наподобие тех, что использовали американцы в войне в Заливе. Но я таких в своей боевой практике не применял, только читал о них в специальной литературе.