Так, вчетвером, они классно попели, сидя на терраске, смело нависающей над более чем километровой пропастью. Всем было хорошо. А окончательно добила Ефима песня «Ой, мороз, мороз…», исполненная новоприобретенным чернокожим другом в теплой зимней Испании, где даже здесь, на горе, не было и намека на снег.
Потом с большим сожалением расстались с поющим негром и покатили вниз, к морю. А еще через четыре часа уже были в своем барселонском пансионе. Все так устали, что сразу завалились спать.
Неделя пролетела столь стремительно, что, когда Береславский входил на борт «Ил-96», его охватило ощущение, будто испанских каникул и вовсе не было. Даже слюнявая тетка, чей тур тоже кончился, была здесь. Она обрадовалась Ефиму чрезвычайно. Ефим быстренько свел ее с Натальей и напоследок классно выспался.
Открыл глаза только перед посадкой, даже еду пропустив – очень уж вкусно поели в аэропорту перед вылетом. Рядом сидела Наталья, вернувшаяся от Ефимовой знакомой. Она дремала. Береславский пристально посмотрел на свою подругу: в ее волосах белела пробившаяся обычно тщательно закрашиваемая седина. «Да и лето кончается. Вместе с деньгами», – некстати подумал Ефим: от выданных Орловым баксов не осталось даже зеленой пыли. Некстати, но все равно печально. Он взял ручку и на проспекте, объяснявшем, как в случае аварии покидать воздушный лайнер, набросал очередные бессмертные строки.
Опять посерела земля,
Тоскуя про летнюю волю.
И иней, как пьяный маляр,
Неряшливо выбелил поле.
А утром – парок изо рта.
Из птиц – лишь дурные вороны.
И лета взрывные цвета
Сменились на цвет бело-черный.
А скоро придут холода.
Мы знаем о них не заочно.
И пусть холода – не беда,
Но то, что не радость, – уж точно.
…Смеется родная моя,
В серьезность сезона не веря.
А время, как пьяный маляр,
Ей волосы прядями белит.
Береславский задумался: жизнь проходит, а он так ничего вечного и не создал. Порхает по ее волнам, полностью забыв грандиозные планы юности. А вместо созидания чего-то великого и сильно желаемого человечеством рекламирует чили, памперсы и стиральные порошки.
Но, с другой стороны, если все время думать о вечности, то уж точно скоро спятишь. Или конкретно дашь дуба. Вон бабочки вообще один день живут – и ничего. Порхают.
«А это мысль», – подумал Ефим, зарифмовывая утешительную сентенцию:
Быть бабочкой – большое мужество,
Хоть невысок ее полет.
Из тьмы всего на день разбужена —
И ближе к вечеру уйдет.
Какое мужество – быть бабочкой!
Эфира осязая дрожь,
Витать весь день в потоках радужных
И знать, что к вечеру уйдешь…
Перечитал текст, и опять стало грустно. В юности все мы гении и госдеятели. А проходит всего каких-то двадцать лет – и понимаешь, что ты такой же, как все.
Нет, конечно, не такой. Особый. Совершенно отличный от других. Просто ведешь себя так же…
На «спасательном» проспекте оставалось местечко, и Ефим поставил логическую «точку»:
Я мыслю инако,
Не веря ничуть
Всем тем, кто постиг
Окаянную суть.
Я мыслю инако.
Однако, как все,
Ко лжи припадаю,
Как птица к росе.
Я мыслю инако.
Но вслед за толпой
Бегу, собираясь
Остаться собой.
Я мыслю инако.
Да сложно уйти
От тех, с кем прошел
Половину пути.
Я мыслю инако…
Однако…
Однако…
«Прямо болдинская осень какая-то», – любуясь собой, удовлетворенно подумал поэт.
После акта самореализации стало легче: проблема как бы была выведена в разряд литературного осмысления и по жизни уже не так трогала. К тому же Наташка напоследок выдала супругу отложенную с обеда безумно вкусную то ли булочку, то ли пирожное.
Чего-чего, а грустить Ефим Аркадьевич Береславский не любил. Уж слишком это простое и очевидное занятие. Вот ты попробуй прожить весело! Гораздо более сложная задачка…
29. Велегуров, Аля, ГлинскийПодмосковье
Может, я не такой уж и грешник? И господь простил мне во множестве загубленные людские души? Или просто учел, какие это были души.
Ничем другим не могу объяснить, что мы с Алькой и Аркадьичем живы, а Анатолий Алексеевич Прохоров – нет. Другими словами, реализовалась та редкостная ситуация, за которую обычно поднимают тосты: чтобы у нас все было, а нам за это ничего не было.
Обошлась тихо даже ликвидация Дато. После нее случилась малая бандитская война, в результате чего на московской земле стало несколькими злодеями меньше. И все. Они настолько заняты своими разборками, что, по-моему, серьезных усилий по моему розыску никто и не предпринимал.
Сложнее было с Щелчковым. Понятно, что ему не хотелось упускать столь подготовленного специалиста. Он даже оказался смелее, чем я думал. Пришлось применить к нему прием, опробованный нашими врагами на Ефиме Аркадьевиче. Мои друзья, в том числе вернувшийся из очередной командировки Вовчик, подвезли из школы домой его сынишку и передали через его маму пакетик с завернутой в черную бумагу пустой пачкой от сигарет, на боку которой было написано: «Шутка».
Щелчков шутку оценил и давить на меня больше не пытался. Только приватно поинтересовался, могу ли я в принципе убить ребенка. Меня в очередной раз закорежило, но я довольно быстро отогнал красноту от глаз и честно ответил, что – могу. Да он и так наверняка знаком с моей ориентировкой.
К Марку Лазаревичу Ходецкому я пока больше не ходил, хотя его обращения приходят на мой пейджер регулярно. Но, когда все стабилизируется окончательно, сделаю еще одну попытку успокоить свой внутренний мир.
Дело в том, что мне не очень хорошо в моей мирной жизни. Да, я счастлив, что я живой и живая Алька рядом. Да, я уже неплохо продаю эти чертовы мобильные стенды: во всяком случае, за последний месяц у меня вылезает зарплата, существенно превыша-ющая среднебеоровскую и, откровенно говоря, вполне достаточная для спокойной жизни вдвоем. Нет – втроем, потому что скоро из Америки прилетит Федор, младший брат Аленьки.
Да, я безумно рад, что безнадежная дуэль с Жабой закончилась. Но… Не знаю, как это выразить словами. Наверное, если в лоб – мне становится скучновато. Мой мозг привык к другому уровню эмоций. И к другому уровню напряжений. И их не воссоздать какими-нибудь горными лыжами или затяжными прыжками с парашютом. Их не воссоздать даже охотой на тигра. Потому что только охота на человека – вооруженного и очень злого человека! – производит такой выброс адреналина в моей крови.
Короче, я снова хочу в командировку.
И не у Щелчкова на службе, а выполняя задание своего командования. Я даже готов простить им то, что они вышвырнули меня, как стреляную гильзу. В конце концов, я воевал за державу, а не за отдельных ее представителей.
Я внезапно понимаю, что сейчас мы едем совсем рядом с тем местом, где в конце осени определилась моя судьба. Только тогда мы ехали в Москву, а теперь – в сторону Ногинска.
Я бросаю взгляд на Альку. Она сидит справа, на переднем пассажирском месте, и это единственное, что отличает сегодняшнюю ситуацию от тогдашней, когда мы с ней познакомились. Не считая, конечно, того, что тогда она была почти раздета, а теперь на ней роскошная шуба, на которую ушли остатки денег, полученных от не к ночи упомянутого господина Щелчкова.
А едем мы в «Зеленую змею», где я так конкретно пообщался с Блондином. Он, скорее всего, уже мертвец, а при его имени у меня все равно закипает кровь. Едем по приглашению Вепрева. Этот хитроумный ублюдок, внезапно унаследовавший кусочек жабьей империи, очень хотел поддерживать с нами хорошие отношения. И правильно – он же лично видел эффективность наших методов. Да и «наследником» он стал не без нашей помощи. А потому сам предложил выдать не полученную Алькой почти за полгода зарплату. Это – больше тысячи долларов, что для нас никак не лишнее.
Вторая моя цель – наступив на собственное горло, снять с Альки прошлые комплексы. Она в этой поганой «Змее» была рабыней. А теперь придет если не госпожой, то уж по крайней мере почетным гостем. Пусть почувствует разницу. Жизнь нам предстоит длинная, и она должна идти по ней с поднятой головой.
Ничего не изменилось в этом местечке, предназначенном для культурного отдыха непростых людей. Так же зеленела, отбрасывая на снег всполохи, газосветная вывеска, так же висела на тяжелой стеклянной входной двери аккуратная вывеска «Мест нет». Но теперь мне не придется зеленым полтинником пробивать себе дорогу: сам господин Вепрев, лично, вышел меня встретить. Да и незабвенную «девятку» Ефима Аркадьича уже не надо ставить подальше от глаз охранника. Наоборот, теперь он за ней будет присматривать.
– Пошли, дорогая, – весело предложил я Альке.
– Может, поедем отсюда? – почти прошептала она.
– Нет, милая, – мягко отвечаю я. – Мы пойдем туда обязательно. Ты теперь другая, и ты должна это прочувствовать. Мы как-никак победили.
– Не хочу я туда, – вздохнула она, но дверцу со своей стороны открыла и легко, несмотря на пышную шубку, выскользнула из салона.
– Пойдем, пойдем, – засмеялся я. – Видишь, нас встречают?
Вепрев подбежал ко мне чуть не с распростертыми объятиями.
– Как доехали, Сергей Григорьевич? – любезно поинтересовался хозяин.
– Отлично, Константин Павлович, – соответственно ответил я. Ни дать ни взять – почтенные буржуа начала XXI века.
– Хорошо бегает? – кивнул в сторону моей «девятки» Вепрев.
– Не жалуюсь, – ответил я. – Главное – ничем не выделяется.
Хозяин понимающе кивнул. Он знает, что при моей профессии это важно. Он вообще многое обо мне знает, чем и объясняется его подчеркнутая вежливость.