— Старрпом дрянь! — крикнул вдруг Перно.
Он не услышал, а почувствовал, что в комнату кто-то вошел, но что это была не Наташа, он это тоже почувствовал.
Наклонив и слегка повернув голову, он увидел через плечо, что в дверях стоит штатский.
Штатский был высокий, поджарый, загорелый, в сером свежем костюме, белой сорочке и узком синем галстуке.
Пристально, даже враждебно глядя на него карими глазами, штатский держал обе руки на пояснице, откинув пиджак.
— Что вы здесь делаете?
Голос у штатского был жесткий, беспощадный.
Он встал со скамейки.
— Чищу автомат.
— Как вы сюда попали?
Рассказывать все было длинно, он мог бы бросить без тени улыбки: «Через дверь», но в лице штатского, вообще во всем его облике он уже уловил Наташины черты, сообразил, что это ее отец, и ответил объяснительно:
— Меня привела Наташа.
— Вот как?
Отец Наташи подошел к газете с его хозяйством, все так же держа руки на пояснице.
Ну конечно же, шмайсер и остальное: двухгорловая масленка со щелочью и маслом, пакля, мелко нарванные тряпки, которыми он протирал ствол, кучка патронов — никак не подходили к этой комнате, как не подошли бы к ней серые жабы или еще какая-то другая пакость. Он наклонился, чтобы взять шмайсер.
— Погоди. Как тебя зовут? Я — отец Наташи.
— Вы похожи, — сказал он. — Я догадался. Меня зовут Игорь. Игорь Кедров. Я солдат. Я получил отпуск. Мы познакомились в поезде, когда Наташа ехала в Калязин. На обратном пути попали под бомбежку, меня немного зацепило, — он приложил ладонь к плечу, — нет, с Наташей все в порядке, она скоро придет. Она в институте.
Отец Наташи медленно снял руки с поясницы и застегнул пиджак.
— Ты живешь у нас?
— Да. Я бы мог жить в госпитале, но… Наташа пригласила меня…
— Вот как! Вы — друзья?
«Не будет же она скрывать от отца, что мы женаты, — подумал он. — Когда она скажет, а отец уже будет знать, все у них пройдет легче. И вообще, чем раньше тем лучше. Что он, украл что-то?»
— Мы женились.
Форма ответа, конечно, была нескладной, но в эти секунды было не до формы.
— Что?! — крикнул отец Наташи. — Же… же… Женились?!
«Может, мне теперь лучше сматываться? — подумал он. — Я подожду ее на улице, а на эти дни пойду в госпиталь. Можно даже жить и на вокзале. Можно вообще уехать. Заживет и без госпиталя».
— Сейчас я соберу это, переоденусь и…
— Давай, давай, — согласился ее отец.
«Конечно, у него для нее был кто-то другой на примете. Такой же, как они сами. А тут — нате вам! Какой-то солдат!» — думал он, заворачивая блестящий маслом шмайсер в две газеты. Он отнес шмайсер в чемодан, убрал все остальное, переоделся в передней в форму и, поколебавшись, вернулся в комнату.
— До свидания. Извините, что…
Отец ее сидел боком к столу, спиной к двери.
— Уходишь?
— Мне тут надо сходить в одно место, — небрежно ответил он, думая: «Взять вещи? Вещи она потом ему вынесет!»
Отец ее обернулся, скользнул взглядом по нему, наклоняя голову вправо, влево, минуту рассматривая его ордена, злое выражение в его глазах сменилось любопытством и насмешкой, и показал на стул напротив себя.
— Садись. Садись, родственник. Мы ведь теперь с тобой родственники, не так ли?
— Так. А что? — Он положил кулаки на стол перед собой и крепко оперся локтями. — Вам не нравятся такие родственники?
Ее отец протянул ему коробку с папиросами, взял себе одну, щелкнул перед его папиросой зажигалкой, прикурил сам и только тогда ответил:
— Об этом говорить рано. Не нравится сама идея — не то время. Игорь. Не то время, и все. Но ладно! Ты с фронта?
— Папка! — закричала Наташа, когда увидела отца. — Папка приехал!
Она швырнула портфель на диван и боком, будто скользя по паркету, перебежала к отцу и обняла его за шею.
— Папка ты мой, папка! Где ты так долго пропадал? — говорила она и целовала отца, и терлась щекой о его щеку и ухо.
Отец крепко и нежно держал ее за спину, и на лице у него было выражение радостной беспомощности. Скажи ему сейчас Наташа: сделай это, дай то, я хочу того, мне надо этого — и отец со всем бы согласился.
Но Наташа пожелала дело простое.
— Покружи, папка. Ну же!
— Подожми ноги! — скомандовал отец.
— Брррамапутррра! — радостно заорал Перно.
Наташа стряхнула туфли, поджала ноги, и отец закружил ее в свободном пространстве между балконной дверью и столом.
— Еще! Еще! — требовала Наташа. Что есть силы! Что, сдаешься, сдаешься, папка?
Ее отец закружился вовсю, и Наташа закрыла глаза. Руки ее, сцепившись за спиной в замок, все выше подтягивали отцовский пиджак, край пиджака поднялся над задним карманом брюк, и он увидел, что в этом кармане четко обрисовывается небольшой пистолет. «Вальтер», — подумал он. — «Вот тебе и научно-исследовательский институт. Может, мне все-таки перебазироваться на это время в госпиталь? Не толкаться у них под ногами.»
Наташа не выдержала.
— Хватит! — закричала она.
— Сдаешься? — сбавив темп, спросил отец. — Сдаешься? — Тон его голоса был точно такой, как у Наташи.
Наташа хитрила, сдаваться она не хотела.
— Хватит, папка! Меня стошнит! Я отпущу руки!
— Я тебе отпущу! — пригрозил отец, все кружась. — Сдаешься, скверная девчонка?
— Сдаюсь, папка! Сдаюсь.
Отец поставил ее на пол.
— То-то!
Сначала Наташа стояла некоторое время, покачиваясь, наклонив вперед голову, будто бодаясь, но потом вдруг коварно бросилась на отца и, загнав его в угол, быстро и жестоко начала щекотать и щипать, крича снова: «Сдаешься?! Сдаешься?! Ну сдавайся же!..»
Отец сдался. Он поправил галстук, выбившуюся из брюк рубаху и причесался.
Отдышавшись, Наташа подошла к Игорю, взяла за руку и подвела к отцу.
— Это Игорь.
Всего на долю секунды глаза ее отца стали теми же холодными, враждебными, и Наташа этого не заметила, но он-то заметил.
— Я знаю. Мы уже познакомились, — ответил отец.
— Совсем?
— Совсем.
Это «совсем» включало, что ее отец знает, что они — муж и жена, и Наташа поняла это. Но ей, конечно, надо было все сделать по-своему.
— Пожмите друг другу руки.
Она представила их официально: мой отец — Глебов Андрей Николаевич. Мой муж — Кедров Игорь… извини, Игорь, я забыла твое отчество… да — Кедров Игорь Петрович.
Этого ей показалось мало.
— Игорь, целуй папку в щеку, вы — родственники!
— Ну, знаешь! — сказал он.
Ее отец выставил вперед руку с поднятой и развернутой к ней как щит ладонью:
— У мужчин это не принято.
Она не знала, верить или не верить отцу.
— Да?
— Да, — повторил ее отец.
— Да, — подтвердил он.
Наташа раздумывала всего секунду.
— Тогда поцелуйте меня.
Ее отец сделал это легко и просто — наклонился и поцеловал в голову, а он — ему было неловко, — он мялся, и Наташа сама приложилась щекой к его губам.
Притянув их к себе, так что они оказались у нее по бокам, она положила каждому на плечо руку, повертела головой: к нему — к отцу, к нему — к отцу, к нему — к отцу, постучала, часто отбивая дробь на паркете каблуками, скомандовала: «Приготовиться к обеду! Форма одежды парадная — первый семейный обед!» — и, подхватив с дивана портфель, исчезла в своей комнате.
Что-то там грохнуло, что-то затрещало, они слышали ее гневное: «Вечно эти дрянные шпильки!», — потом там все вроде угомонилось.
Ее отец, постояв с опущенной головой, ушел к себе в кабинет, а он, посидев на бегемоте в передней, выкурив папиросу, подумав-подумав, ушел в комнату Колюшки и завалился поверх одеяла на кровать.
«Вроде ничего, вроде все рассасывается», — подумал он.
Он не пролежал и минуты, как Наташа влетела к нему и шепотом, заговорщически, потребовала, чтобы, когда она позовет, он вышел к столу «при всех орденах и медалях».
Ему, конечно, пришлось подчиниться. Но подчинился он с готовностью, наверно, потому, что ему хотелось доказать ее отцу, что и он, как говорил Женька, не хуже людей.
Он не забыл холодных глаз ее отца. Он не мог их забыть.
Отец остановился у двери на балкой и достал из внутреннего кармана плоскую квадратную сигаретницу.
— Все это произошло так неожиданно. Я думал, ты рассудительней.
— Ты осуждаешь меня? — спросила Наташа. — Ты осуждаешь? Она сидела на диване, подогнув под себя ноги. Комнатные туфли стояли рядом с диваном носок к носку. Отделанные серым мехом, они напоминали сейчас двух котят.
Отец поискал глазами спички. Спичек не было.
— Нет, что ты. При чем тут осуждение? Ты взрослая, и можешь сама решать свою судьбу. Я говорю, что все произошло так неожиданно. Чему ты улыбаешься?
— Ты растерялся? Для тебя это было как снег на голову?
— Меня это…
— Огорчило?
Она спустила с дивана ноги и сунула их в туфли.
— Я принесу тебе спички. Ты опять начал курить?
Отец не сдержался.
— Тут не то что курить, тут, брат, начнешь…
Она выставила перед лицом ладони, словно загораживаясь, и быстро перебила:
— Не надо, не надо этого тона, папка. — Она сходила в кухню, зажгла ему спичку и взяла сигаретницу.
Отец курил и молчал.
Она ждала.
— Как все это неосмотрительно, — сказал отец.
— Он тебе не нравится?
Отец помедлил.
— Что тут плохого?
— Для тебя — ничего.
— А для тебя?
— Очень много.
— Именно? — спросил отец.
— Ты так часто говорил, что живешь ради меня.
— Разве это не так?
Она гладила сигаретницу.
— Я должна подумать над этим. Не делай такого обиженного лица — не ты, а я должна обижаться.
Они помолчали.
Отец осторожно стряхнул пепел в пепельницу.
— Ты сказала слишком многое, чтобы на этом закончить разговор.
Она согласно кивнула.
— Мы его доведем до конца.
Отец снова отошел к балконной двери.
— Но сначала ответь, что же плохого в том, что я…
— Я поясню, — перебила Наташа. — Перестань, пожалуйста, ходить — это отвлекает. — Она подождала; пока отец усядется в качалке. — Ты сказал, что беспокоишься обо мне, ты всегда говорил, что живешь ради меня.