— За генералом, — сказал командир взвода.
Они все высунулись из окон и следили за самолетом. Кукурузник, заложив вираж, снизился на дорогу, пролетел по улице, коснулся колесами земли, попрыгал на ней и покатился, чуть не задевая концами крыльев за телеграфные столбы. Немцы, как сумасшедшие, ударили по улице из минометов. Когда самолет стал, верзила-летчик и медичка, это сразу всем стало ясно по юбке и по никелированному бочоночку, который она держала, вылезли из кабин и откинули крышки гондол. Из гондол выскочили еще двое, и все четверо пробежали расстояние от самолета к заводу. Кукурузник пожил еще минуту. Немцы накрыли его, и он сгорел, бухнув сначала бензиновым баком. От него загорелись дома по обе стороны дороги.
— За каким генералом? — спросил Игорь.
Командир взвода отошел от окна.
— За нашим. Видел, побежали к подвалу? Там он. Ранен.
Игорь взял шмайсер, выпрыгнул через окно во двор и пошел к подвалу.
Возле подвала было несколько солдат и офицеров. Все они держались у входа, чтобы в случае артналета сразу же можно было нырнуть за железную дверь.
Генерал Пономарев был ранен, когда менял КП. Его танк немцы сожгли, генералу пришлось перебегать в другой, и в это время осколки попали ему в спину. Вывезти генерала было уже нельзя — немцы, сбив соседа, вышли в тылы и отрезали дороги. Генерала на руках приволокли на завод, положили в погребе и раздобыли рацию. Но так как санитарный самолет тоже сгорел, генерал теперь оставался вместе со всеми.
Через полчаса из подвала вышла сестра, с которой он в ППГ перевязывал танкиста. Он обрадовался.
— Привет. С приездом. Катаешься на самолетах?
— Привет, — сказала сестра. — Ты здесь, рыцарь?
— Почему рыцарь? — спросил он. — Как там генерал?
— Потому. Тебе только рыцарем быть. Генерал ничего, — ответила сестра. — Он что, твой родственник, что ты так интересуешься? Или просто, как образцовый солдат?
Он подумал, как бы это объяснить ей покороче и получше.
— Нет. Не родственник. Но знакомый. Как думаешь, можно к нему зайти или неудобно?
— Зайди, — сказала сестра. — Почему неудобно, раз знакомый. — Она смотрела на него насмешливо. Ты и отпуск получил по знакомству? Что ж ты стоишь?
— Нет, я с тобой, — решил он. — Ты туда скоро?
— Скоро. Подышу немного. Там ужасно воняет бензином. Не могли найти места получше.
Сестра ходила по двору завода, мурлыкая, трогая сапожками осколки, срывая возле заборов одуванчики. Так она, наверное, ходила, когда ее техникум устраивал культпоход за город.
Игорь спустился в подвал. Там горели немецкие плошки. Закопченные офицеры-танкисты и верзила-летчик прикидывали что-то по карте. Летчик держал планшет на весу, и танкисты водили по карте замасленными пальцами Летчик был огненно-рыжий и весь в веснушках. Даже уши, даже веки у него были веснушчатые, как будто то-то взял и обрызгал его из пульверизатора желтой краской. Рот у летчика был как у Буратино: узкий, длинный и загнутый к ушам.
В углу кто-то спал, а у рации над спиной радиста стоял, нависая, адъютант. Спина у адъютанта выражала нетерпение. Слева от радиста на пустой бензиновой бочке, поставленной на-попа, хирург кипятил на спиртовке шприцы. На этой же бочке на марлевых салфетках поблескивали инструменты, салфетки под ними были в крови. Куча бинтов была заткнута в полупустой патронный ящик. Над ящиком на гвозде висел генеральский мундир. Мундир на спине у нижнего края был пробит в двух местах, и низ его намок.
Генерал лежал у стены, на застеленных шинелями досках, недалеко от радиста. Под доски были поставлены снарядные ящики. Одной рукой генерал шевелил плащ-палатку, которая закрывала его от ног до груди, другой крепко сжимал портсигар. Под головой у генерала был противогаз, а под противогазом пистолет. Полукольцо гофрированной трубки торчало из сумки, как серая кишка. Лицо у генерала тоже было серое, он молча смотрел, как радист крутит рычажки, и слушал рацию.
— Уйди, два мессера, слева, уйди! — торопливо приказывали летчику в небе… До отметки сорок три и шесть… — докладывал кто-то….четыре-три-шесть-пятъ, девять-семь-шесть-три, пять-четыре-два-пять, один-четыре-один- восемь, один-пять-семь-три, — читала женщина-радистка, потом попался немец, немец быстро что-то требовал, потом артиллерийский наблюдатель сказал, что видит мотопехоту и до роты танков — голоса в рации были усталые, нетерпеливые.
— Шестой, шестой, шестой! Я двадцать восьмой. Я двадцать восьмой. Прием! — вызывал радист.
Сестра подтолкнула его.
— Подойди.
— Ладно, — сказал Игорь. — Подождем пока. Постоим тут. — Они постояли.
— Я — шестой! Я — шестой! Двадцать восьмой, слушаю вас. Как обстановка? Прием, — вдруг ответила рация. Радист торопливо надел на генерала наушники и подставил к губам микрофон. Танкисты, летчик, хирург и остальные обступили рацию.
— Шестой! Шестой! Вышел из строя. Вышел из строя. Примите меры с хозяйством, — быстро говорил генерал в микрофон. — Примите меры с хозяйством. Прием.
— Меры приняты, — сообщила рация. — Назначен двадцать девятый. — В подвале даже не дышали, связь была ясной, и все хорошо слышали наушники. — Хозяйство принял двадцать девятый. Принял двадцать девятый. Как вы? — Генерал молчал. — Как вы? Как вы?
— Я неважно. Неважно, — сказал генерал. — Назначение двадцать девятого одобряю. Как дела? Как дела вообще?
— Хорошо. Дела хорошо. На этот раз у них не получается. У них ничего и не получится. Вы поняли?
— Понял. У них не получится. Рад и завидую, что…
— Продержитесь сутки. Продержитесь? — спросил шестой.
Генерал колебался. Он шевелил губами и бровями, соображая, как ответить.
— Обстановка неясна. Управление слабое. Налаживаю. Определенней ответить не могу.
— Есть кто-нибудь рядом с вами, кто может ответить?
Генерал поверх микрофона посмотрел на всех.
— Нет. — Усмехнувшись, он добавил, но тише. — Разве вот Кедров.
На той стороне услышали.
— Какой позывной? Пусть подойдет к микрофону.
— Позывного нет. Это ошибка, — поправился генерал.
— Понял. Ошибка. У вас еще что-нибудь? Есть еще что-нибудь?
— Прикройте голову. Если что, позаботьтесь о семье.
— Обещаю, — с готовностью ответил шестой. Было непонятно, что он пообещал — прикрыть бригаду от юнкерсов или позаботиться о семье генерала, или то и другое. — Держитесь. Повторяю — держитесь. Мы придем. Всего сутки. Держитесь. Мы придем. Двадцать девятый придет. Ждите!
Генерал отдал микрофон и стащил наушники.
— А теперь бы чаю.
Танкисты и летчик отошли и опять занялись картой.
Хирург закурил и дал закурить генералу.
— Только кипяток. Нет заварки.
— Схожу к солдатам? — спросил адъютант генерала.
— Есть кофе, — сказал Игорь сестре.
— Кофе будете? — громко предложила сестра и, смеясь, пояснила. — Тут, товарищ генерал, к вам гость с кофе.
Игорь принес кофе, кружки и сахар. Хирург заварил кофе и вскипятил его на спиртовке.
Генерал, поставив кружку на противогаз, отхлебывал по глотку, обжигаясь.
— Трофеи? Нет? Московский? Как думаешь, сутки продержимся?
— Сутки? — переспросил Игорь. — Не знаю. Может, продержимся. Но, может, и нет. Если бы знать, сколько их там.
— Если бы знать, — повторил генерал. — Но мало знать, тут, брат, надо…
Пришел командир бригады и другие офицеры. Командир бригады расстелил на полу карту, так что генералу все хорошо было видно, присел на корточки и стал с генералом обсуждать, что куда лучше поставить, что переставить, где усилить, а откуда что снять. Генерал начал было бледнеть, но хирург сделал ему еще один укол.
На карте их бригада занимала район, похожий на овал, вытянутый с запада на восток. С севера овал примыкал к оврагу, за которым был лес, через лес немцы не могли пустить «тигров», но южнее овала немцы прошли далеко, за самый его восточный конец, и где-то вышли к лесу, отрезав бригаду.
— Мы висим у них на фланге, — говорил Пономарев. — У нас нечем ударить, но они, чтобы прикрыть этот фланг, должны что-то оттянуть против нас. Значит, мы уже помогаем и корпусу, и остальным. Но не в этом дело. — Генерал строго помахал карандашом, как будто кто-то хотел не согласиться с ним. — Когда их наступление остановят, а его остановят через день, через два, через три! — генерал строго посмотрел на всех, как будто никто не имел права даже сомневаться в том, что фрицев остановят. — И нас деблокируют, — генерал с востока воткнул в восточный конец овала красную стрелу, — и мы подтянем корпус или хотя бы часть его танков, у нас будет чем ударить им в этот фланг… Почему же мы должны уходить отсюда? Если мы уйдем за овраг, они будут только рады.
Лицо у генерала было совсем не такое, какое оно было минуту назад или тогда, на берегу речки, даже в штабе и на аэродроме в Москве. Оно было не то что сердитым, а даже злым, каким-то беспощадным.
— Сожмитесь. Пусть район будет меньше. Главное — плотность, главное — помощь огнем. Чтоб не было дыр. Иначе они воткнутся и рассекут нас. Поняли? А потом по кускам, и — конец. Чтоб каждый видел соседа слева и справа, и что в тылу у него тоже свои. Чтоб каждый мог помочь друг другу. Мы — круг. В нем любая внешняя точка — это жизнь бригады.
— Да, — сказал командир бригады. — Мы можем отходить только к центру.
— Только к центру, — повторил генерал. — Пусть они обтекают нас, черт с ними. Пусть. Сзади их встретят! Но отсюда… — генерал посмотрел всем в лица и Игорю тоже… — отсюда мы не уйдем. Сколько можно уходить?! — Никто генералу не ответил. — И куда? Корпус придет! Надо сделать все, чтобы продержаться до корпуса!
Офицеры молчали.
Генерал опустил голову на противогаз и открыл портсигар. Портсигар был пустой.
Ему протянули несколько папирос. Не поднимая головы, он прикурил от чьей-то спички.
Было очень тихо. Генерал говорил, не поднимая головы от противогаза:
— Все командиры — в роты. На батареи. Чтоб люди вас видели. Чтоб все время видели. И чтоб вы их видели. Паникеров… на месте!.. Все — в роты. Дайте связь… Связь мне. Пушки ПТО заройте до стволов. Если ПТО…