— Интересное имя, — заметил Игорь, когда они расплатились за разговор. — Перно.
— Перно — это мой попугай, — объяснила Наташа. — Он умеет говорить много слов.
Они решили, что поедут, когда у Игоря кончится отпуск. Игорь договорился с сестрой Марии Кузьминичны, что она провезет их в служебном купе. Сестра Марии Кузьминичны работала проводником. Для надежности, Игорь подарил этой проводнице две банки консервов. По банке за человека.
Вечером они возвращались в Калязин. Они приезжали туда, как с другой, лучшей, планеты. Они прощались и уже через час думали: пусть скорее придет утро.
Когда поезд подошел и началась сумасшедшая посадка, они стояли в станционном сквере, и только перед самым отправлением Мария Кузьминична повела их вдоль состава.
Они обошли паровоз, минули три вагона, в дверь четвертого Мария Кузьминична условно стукнула, дверь открылась, проводница впустила их в нерабочий тамбур, толкнула в служебное купе и щелкнула за ними ключом.
Возвращаясь, Мария Кузьминична махнула им в окно, они помахали ей в ответ, и Мария Кузьминична ушла.
В купе было сумрачно и после вокзала покойно. Бабушка, похожая на узел старой одежды, женщина в синем с горошком платке и большеротый мальчишка лет тринадцати настороженно разглядывали их.
— Отойди пока от окна, — тихо сказал Игорь.
— Все так романтично, правда? — спросила она тоже тихо.
Женщина в платке нервно заерзала на скамейке.
— Вот высадят из-за тебя всех, тогда доказывай.
Наташа обернулась к женщине и спросила холодно-вежливо:
— Кто высадит?
Игорь сжал ей локоть и тихо скомандовал:
— Спокойно.
Женщина не выдержала ее взгляда и опустила глаза. Помолчав, Наташа спросила Игоря:
— Могут высадить? Правда?
Он пожал плечами.
— Все могут.
Бабушка несколько раз мелко, словно ловила перед лицом комара, перекрестилась и прошамкала:
— Бог даст, не высадят. Вы, касатики, только тише.
До отправления они сидели молча, только мальчишка, разглядывая ордена Игоря и время от времени, закрывая рот, шмыгал носом. За дверью купе топали, ругались, кричали, но скоро колокол на станции отбил звонки, паровоз загудел, звякнули буфера, и поезд тронулся.
Бабушка снова половила комара и начала молиться о плавающих, путешествующих, болящих и плененных.
Мальчишка потребовал:
— Мам, дай хлеба.
Женщина, поджав губы, порылась в узелке, достала ломоть и ткнула его мальчишке.
Мальчишка уселся напротив. Он осторожно откусывал от ломтя и смотрел то на Игоря, то на хлеб.
— Не огорчайся, нам повезло, — сказал Игорь. — Видела, сколько осталось на вокзале?
Наташа поставила локти на столик, сцепила руки и уронила на них подбородок.
— Я не об этом. Мне горько. — Она приложила руку к груди. — Вот здесь. Почему люди…
— Не надо, — сказал Игорь. — Давай смотреть в окно.
Они проехали несколько разъездов и маленькую станцию, потом пришла проводница. Она была такой же, как Мария Кузьминична, рослой и красивой, с чистым лицом. Проводница села рядом с Игорем и, рассмотрев Наташу, потом его, спросила:
— Ну что, молодожен?
— Ничего, — ответил он. — Едем.
— Мы вам очень благодарим, — сказала Наташа проводнице.
Проводница нехорошо засмеялась:
— Вот как? А я и не знала.
Дверь открылась, и в купе сунул голову рыжий солдат.
— Привет честной компании, — сказал он.
— Куда, куда прешь! Закрой дверь, ну! — крикнула проводница.
— Чего орешь? — ответил безразлично рыжий солдат и хлопнул дверью.
— V, бесстыжие глаза. — Проводница обернулась к Наташе. — Твой не такой?
Наташа покраснела, она чувствовала, что щеки ее просто горят.
— Как вы можете спрашивать такое?
— Спокойно, — опять скомандовал Игорь. — Сколько мы будем ехать до Москвы?
— Мам, дай еще хлеба, — потребовал мальчишка.
— Нет больше, — отказала мать.
— Есть, — не согласился мальчишка. — Тебе жалко.
— Все они одинаковы, — заявила проводница. — Я за пятнадцать лет на железной дороге…
— При чем тут железная дорога? — перебила Наташа, не сдержавшись.
— Ишь ты, из молодых, да ранняя, — сказала женщина.
— Как бы вымотать у него ключ? — подумала вслух проводница.
— У рыжего? — спросил Игорь. Проводница пошла к двери.
— Вы нас не закрывайте, — сказал он.
— Это почему же? Потому что не вдвоем?
Игорь сжал губы.
— А не хватит ли?..
Наташа быстро положила ладонь ему на локоть.
— Не надо… — и пояснила проводнице:
— Под замком мы как жулики.
— Ничего, посидите и как жулики.
Когда проводница замкнула их, бабушка высморкалась в нижнюю юбку и разулыбалась, отчего ее лицо стало похожим на печеное яблоко.
— Взаперти оно и спокойственней.
— Мы не барыни, нам на прогулки не выходить, — громко сказала женщина и отвернулась.
— Ну и пусть, — тихо сказал Наташа Игорю. — Мы едем, а это самое главное. Давай смотреть в окно. Тебе удобно?
Он кивнул ей, глаза его потеплели, и они стали смотреть в окно, и в такт колесам касались друг друга плечом, или локтем, или виском.
Поезд шел медленно — насыпь была построена в войну, наспех, скверно, — и за окном не торопясь плыли назад сосны, березки и осины с влажными стволами.
Часто деревья расступались и открывали поляны. На полянках росли ромашки. Когда лес обрывался, шли поля. За полями и прямо в них стояли деревни — горсти изб под ветхою дранкой. Окна у многих изб были закрыты ставнями, а ставни заколочены досками. Доски перечерчивали ставни светлыми полосами.
Сожженных деревень не попадалось, воронок вдоль пути было не много, а свежих Игорь насчитал всего девять, и ехать было хорошо. Наташе все казалось, что за деревьями прячутся таинственные лесные существа, и она ждала следующую поляну, надеясь, что таинственное существо не успеет убежать, и она его увидит. Она всматривалась за деревья, но никого, конечно, не увидела, но все равно ехать было хорошо, ехать и смотреть на лес, поля, деревни, на небо через линии проводов. За каждым столбом провода опускались, но с середины снова поднимались, чтобы за новым столбом опять опускаться. Провода все опускались и поднимались, опускались и поднимались — полого, однообразно, неуклонно, — и от этого становилось спокойней на душе. На проводах сидели ласточки, а на столбах презрительные вороны. Провода были выше окна, небо за ними было похоже на голубую бумагу, провода перечерчивали ее, как линии, а ласточки на них были нотными знаками. Только столб с вороной казался зловещим нотным ключом.
Недалеко от станции со змеиным названием Гадово они услышали моторы самолета. Игорь опустил окно, моторы стали четче, высунулся, потом быстро подошел к двери и подергал ее. Дверь была заперта.
— Так, — сказал он.
Поезд проходил поворот, и Наташа видела, что солдаты на крышах смотрят в одном направлении, суетятся и что некоторые торопливо спускаются на сцепки.
— Что это? — спросила она.
— Пока ничего, — сказал он. — Держись рядом.
— Самолеты? — спросила женщина.
— Свят, свят, свят, — закрестилась бабушка.
— Может, наши? — спросила Наташа.
Она хотела узнать у Игоря, когда и как ей держаться рядом, но не успела — паровоз загудел, резко дернул, ее швырнуло к стенке, она ушибла голову, Игорь крикнул: «Воздух!», гул перешел в рев, ударил взрыв, и, когда рев несся над поездом, она услышала, как пули бьют по крыше — словно кто-то стремительно протащил по ней железную палку.
Игорь схватил чемодан, и стал бить кулаком и ногами в дверь, и кричать: «Открой! Открой! Открой!» — и дверь вдруг открылась, и Игорь скомандовал: «Прыгать всем!», и пропустил вперед мальчишку, бабушку, женщину и ее. Она видела, пробегая мимо, как у проводницы дрожат полные губы, и хотела сказать ей: «Бегите!», но машинист дал тормоза, колеса противно заскрежетали, всех отбросило от тамбура, поезд будто ткнулся в сугроб, стал, тогда Игорь схватил Наташу за руку, толкнул вперед, к ступенькам, крикнул «Прыгай!», прыгнул сам, и они побежали к штабелю бревен. Она увидела дым впереди паровоза, как от поезда бегут люди и что мальчишка обогнал их.
Они успели добежать до бревен и спрятаться. Бревна были сложены неровно, и концы верхних выступали навесом.
Наташа сидела под бревнами на корточках, сжавшись в комок. Когда самолет снова налетел на поезд, Игорь крикнул: «Ложись!», и она торопливо легла на грудь, щекой на руку, он лег рядом и, приподняв плечо, закрыл собой ее голову и спину. Краем глаза, через щель между бревнами, она видела, как совсем низко самолет пролетел над поездом, как сбросил бомбы, лег на крыло, отчего другое, с желтым в черных углах крестом, у него задралось, и улетел в лес. Одна бомба попала в середину поезда, другая упала за вагонами. Когда самолет улетел за лес, Игорь выскочил из-под бревен и полез на штабель. Она тоже было высунулась, но Игорь крикнул: «Разворачивается!», и она забилась под бревно, а Игорь спрыгнул с половины штабеля к чемодану, рванул крышку, выхватил автомат, вставил в него узкую длинную коробку с патроном на конце, падая на колено, дернул затвор, вскинул автомат к плечу и прижался другим плечом к торцам бревен, прячась в них наполовину.
С земли ей показалось, что он целится в паровозную трубу, но тут снова налетел рев, и она увидела, как губы Игоря шепчут: «С-собака!», как из автомата рванулось пламя и как автомат задергался. Ее ударило по барабанным перепонкам, и она закрыла уши руками и зажмурилась, а на нее — на ноги, на спину, на голову — посыпались мелкие горячие предметы, один из них упал ей за шею. Она судорожно, как гусеницу, стряхнула его, потом совсем близко рванула бомба, и ее толкнуло горячим воздухом, где-то дальше рванула еще одна, и вдруг стало тихо. Она осторожно отняла руки, открыла глаза и увидела, что Игорь, сгорбившись, сидит на бревне и зажимает левое плечо и что под пальцами у него кровь, а автомат стоит у бревен, и из его дула курится струйка дыма. Дым пахнул кислым.