Один из тех немцев, которые копали, наконец воткнул лопату, подошел к люку, достал тряпку и вытер руки. Он бросил тряпку у гусеницы, вынул сигареты и чиркнул спичкой, прикурил и кинул спичку на тряпку. Тряпка была бензиновая, она загорелась синим, почти прозрачным пламенем.
Часовой что-то негромко покричал в лес, повременил и вышел из-за танка, и Батраков сразу же застрелил его. Остальные дали по короткой очереди, один немец упал около лопаты, а другой — у горящей тряпки. Никольский подошел к ней и затоптал огонь.
Никольский был прав — в экипаже было не трое немцев, а пятеро. Когда танк свалился в овраг и им стало ясно, что его не вытащить, очень высокий немец и второй, пониже, но тоже высокий, пошли по просеке вперед. У немца пониже был парабеллум, а у длинного автомат. Они прошли до поворота около километра, но потом решили вернуться. Им попалась хоженая тропка, которую они пропустили, идя от танка, и они свернули на нее: они видели, что в той стороне лес светлеет, и полагали, что там он кончается, но тропка вывела их к поляне, а не к опушке, и им пришлось возвращаться к танку лесом.
Они тоже шли торопливо и тоже негромко переговаривались, но Кедров их услышал, потому что они шли прямо на него. Кедров сразу догадался, что они из танка — на немцах были комбинезоны, да и вообще немцы не разгуливают парочками по лесу.
Кедров прижался к земле, он не знал, что делать. Он не мог предупредить ни Тарасова, ни остальных, потому что немцы его заметили бы. Он не мог и стрелять, выстрелы спугнули бы немцев у танка, и он усложнил или испортил бы все дело. Он затаился за кустом и пропустил этих немцев, они прошли совсем рядом с ним.
Но все сложилось хорошо: немцы не успели отойти и шагов на пятнадцать, как Кедров услышал автомат Батракова. Он быстро встал на колено и прямо через куст срезал из шмайсера длинного. Кедров начал с него, потому что у длинного был автомат. Длинный ткнулся лицом в корни, а немец с парабеллумом дернулся было в сторону, но зацепился за что-то, упал и замер, но Кедров знал, что он еще не убит, потому что он еще не стрелял в него. Кедров хорошо видел его: немец лежал у двух сосенок, боком к нему, неловко подвернув руку с парабеллумом. Кедров встал и поверх куста дал еще короткую очередь в длинного, потому что длинный вдруг зашевелился и приподнялся, и длинный осел и затих, и больше уже не шевелился, а второй немец уронил парабеллум и закрыл голову руками.
Когда Батраков и все остальные перестали стрелять у танка, Кедров вышел из-за куста, держа на прицеле живого немца и нажав до половины на спусковой крючок. Нет, все сложилось хорошо.
К нему подбежал Тарасов.
— Вот, взял фрица, — сказал Кедров.
Тарасов пошевелил длинного.
— Этот готов.
Кедров все держал на прицеле живого.
— Ага. Возьми парабеллум. Вон, у корня.
Тарасов поднял пистолет и сказал немцу:
— Ну-ка, ты, поднимайся.
Немец встал и поднял руки. Тарасов вынул из наколенных карманов его комбинезона две синие гранаты, похожие на большие гусиные яйца, нащупал в заднем кармане брюк вальтер и вытряхнул из других карманов портсигар, бумажник, зажигалку, письма в разорванных конвертах, коробку таблеток, ключи на кольце и снял планшет с картой.
Прибежали Батраков, Никольский и Песковой.
— Вот, взяли, — сказал Кедров. — Лез, и вот этот еще, лезли прямо на меня. Из танка, наверно.
— Я говорил, что их мало, — сказал Никольский.
Кедров отобрал у Тарасова сигареты и зажигалку и закурил.
— Что будем делать с ним?
— Решай сам, — ответил Батраков.
— Тут без него выбраться бы, — сказал Песковой.
Немец быстро посмотрел на Пескового, на Кедрова, на Никольского и опустил глаза.
— А гусь попался важный, — сказал Тарасов и распахнул комбинезон немца. На кителе немца было два ряда орденских колодок.
— Полковник, — сказал Кедров. — Я слышал, как этот сказал ему «оберст».
— Хоть бы и генерал — все равно обуза, — сказал Песковой? — Мда…? — протянул Никольский.
Кедров подумал вслух:
— Может, выведем? Он много знает.
— Попробуем? — спросил Никольский Батракова.
— Попробуем, — согласился Батраков и пошел к танку. Кедров повесил за спину автомат длинного, повернул длинного на бок, чтобы снять сумку с магазинами, потом нажал на защелку шмайсера, подхватил наполовину пустой магазин, вставил полный и повернулся к пленному.
— Пошли.
Немец опустил руки на линию плеч и пошел. Кедров, докуривая, шел шагах в шести и держал на прицеле его поясницу.
Все, что было в танке и у танкистов, Бадяга и Женька свалили в кучу за просекой. Кедров подвел немца к этой куче, положил лицом вниз, сел по другую сторону и стал перекладывать в мешок Горохова килограммовые буханки хлеба в целлофане, консервы, пачки галет и фляги. В свой мешок он положил восемь гранат и две большие коробки автоматных патронов.
— Кто знает, сколько нам тут скитаться, — сказал он Никольскому.
— И как скитаться, — согласился Никольский.
Бадяга и Женька связали несколько немецких гранат, привязали к ним одну нашу противотанковую, и Бадяга осторожно спустил их через верхний люк в танк.
Кедров затянул мешок Горохова и посвистел пленному.
— Вставай.
Немец встал.
Кедров показал на мешок.
— Надевай.
Немец посмотрел на мешок, на него, снова на мешок.
— Надевай, — повторил Кедров.
Немец продел руки в лямки и закинул мешок за спину. Песковой, уперев руки в бока и наклонив голову, топтался вокруг немца.
— Ничего носильщик.
— Повесь на него магазины, — предложил ему Кедров. Песковой захохотал:
— Что за вопрос!
— Посмотрим, как он будет идти, — сказал Батраков. Кедров финкой разрезал комбинезон немца поперек, так что немец все время должен был поддерживать нижнюю его часть, чтобы она не свалилась на сапоги.
— Будет. Еще как будет!
Никольский, посасывая трубку и щурясь, стоял перед немцем и рассматривал его, как рассматривают что-то в музее.
— Готовы? — спросил Бадяга. — Сдайте назад.
Когда все отошли от просеки, Женька дернул за веревку, которая была привязана к полотняной тесьме на шплинте противотанковой гранаты. В танке грохнуло, и из люка плеснулось зарево, но дыма было не много, и все остались довольны — дым мог привлечь немцев: никто ведь не знал, были ли немцы поблизости или их не было. Бадяга жердью столкнул крышку люка, она захлопнулась, и дым перестал идти.
Они шли ромбом: впереди Бадяга с пулеметом, чуть сзади, правее и левее его, шли Никольский и Песковой, в затылок им шли Тарасов и Женька. Тыльным углом ромба был Батраков. В центре ромба шел немец, а за ним в пяти шагах — Кедров.
Не останавливаясь, они прошли еще километра четыре, прислушиваясь и к шорохам леса и к гулу фронта. Гул не перемещался, и они поняли, что немцам удалось остановить наступление, и подумали, что им здесь нельзя ждать, спрятавшись где-нибудь, когда свои продвинутся, свои могли не продвинуться и за месяц.
Немцы попались им еще только раз, когда они вышли к широкой, хорошо накатанной дороге, пересекавшей лес. По дороге проходила колонна: машины с пехотой, танки, самоходки, пушки на прицепах. Немцы в грузовиках сидели молча, устало нахохлившись, спины и каски их были забрызганы грязью, грязь успела высохнуть, машины и танки тоже были грязными, и они поняли, что колонна идет откуда-то из фрицевского тыла. Каждый из них подумал снова, что надо идти и идти и постараться перейти фронт, пока на переднем крае еще нет сплошной линии окопов и пока немцы не успели наставить повсюду постов и секретов.
Они подождали, пока колонна прошла, перебежали дорогу, отошли от нее подальше и остановились у родника.
— Надо поесть, — сказал Песковой.
Никольский посмотрел на часы.
— И передохнуть. Сейчас только два.
Пленный повернулся к Кедрову.
— Снимай, — скомандовал Кедров.
Немец снял мешок, сел рядом с ним и вытер пот. Он подождал, пока все напьются, потом лег над родником и долго пил мелкими глотками, согревая воду во рту.
— Так петухи пьют, — объяснил им Бадяга.
— Этот уже ощипанный, — сказал Песковой.
Никольский выковырнул из трубки пепел.
— Долго ли надо, чтобы перья отросли?
— У этого могут и не отрасти, — сказал Батраков.
Кедров пристально посмотрел на немца.
Немец откашлялся, опустил голову, помедлил и стал снимать сапоги. Он снял и носки и, черпая пригоршнями из родника, обмыл натертые до пузырей ноги.
Женька расстелил палатку. Бадяга вытряхнул из мешка Горохова еду и фляги и стал резать своим длинным, в три ладони, узким, но очень толстым у обушка самодельным ножом хлеб и открывать банки. Он резал жесть, как картон. Банки подавал ему Песковой. Он подавал их и глотал слюну — от запаха мяса у него сосало в желудке.
— Курица, — бормотал он. — Снова курица. Снова курица. Любят фрицы курочек. Ну-ка, Женька, дай эти плоские. Так и знал — рыбная. Шпроты? Нет, шпроты должны быть желтые, я помню с гражданки. А эти белые.
— Сардины, — сказал Никольский.
Женька заглянул в мешок.
— Больше плоских нет. Сало будем?
Бадяга соскреб ножом с сала соль.
— Резать все?
Кусок был большой и толстый, с хорошую книгу.
— Режь, надо поесть как следует, — сказал Никольский.
Батраков достал из своего мешка квадратную банку американских консервов.
— На, открой и эту.
Бадяга, прижав банку к животу, срезал с нее дно и понюхал консервы. Консервы были красные и отдавали кислым.
— Из чего они их делают? — спросил он.
— Из кита, — ответил Песковой. — Давайте, садитесь.
Все сели или прилегли вокруг палатки, а немца Кедров положил так, что он был на виду.
— Из чего? — переспросил Бадяга.
— Из кита, — повторил Песковой. — Видел такую рыбину? Плавает, а детенышей рожает и кормит молоком.
Никольский отвинтил пробку на фляге и понюхал.
— Шнапс. Дерьмовый шнапс. И это — в CC!
— Сейчас им не до коньяка, — сказал Батраков.