Мичман, подрулив к ним, дал несколько аккордов, сказал, как скомандовал: — Все! Пришвартована! — толкнул рябого гитарой, дал слегка по шее солдату-гадалке, и все разошлись по своим углам.
Вечер девушка просидела на его чемодане. Оказалось, она ехала тоже в Калязин, к тетке. Девушка училась в институте и могла пробыть в Калязине всего три дня.
В Дмитрове все помчались за кипятком, он тоже сбегал за кипятком, а когда поезд пошел и все сели ужинать, они тоже ужинали. Старому солдату, который зверски смотрел на еду, он подбросил кусок хлеба и колбасы, и такую же порцию выделил курсанту. Курсант им объяснил, что, получив продукты на пять дней, он убил их за три, и два последних «практически питался газетами».
До темноты они смотрели на лес и на все остальное, мимо чего проезжали. Было непривычно не видеть воронок и сожженных деревень, но здесь война не прошла, сюда только долетали самолеты и разрушили немногое.
Стало свежо. Дверь вагона была прикрыта неплотно, в широкую щель тянуло сыростью. Пламя свечки в фонаре, подвешенном к потолку, прыгало, и лицо девушки было то на свету, то в тени.
Девушка натянула на колени юбку, застегнула куртку и подняла воротник. Потом она начала зевать, прикрывая рот ладонью.
— В поезде ужасно спится. Правда?
Она дремала. В такт колесам опускалась ее голова, она поднимала ее, сонно улыбалась ему и опять засыпала на несколько секунд.
Он решил, что она не будет кривляться.
— Встань на минутку. — Он раскатал шинель, постелил ее у двери, положил в головах вещмешок, накрыл шинель плащ-палаткой, сдвинул дверь так, что уже не дуло, но осталась щель с ладонь, и воздух тут был все время свежий. — Ложись.
Девушка колебалась.
— А ты?
Он сел на ее место.
— Мне спать десять суток подряд. — Он слегка надавил ей на плечо. — Спи. Чего ты будешь мучиться? Сними туфли. Видишь, все спят разутые.
Девушке села на край шинели.
— Хорошо. Мы будем спать по очереди. — Она застелила вещмешок своим платком. — Потом ты. Но обязательно меня разбуди. Чтоб было все честно. Ладно?
— Разбужу, — пообещал он.
— Как жестко! — Девушка ерзала под плащ-палаткой. — Это ничего, — поправилась она. — Главное, можно вытянуть ноги. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Странно было слышать и говорить самому это «спокойной ночи». Он усмехнулся и привалился боком к вздрагивающей стенке вагона.
Когда девушка начала дергать его за гимнастерку, и он открыл глаза, он не сразу все сообразил. Шея у него затекла и ныла.
— Это нечестно! — громким шепотом говорила девушка. — Я так не хочу.
Он потер шею, соображая, что нечестно.
— Почему?
— Почему ты меня не разбудил?
На шинели оставался еще кусок места. Игорь посмотрел на девушку сверху, встал к ней, подоткнул под нее плащ-палатку и лег на шинель.
— Спи и ты. Еще ночь. — Девушка хотела было сесть, но он удержал ее. — Спи, тебе говорят.
Девушка все-таки села.
— Не надо так грубо.
Тогда он приподнялся, неожиданно для нее поцеловал ее в щеку — девушка отпрянула, но он сразу же смирно лег и закрыл глаза.
Девушка сидела, сидела, потом, плотно завернувшись в палатку, легла, и он совсем рядом чувствовал ее плечо и бедро. От этого заснуть было трудно, но перед Калязиным ей пришлось его расталкивать.
С вокзала они шли вместе и почти не разговаривали, наполненные необычным для каждого чувством, которое пришло к ним ночью в грохочущем, набитом людьми вагоне. Ночь протянула между ними какие-то нити, и их нелегко было сразу порвать, хотя, они знали это, они должны были расстаться.
Калязин оказался городком с одноэтажными домиками, с кирпичными тротуарами — между кирпичей росли подорожники и трава, — со скамеечками у заборов. На скамейках, наверное, по вечерам сидели старики, а ночью парочки.
— Вон Волга, — показала Наташа в переулок.
— Широкая какая, — сказал Игорь. — Ты посмотри, какая она широкая здесь!
— Пойдем к ней. Ты не спешишь? — предложила Наташа.
— Нет, — ответил он. — Что теперь спешить? Я приехал. Я в отпуску. Понимаешь? Отпуск даже начинается только завтра.
— Понимаю. Я очень рада за тебя.
Игорь посмотрел на нее внимательней, но она, кажется, действительно была рада за него.
— Сейчас, — сказал Игорь. Он остановился. — Мне надо войти в обстановку, то есть привыкнуть. — Он посмотрел вокруг себя. — Так-так-так! Частей вроде нет. Значит, нет и патрулей. Чего ты смеешься? Я сказал какую-нибудь глупость? Нет! Тогда какого же че… тогда чего же ты смеешься? Ты, как Женька.
— Какая Женька? — быстро спросила она, сразу же перестав смеяться.
— Не какая, а какой. Есть у нас один парень.
— На фронте?
— Да. Пойдем к самому берегу. Пойдем?
Они прошли через центр города, через пересекающиеся улицы, на которых стояли приземистые особняки. Когда-то в них жили купцы, отправлявшие по Волге лен, теперь на их обшарпанных стенах висели четырехугольные стеклянные вывески учреждений.
В Волге, метрах в полутораста от берега, стояла колокольня. На ней, на шаре, был крест. И шар, и крест были золотые. С берега хорошо виднелись лестницы и полуколонны колокольни, которые подпирали верхние этажи. В окнах. конечно, не было ни стекол, ни рам, а из самого верхнего этажа торчала стальная труба, необычная для колоколен. Как он потом узнал, до того как эта колокольня оказалась в воде, с нее спускались на парашюте. Парашют прикреплялся к трубе, человек стоял на последнем этаже, надевал лямки, повисал под парашютом, инструктор отцеплял парашют от трубы, и человек опускался. Чтобы парашют не относило, он кольцом скользил по веревке.
— Там лес. Я так давно не была в лесу — Наташа вздохнула.
— Потом можно будет съездить, — предложил Игорь.
— А лодка?
— Лодку достанем.
— У тебя будет время для этого?
— Будет. Времени будет много.
— А если мама захочет, чтобы ты был все время с ней?
— Она поймет, что я не маленький.
— Так хорошо, что не хочется уходить.
— Мне тоже.
— Давай посидим на тех бревнах.
— Давай.
Было хорошо идти за ней по чуть влажному уступающему ноге песку, идти не торопясь, и смотреть на нее, или на синеющий далекий бор, или в воду у берега и видеть, как шарахается с мелководья плотва.
Они сели на бревна. Он достал табак и обрывок газеты.
— Не надо курить, — попросила она. — Здесь так чудно пахнет!
— Ладно, — согласился он.
— Что ты будешь здесь делать? — спросила она.
— Не знаю. Спать. Купаться. Может, ходить на рыбалку. Может, надо матери помочь. Дров заготовить, еще что-нибудь.
— Ходить в кино?
— Ходить в кино.
— И на танцы?
— И на танцы. Я не особенно хорошо танцую. Читать книги. Если бы это было в моем городе, я бы встретил знакомых. Здесь я никого не знаю.
— И тебе будет скучно?
— Может быть. Наверное, будет. Тебе не скучно в Москве? Хотя в Москве, наверное, не скучно.
— Мне не скучно. Есть подруги. Я буду вспоминать, как ехала сюда.
— Тебе понравилось?
Она помолчала.
— Вообще — да. Было интересно. Интересные люди, — добавила она. — Особенно тот усатый. Помнишь, как ему в сапог налили воды? Но он вообще хороший человек, правда?
— Может быть.
— Он добрый.
— Не знаю.
— У тебя хорошие товарищи на фронте?
— Ничего.
— Вы, наверное, там все очень дружны.
— Мы об этом не думаем.
— А о чем вы там думаете?
— Особенно ни о чем. Вы о чем здесь думаете?
— Тоже особенно ни о чем. Сейчас все думают, как бы скорее кончилась война.
— Об этом мы тоже думаем.
Погодя, она сказала неопределенно:
— Так все странно получается.
— Что странно?
— И ты все время проведешь здесь?
— Мне больше некуда ехать. А ты сколько будешь здесь?
— Два дня. Я приехала, чтобы просто передать вот это. — Она показала на саквояж.
— Если хочешь, я помогу тебе сесть на поезд, — предложил он.
— Спасибо, — сказала она.
На углу, где она должна была свернуть, они остановились.
— Ну вот, — сказала она. — Мне направо. Видишь тот дом? Мне туда.
— Откуда ты знаешь?
— Номер восемь. Этот номер два.
— Я могу помочь тебе сесть на поезд, — повторил он. — Только я должен знать, когда ты будешь уезжать. Как я узнаю?
Она помедлила и сказала:
— Приходи завтра в два часа к бревнам. Хорошо? Ты извини, что я тебя не приглашаю в дом.
— Около бревен даже лучше, — сказал он. — Мы снова посидим.
Она протянула ему руку. — До свидания.
— До свидания. Если я понадоблюсь — Речная, 26. Не забудешь? 26.
— Речная, 26, — повторила она. — Не забуду. Спасибо тебе за все.
— За что — за все?
— За то, что ты помог мне в Москве, за внимание в дороге, за все.
Игорю здорово хотелось, чтобы она побыла с ним еще.
— Мы хорошо ехали, правда?
— Очень хорошо. До свидания.
— До свидания. Значит, завтра в два на бревнах.
— Да. Пожалуйста, не опаздывай. Я не люблю, когда опаздывают.
— Я тоже, — сказал он.
Она пошла к этому дому номер 8.
— Еще раз до свидания.
— До свидания. Желаю успеха.
Он взял чемодан и быстро зашагал к концу улицы, свернул в третий переулок, прошел берегом к Речной и остановился возле дома номер 26.
Дом был старый, крытый дранью, в два небольших окошка. Слева и справа от него шел ветхий невысокий забор. За забором на картофельных грядках работала женщина. Возле нее копошилась девочка.
Игорь тронул калитку, и сразу же из-под крыльца залаяла собака. Женщина обернулась. Он подождал, пока они подойдут, а собака все лаяла.
— Вам кого? — спросила женщина.
— Кедрову. Татьяну Васильевну Кедрову.
Женщина всплеснула руками.
— Уж не сынок ли ее приехал?
— Да. Где она?
— Ах ты господи, дело-то какое! Уехала ведь Татьяна Васильевна. Беда какая, а? Сын приехал с фронта, а мать уехала!