Мокеич погладил ложе автомата, снял снова фуражку и повторил:
— Еще раз спасибо за доверие, товарищи разведчики.
В поздних сумерках Мокеич вывел их к опушке, повернул вправо и пошел вдоль нее до глубокого и широкого оврага.
На краю оврага он остановился.
— До ночи надо бы подождать здесь.
— В какой стороне Григорьевка? — спросил Никольский.
— Правее.
— Далеко?
— Верст семь будет, — уверенно ответил Мокеич.
— Как, Коля?
— Примерно столько, — ответил Батраков. — Если карта не врет. — Он поднял руку. — Слышите?
— Танки, — сказал Кедров.
— Может, и тягачи, — сказал Батраков. — Начались их тылы.
— Так-с, — протянул Никольский.
Все помолчали.
— Переждем здесь до ночи? — потом спросил Тарасов.
— Сколько до наших, как думаешь? — спросил Кедров Батракова.
— Не меньше, чем километров пять, — помедлив, ответил Батраков.
— Вот бы нащупать их стык, — сказал Никольский.
— Как его нащупаешь? — сказал Тарасов.
Все снова помолчали.
— Подождем здесь до ночи, — сказал Кедров.
Бадяга понюхал воздух.
— Дождем пахнет.
— Я и жду дождя, — сказал Мокеич. — Дождь нам на руку.
— Еще как бы на руку, — сказал возбужденно Песковой.
— Будет ли дождь? — спросил Никольский.
— По всем приметам — должен. Сильно парило, и нога сигналит цельную неделю. — Мокеич пошевелил хромой йогой.
— Время у нас есть, переждем здесь до ночи, — сказал Батраков.
— А может, в овраге? — спросил Мокеич.
— Там сыро, дедушка, — сказал Женька.
— И то верно, — согласился Мокеич, — Мы еще поверху с полверсты пройдем, а там спустимся.
Все, кроме пленного и Кедрова, сели. Пленный постоял, потом снял мешок и, помедлив, сделал осторожный шаг в сторону.
Кедров щелкнул предохранителем.
— Мне надо оправиться, — сказал пленный.
— Пошли, — сказал Кедров.
Батраков встал и пошел вместе с Кедровым.
Когда они вернулись, Песковой спросил:
— Может, поедим?
Они быстро и без особой охоты поели, Мокеич своим и Женькиным ремнями связал пленному руки и ноги, сел неподалеку от него, остальные легли и дремали, пока не ударил далекий и глухой гром. Тогда они нервно поднялись, вышли на опушку и стали смотреть в небо. В небе, свисая к земле черными лохмами, шли низкие тучи. Их подгонял напряженный ветер, он гнал тучи из края в край. Кривые ветвистые молнии разламывали небо. В небе грохотало и трескалось, потом оно лопнуло, и из него хлынули струи.
Они стояли под этими струями и радовались.
— Повезло, — сказал Батраков Кедрову.
— Да.
— Проскочим! Проскочим! — говорил Песковой пританцовывая. — Под такую симфонию батальон провести можно — на два шага ничего не слышно.
— Зато на два километра видно, — тихо сказал Никольский.
Кедров быстро развязал пленному ноги.
— Пошли.
Батраков подождал, пока пленный поравняется с ним.
— Если хочешь жить, — ни звука, даже если ранят.
Тарасов сунул Кедрову вальтер.
— На, вдруг автомат заест.
Кедров загнал патрон в ствол и спрятал вальтер за борт шинели.
Гроза разразилась вовсю, скоро на земле не осталось и клочка сухого, но они шли и радовались и потокам воды, и темноте, и грохоту грома, и только при вспышках молнии приседали и замирали, и в эти мгновенья замирали и их сердца.
Несколько раз они слышали рокот моторов, неясные немецкие слова, и Мокеич уводил их в сторону. Они спустились на дно оврага и пошли по нему то берегом ручья, то по ручью, там где дно оврага было очень узким. Они промокли до нитки, в сапогах у них хлюпала вода, и ногам было так холодно, как будто они шли босыми.
Овраг становился все уже и мельче, и они двигались все медленней и осторожней, стараясь не шлепать по воде. Когда до края оврага можно было достать рукой, Мокеич остановился и потер ладонью грудь над сердцем.
— Ну все, надо вылезать, — сказал он Никольскому и сел в холодную жижу.
Никольский шепнул Женьке:
— Поможешь деду.
— Помогу, — ответил Женька. — Вы не очень быстро.
Кедров снял с немца мешок и достал гранаты.
— Берите.
Никольский и Тарасов вылезли из оврага и пошли, пригибаясь так низко, что касались гранатами земли.
Мокеич пропустил Женьку вперед и перекрестился.
— Господи, благослови!
Они прошли совсем немного, но перед ними взлетели немецкие осветительные ракеты, и они легли, ожидая, когда ракеты опустятся, а потом поползли. Земля хорошо приняла их, мягко расступаясь под грудью; под каждым из них получался желобок, в него сразу же набегала вода, но они старались втиснуться в землю поглубже. Они проползли артиллерийские и минометные позиции, и переползли одну траншею, а гроза все не утихала, и каждый благословлял ее и просил небо лить и грохотать еще всего полчаса и только реже сверкать молниями. Они переползли и вторую траншею, но ракеты взлетали все впереди, не сбоку. Между второй и третьей траншеями у противотанковой батареи их или услышали, или кого-то из них заметил часовой. Часовой окликнул:
— Wer da? (Кто идет? — нем.)
Они еще плотнее втиснулись в землю и замерли, и вода потекла им за ворот шинелей, под гимнастерки и в рукава до плеч, и по бокам, но они не чувствовали ее.
Дежурные немцы высунулись из окопов, каски немцев над окопами походили на холмики или большие грибы.
— Wer da? — повторил часовой.
Кедров ткнул пистолет в грудь пленного.
— Ответь что-нибудь.
— Schrei nicht? (Чего орешь? — нем.) — крикнул по-немецки пленный.
Часовой ничего больше не спросил, каски одна за другой исчезли — немцы прятались в лисьи норы.
Они долго лежали, не шевелясь, не решаясь шептаться, потом Батраков переполз к Никольскому.
— Гроза стихае, — сказал он.
— Да. Одна ракета — и нас перестреляют… Пусть Бадяга отстанет или… Бадяга! — позвал он шепотом. Бадяга не слышал.
К ним подполз Мокеич.
— Надо бы, товарищи, ползти.
— Сейчас, отец, — сказал Никольский и перебрался к Бадяге. — Дай пулемет.
— Зачем? — спросил Бадяга.
— Я прикрою.
— Я и сам могу. — Бадяга обернулся и нащупал у Пескового сумку с магазинами. — Сымай.
Песковой снял сумку.
— Грязи нет, я тащил ее на спине.
Бадяга ощупал магазины, распахнул на груди шинель, сунул один магазин за пазуху, ослабил ремень, заткнул второй магазин за пояс, так что магазин прикрывал поясницу, и затянул ремень.
Им пришлось задержаться еще: впереди вдруг начал стрелять пулемет, за ним застрочил второй, потом еще один, еще, и через полминуты вся первая, если считать с фронта, траншея стреляла из пулеметов, автоматов и винтовок.
Они видели по вспышкам выстрелов, где были немцы и где их не было. Они видели далеко впереди и другие вспышки, это стреляли по немцам. На эти вспышки они смотрели с надеждой и не боялись, что оттуда могут прилететь пули и ранить или даже убить кого-нибудь — пули не разбирают своих и чужих, — а если бы даже кто-нибудь из них и подумал так, то все равно не поверил бы, что это может случиться (немец, конечно, не шел в счет).
Немцы начали стрельбу впустую. Пулеметчику просто что-то померещилось — так на фронте бывает ночью, — и он начал стрелять (когда сам стреляешь, не так страшно), за ним начали стрелять соседи, и стрельба пошла в обе стороны от пулеметчика. С той стороны тоже начали стрелять, но потом обе стороны убедились, что стрелять не в кого, и стрельба, где сама по себе, а где и по команде, затихла.
Наконец совсем стало тихо, и они сползлись теснее.
— Осталось метров полтораста, — сказал Никольский.
— Теперь они не скоро уснут, — сказал Батраков.
— Поползем? — спросил Женька.
— Держитесь левее, — сказал Бадяга. — Там вроде меньше их.
— Ползти тоже рискованно, — сказал Никольский.
— Может, рывком? — спросил Кедров.
— Могут принять за своих, если в рост, — сказал Тарасов.
— Всего метров сто пятьдесят, — повторил Никольский. — Ты что, отец, шепчешься?
— Это я так, — ответил Мокеич, — заканчивая молиться мысленно.
Кедров пощупал автомат — автомат был весь в грязи — взял его в левую руку и достал из-за пазухи вальтер.
— Я с фрицем пошел вперед.
— Если что — без паники, — сказал Тарасов.
— Ну, дедушка… — шепнул Мокеичу Женька.
— Я отстану с Бадягой, — сказал Батраков Никольскому.
— Значит, рывком? — переспросил Песковой.
— Аккуратней, Коля, — сказал Никольский Батракову.
Батраков взял у Бадяги сумку с последним магазином, сунул его за пазуху, а сумку уронил.
— Ты держись ближе к Игорю. Ну, Виктор…
Они встали и пошли. Они шли в три линии: Кедров, пленный и Никольский; левее их, но чуть сзади — Тарасов, Женька, Мокеич и Песковой; правее, шагах в сорока сзади — Батраков и Бадяга. Батраков на ходу сунул Бадяге гранату, повесил автомат на шею и взял в каждую руку по противотанковой гранате. Кедров, пленный и Никольский были у самой траншеи, когда очень близко от них взлетела ракета и они увидели, что прямо перед ними нет никого, но что вправо по траншее, у блиндажа, стоят два немца и ошалело смотрят на них.
— Ivanen! Feuer! (Иваны! Огонь! — нем.) — крикнул один из них, и выпустил очередь из автомата, но впопыхах не попал ни в кого. Пленный рванулся в сторону, и Кедров дал ему пинка в зад и выстрелил из вальтера у него над головой, и пленный перепрыгнул траншею, Никольский швырнул в немцев гранату и, расстреляв по ним треть магазина, тоже перепрыгнул траншею, схватил пленного за руку и вместе с Кедровым потащил его, ругаясь нехорошими словами. Ракета падала, догорая, когда траншею перепрыгивали Тарасов, Песковой, Мокеич и Женька; по ним из выносного окопа застучал легкий пулемет, но в пулеметчиков кинул гранату Бадяга, а потом Батраков угодил в них противотанковой гранатой.
Соседи пулеметчиков на несколько секунд растерялись, и Батраков вслед за Бадягой тоже перескочил траншею. На бегу он бросил еще три гранаты, одну противотанковую и две пехотных — Батраков мастерски работал гранатами, и у него многим стоило поучиться.