— Нет. Долго. В грудь и в горло.
Никольский присел около Женьки на корточки.
— Так-то, брат.
В стену попал еще один снаряд. Осколки кирпича упали на Женьку. Никольский снял их, перенес Женьку под токарный станок, погладил по голове и закрыл шинелью.
— Ты поменьше двигайся. Посиди. Мы пока и без тебя, — сказал он Игорю.
Игорь подобрал себе новый шмайсер и полдюжины магазинов к нему.
— Ты не уходи, — сказал он Никольскому.
Никольский сел рядом и тоже начал чистить автомат.
Они иногда смотрели под станок, но больше смотрели на части автоматов, они протирали их щелочью и смазывали маслом.
К ним заглянул ротный.
— Давайте, давайте! Сейчас опять начнется.
Никольский, не вставая, ответил:
— Даем, даем.
— Мы под «тигром», — предупредил ротный. — Цех за вами. Там Батраков, еще кое-какой народ. — Ротный постоял немного, бессмысленно наблюдая, как они возятся с оружием. — Поесть у вас нечего?
— Нет. — Никольский посмотрел вокруг себя. — Даже не знаю, где мой мешок. Так что извините.
Ротный ушел.
Через полчаса он с Никольским отбивался из этой же пристройки. Эсэс опять прорвались во двор, и если бы не ротный, и не старшина под «тигром», все могло бы обернуться очень плохо. Особенно тяжело было на дальнем конце поселка. Там эсэс дошли до огородов на восточной стороне. Тяжело было и возле погреба. Оттуда Батраков принес медсестру.
Сестра лежала на руках у громадного, тяжелого Батракова, как девочка. И лицо у нее сейчас было, как у больной девочки, — белое-белое, и юбка, свисая, открывала часть ног над чулками и резинки, как у девочки, и глаза у нее были испуганные, как у девочки. Сестра смотрела себе на грудь. На ее уже мокрой гимнастерке было несколько дырок.
Батраков положил сестру на верстак и забрал у нее разряженный пистолет. Батракову пришлось отгибать ее пальцы по одному.
— Ну вот. Сейчас тебя перевяжут, так что ты держись. Мы найдем медика, а ты, ты потерпи…
Игорь дал Никольскому финку и сказал сестре:
— Что, мы без тебя не смогли бы?
Никольский от ворота вниз разрезал гимнастерку сестры.
— Убери руки, ну!
Батраков и Игорь ушли за дизель.
— Возле погреба почти всех, — сказал Батраков. — Так мы долго не протянем.
— А что делать? — спросил Игорь.
Батраков пожал плечами и побежал искать медика.
Игорь слушал, как Никольский говорил сестре:
— Убери сейчас же руки! Ну! Я санинструктор, поняла? Не будь дурочкой! Держись мне за шею. Теперь еще один оборот. Вообще-то я… ну да ладно! К чему тут точности, правда?
— Пить, — сказала сестра.
Игорь дал ей напиться и подложил под голову скомканную плащ-палатку.
— Зачем ты полезла? Зачем? — переспросил он.
— Постой здесь, — сказала сестра. Удерживая одной рукой разрезанные половинки гимнастерки, другой рукой сестра погладила его по щеке. — Какой ты грязный. А был ухоженный, чистый. — Ладонь у сестры была чуть теплой, — Как «Ваня — красный боец».
Никольский тоже ушел искать медицину, а его она не отпускала.
— Ты выживешь? — спрашивала она. — Ты выживи. С кем она будет играть в теннис?
Она говорила тише и тише.
— Я так никого и не полюбила. Кавалеров было много — целый техникум — да любить было некого. Ты выживи. Нельзя же, чтобы они убили всех. Мне так страшно сейчас. Неужели я…
Когда сначала вернулся Никольский, а потом Батраков и с ним раненый военфельдшер, сестра уже не дышала. Так как немцы опять начали бить по заводу и на сестру сыпались куски кирпича, они перенесли ее к Женьке и поверх шинели накрыли их еще плащ-палаткой.
Песковой устроился возле щели, которую вчера вырыл Бадяга. Зажав зубами немецкую сигарету, он распечатывал коробки с запалами и вставлял запалы в гранаты. Справа и слева от Пескового и даже сзади было уже много заряженных гранат, и Песковой тянулся, сдвигал их плотнее, ища место для следующей.
— Бери, — предложил Песковой. — Это на всех.
Игорь сел и спустил ноги в щель.
— Влипли мы.
— Еще как. Хуже, чем тогда, — быстро ответил Песковой и посмотрел Игорю в лицо. «Тогда» означало ту сгоревшую тридцатьчетверку и как они потом выбирались. Песковой начал второй ящик. — Последние. Не жди ни боеприпасов, ни жратвы. Отрезаны.
Игорь подождал, пока ротный пройдет мимо.
— Это точно?
— Точно. — Песковой посмотрел ротному в спину. — Между собой они говорят, да не нам. Как был не было паники. — Песковой откусил обсосанный конец сигареты и сплюнул. — Может, сходить к генералу? Узнаешь что-нибудь?
Напротив них артиллеристы подставляли под пушку бочку из-под бензина: у пушки было оторвано колесо. Солдаты из разных расчетов еще не подладились друг к другу, и дело у них не очень клеилось. Командовал ими здоровенный офицер. Он заставил под бочку вырыть яму и солдаты, то углубляли ее, то подсыпали в яму земли, пока пушка не стала ровно. Тогда офицер вбил в бочку железные штыри и проволокой примотал к ним ось.
— Что генерал? Да и толкаться там неудобно.
Той бумагой, в которую были обернуты запалы, Песковой вытер руки.
— А подыхать тут удобно? Иди, иди. Ради всех. — Когда он встал, Песковой смотрел на него щурясь, что-то думая. — Мы тут сообразим поесть.
Возле погреба лежали убитые наши и немцы. Хирург лежал поперек эсэсовского унтера. В груди унтера торчала финка, и он подумал: а откуда у докторов могут быть финки? Шея доктора сзади была рассечена, были видны раздробленные позвонки, и голова доктора лежала необычно, на одном плече. Над другим плечом на слегка выгнувшемся погоне поблескивали две большие звездочки и золотая змейка, обвившаяся вокруг рюмки. Оба танкиста тоже были убиты. А летчик был жив. Летчик неловко, на половине зада, сидел на поваленном заборе и прямо поверх комбинезона бинтовал ногу. Возле наклоненного столба стоял фрицевский карабин с ножевым штыком. Штык, ствол и ложе карабина были в бурых потеках и пятнах. Лицо у летчика было не бело-рыжим, а белым: веснушки исчезли.
Он сказал летчику, что так перевязываться нельзя, надо разрезать всю одежду вокруг раны и промыть рану, иначе может быть заражение или столбняк.
— Пошел ты знаешь куда? — возбужденно, но не зло ответил летчик. — Ни хрена не будет! Вон я сколько их назаражал. — Летчик кивнул на немцев. — Тот, что ногами к нам, тот, с автоматом под животом и тот, возле которого лопатка. Мои крестнички. Понял, пехота?
— Доктора — лопатой? — спросил он.
— Лопатой. Они во двор, а у нас с доктором только по тэтэ. Пук-пук-пук — и все восемь штук! Я у этого выдернул карабин, но он, холера, увернулся, тут на меня другой, пока я с ним, он — доктора. Потом я… Есть что во фляжке? Можно все? — От шнапса летчик покраснел, и веснушки на его лице выступили все до одной, как будто всплыли из кожи.
— Ух ты! Кто у вас тут остался за главного?
— А что? — спросил Игорь.
— Доложиться. Что дальше делать с генералом? Доктор убит, сестры где-то нет. Не видел сестры?
— Убита, — сказал Игорь.
— Так, — сказал летчик задумчиво. — Тем более. Получается, за генерала отвечаю один я… Пока генерал жив, я обязан… — Летчик, морщась, изогнулся и посмотрел себе на зад. На комбинезоне, ниже поясницы была дыра. Вокруг дыры комбинезон был мокро-грязным. Летчик сунул в дыру два пальца, поковырялся там и вытащил осколок. Осколок был небольшой, с желудь.
Летчик подбросил осколок на ладони.
— Представляешь, с этой раной я заявляюсь в полк. Срамота! Драпал, скажут, сволочь, потому и получил в зад. В столовой за такую рану будут кормить ополосками. Представляешь?
— Нет, не представляю, — ответил Игорь.
Летчик зашвырнул осколок и вылил остатки шнапса в дырку на комбинезоне.
— И все тебе лечение.
— Жжет? — спросил сочувственно Игорь.
Летчик взял карабин и оперся на него, как на палку.
— Наплевать. Так где твой ротный или кто там еще остался?
Летчик кряхтел, ступая на раненую ногу, звякал железкой приклада о камни и вертел головой, рассматривая сожженные «тигры», разбитые пушки, разбросанное оружие и убитых. На полкилометра вокруг завода они валялись всюду. Чем дальше от него, тем их было меньше, но уже на окраине их было густо, а в поселке черт знает сколько. В поселке было много убитых и наших, а немцев так вообще очень много: они висели на подоконниках, валялись в садах, за сараями, у канав, из которых по нескольку раз выскакивали в атаки. На перекрестках, срезанные в упор из пулеметов и ППШ, они лежали особенно густо.
— Н-да! — На рыжем лице летчика снова убавилось веснушек. — С воздуха эти кадрики выглядят не так.
— Как? — спросил он.
Свободной рукой летчик махнул за спину.
— Секунда — и все под крылом, а тут насмотришься, неделю спать не будешь. Как ты не сошел с ума за два года? Или все-таки сошел?
— Брось трепаться! — сказал он. — КП под тем «тигром».
— Тут не треп, — не согласился летчик. — Тут, брат… — Летчик оперся о березу и поджал раненую ногу.
Что он мог сказать этому рыжему парню, который первый раз побывал в рукопашной, а до этого эсэс видел с неба?
— Ты доложись и постарайся отсюда убраться. Там, — он показал через овраг на лес, — кажется, можно пройти. К вечеру ты вообще не сможешь ступить. Пока не раскис, уходи.
Летчик помигал рыжими веками.
— Значит, драп-драп?
Он пожал плечами.
— А какой от тебя теперь толк?
— Ладно, — согласился летчик и помахал ему, как махают из поезда. — Сделай фокус — скройся с глаз. На капэ подумаем. Увидишь медицину, пришли. Пока.
— Пока. Увижу — пришлю. Пока.
Он все-таки хотел сходить к генералу и даже повернул назад, но в погребе был народ. В погреб то и дело спускались офицеры и связные, ходил туда с майором-медиком и тот раненый военфельдшер, которого Батраков приводил к сестре, так что летчик загибал насчет ответственности, но, наверное, летчик имел в виду способ, как вытащить генерала из окружения.
Из погреба офицеры выскакивали озабоченными, и Игорь подумал, что туда лучше пока не соваться, а как-то надо дотянуть до ночи.