Солнце начало скатываться, уже не жгло, но еще очень грело. Лежать под ним в одних трусах, без всякого железа на тебе, дремать, дуть на муравьев, которые лазили по песку под самым носом и все хотели забраться на щеку, — было очень хорошо.
Так они и лежали еще с час. Потом Тарасов сел и стряхнул песок с живота.
— Схожу-ка в деревню, добуду бредень. Тут рыба должна быть. Ты особо не плескайся — пусть сплывется.
Тарасов оделся, взял кусок мыла на обмен и ушел.
«Скоро они принесут еду? — подумал Игорь. После воды очень хотелось есть. Никольский и Женька обещали принести им обед. — Это все Никольский. Если бы не он, Женька давно бы был здесь. Кто это едет?»
Машина, увязая, подъезжала все ближе. Ветки трещали под колесами. По ту сторону тальника, совсем близко, мотор заглох. Игорь слышал голоса, но разговора разобрать не мог.
Он встал и поддернул сырые трусы, когда по заросшей тропке вышел командир корпуса.
Пономарев, расстегивая китель, спросил:
— Привет, солдат. Как вода?
— Здравствуйте, — ответил Игорь. — Средняя.
— Плащ-палатки нет?
— Нет, товарищ генерал.
— Можно шинель?
— Моя та, слева.
Пономарев постелил шинель, сел на нее, разделся, попробовал ногой воду и нырнул с бугорка. В воде забылись и Брюггель, и печень, и пополнение. Вода была не «средняя», а порядочно бодрящая.
— Уф! Уф! Уф! — фыркал он, толкая грудью воду. Накупался он до синевы, до гусиной кожи, а вылезать было жаль. Но вылезать надо было.
Пономарев пошел к полотенцу, которое сушилось на кусте.
— Можно?
— Конечно, — ответил Игорь. Короткое солдатское полотенце пересохло, было жестким, самым подходящим, чтобы как следует растереться.
— Потом постираешь. Ничего?
— Ничего, — сказал Игорь.
Пономарев лег на песок животом и вынул из брюк портсигар.
— Иди, покурим. Спички есть?
— Есть. — Игорь взял папиросу, они прикурили, и Игорь лег на спину, опершись на локти.
— Из корпуса? — спросил Пономарев.
— Из корпуса, товарищ генерал.
— Давно в корпусе?
— С Новоград-Волынска.
Пономарев, подгребая песок под бока, повернул голову и посмотрел на этого солдата внимательней. «С Новоград-Волынска» означало — с последних чисел июня сорок первого года. Солдат был слишком молод, чтобы служить до войны в кадровой.
— Воспитаннник?
— Нет. Я учился в десятом классе, ну и… Все пошли в истребительный отряд. Меня ранило, я попал в ваш медсанбат, потом…
— Ясно, — кивнул Пономарев. — Из медсанбата в бригаду. Ты был в десятом «А» или «Б»?
— В десятом «В», — слегка смутившись, ответил Игорь.
— Значит, все пошли в истребительной отряд? — переспросил Пономарев.
— Почти все. — Игорь подумал. — Два или три только не пошли. Из местных.
— А ты не местный?
— Нет.
— Откуда?
— Из Брянска. То есть, я там родился. Но жил в разных городах. В Новоград-Волынске с тридцать шестого года.
— Как тебя зовут? — спросил Пономарев.
— Игорь.
Так как говорить больше было не о чем, а папироса докурилась до картона, Игорь пошел купаться.
Пономарев, скосив глаза, смотрел, как вразвалочку идет этот парень из десятого «В». У парня были сильные плечи и длинные прямые ноги. «Ему еще футбол гонять», — подумал Пономарев.
Игорь остановился у воды, несколько раз присел и выпрямился, смочил ступни и кисти.
«Раз, два, три», — сосчитал Пономарев шрамы — на боку, на спине и на левой икре. Все шрамы были похожи на листья ивы — такие шрамы получаются от пулевых ранений. Маленькие дырочки от пуль, чтобы быстрее заживали, хирурги рассекают скальпелем, и рубец получается плоский, как лист. От осколков шрамы получаются неровные.
Игорь нырнул и поплыл вдоль берега вверх по течению.
Когда Пономарев закуривал вторую, из кустов вышел высокий пожилой младший сержант. В одной руке он держал бредень, в другой — пустое ведро. В его больших — иконных — глазах Пономарев прочел неудовольствие, но оно тотчас же сменилось настороженной приветливостью. Младший сержант откашлялся и переступил с ноги на ногу.
У него не только глаза, все лицо был иконным: правильный овал, прямой нос, скорбный рот. Иисус Христос в выгоревшей гимнастерке, да и только. Пономарев даже вздрогнул.
— Что стоишь? — сказал он первым. — Проходи. Порыбалим?
— Коль не побрезгуете, товарищ генерал, — ответил сержант.
Пономарев взял у него бредень.
— Тогда давай быстрей. Я тороплюсь.
Сержант быстро сдернул гимнастерку, майку и брюки. Армейские трусы с карманом на пуговице на тощем заду никак ему не подходили. Был он худ и жилист, как будто под кожей у него были насованы веревки. Между сосков на груди в негустых волосах было уже порядочно седых. Пономарев неожиданно удивился, когда увидел, что у этого сержанта нет дырок от гвоздей, где им полагалось быть.
Они развернули бредень.
— А где Егорий? — спросил сержант.
— Какой Егорий? — Пономарев остановился. — Победоносец?
— Наш, — объяснил сержант. — Егорий! — негромко крикнул он. Бас у него был очень спокойным, полевым, лесным, совсем не солдатским Таким басом говорят за Уралом, на Белом море, в Алтайских горах.
— Здесь! — ответил из-за кустов Игорь. — Иду.
Они ходили с бреднем, а Игорь натаскал сушняка, вбил рогули, выломал поперечину и приготовил костер.
Полведра рыбы они наловили быстро, но Пономарев замерз и должен был надеть брюки и обуться.
— Да вы не торопитесь, товарищ генерал, — сказал ему младший сержант. — Что ей, ухе, вариться? Закипит, и ешь. Подождут дела. Не каждый день нам такое раздолье.
Уха и правда сварилась мгновенно — Игорь поддерживал под ведром гудящий огонь. Но к ухе подоспело еще двое.
Один из них шел по кустам и горланил:
… Бывали дни веселые!
По восемь ден не ел!..
— Это Женька, — объяснил Игорь.
Женька вышел к ним, дожевывая корку. Под мышкой у него были завернутые в обрывок газеты два суточных хлебных пайка. Женька отламывал от них корки и ел. Второй солдат, тщательно выбритый, без пилотки, пилотка была засунута за пояс, с расстегнутым воротом, посасывая холодную трубку, нес на вытянутых руках, чтобы не напылить в них, котелки с супом и кашей. У солдата были насмешливые глаза, чистый высокий лоб и явно иронический склад ума. Это подтвердилось и тем, как солдат смотрел на генерала — в хорошую меру почтительно и в тоже время испытующе, как бы говоря: «А что дальше? Что дальше, сэр?», и в спокойных, даже несколько пренебрежительно спокойных движениях, и в голосе — в любой фразе, в одной ясно, в другой — где-то на самом дне ее звучала ирония.
Женька, зажимая локтем хлеб, проглотил, не жуя, корку и отдал честь.
— Разрешите присутствовать?
— Присутствуй, — сказал Пономарев. — Давай хлеб.
Женька с готовностью отдал ему оба пайка. На одной полбуханке корок уже почти не было.
— Пожалуйста. Может, хотите и супу?
Солдат с трубкой отвел Женьку под кусты и уложил на шинель. Женька, бормоча «Никольский, друг! Расскажи сказочку», — сонно засопел.
Пономарев, набрав в ложку ухи, дул на нее.
Никольский сел напротив него и, блеснув глазами, достал из кармана медицинский пузырек граммов на четыреста.
— Не хотите ли, товарищ генерал? Спирити вини ректификата.
Отказаться от спирта под уху было просто грех.
— Что же, это как раз то, чего не хватает. А вот мальчишке даете зря.
Никольский разлил спирт по кружкам и разбавил водой.
— Виноват. Но его поковыряли в санбате. Там подрезали, тут подшили. Его зацепило, когда мы выходили. Надо было поддержать. Да он и выпил всего два глотка. А вообще нам всем сегодня скидка. Ну… — Никольский поднял кружку, — будем живы.
— Женька не такой, вы не подумайте, — сказал Игорь, когда они выпили и хлебали из котелков уху. — Это он с виду, а так…
— А я и не думаю. Откуда выходили? — спросил Пономарев Никольского.
Никольский объяснил.
— … И мы чуть-чуть этого гуся не разменяли. Понимаете, тут самим бы выскочить. Это не в поиске, когда знаешь дорогу назад, где фрицы и где наши, и знаешь, что выход тебе будут обеспечивать. Мы шли наобум, хорошо — нам помог местный Сусанин, так тут еще этот гусь! Но Кедров хотел его дотащить, и если бы не Кедров…
Ложка Пономарева замерла между котелком и ртом.
— Кедров?! Ты — Кедров?
— Да.
«Неужели?.. Нет. Не может быть! А если?.. — Пономарев продолжал есть. — Сейчас попробую, только надо как-то… Как сделать? Нет, не может быть! Не может быть, но и может быть! Почему не может быть? Почему? Я должен!» — сказал себе Пономарев.
Женька неожиданно приподнялся и как ни в чем не бывало подключился к ним:
— Кедров — герой. Ваш адъютант нас всех переписал — Женька на колене показал, как важно переписывал их адъютант: «Будете представлены к правительственным наградам!»
Никольский следил за Женькой смеющимися глазами, но Пономарева этот Женька сейчас раздражал.
— Все зависит от вас! — заявил Женька. — Но если для нас нет, то для Кедрова… Его даже старшина поздравил, вот именно, если бы не Кедров…
— Хватит! — крикнул Игорь. Женька было открыл рот, чтобы добавить еще что-то, но Игорь опять крикнул: — Хватит, тебе говорят!
Пономарев, доедая уху, старался припомнить лицо комдива Кедрова. Штаб дивизии, точно, стоял в Новограде, но ему не очень часто приходилось сталкиваться с комдивом. Дивизия была стрелковой, командир ее был старшим по званию и должности, но изредка — на учениях или еще где-нибудь — они встречались. Похож ли этот солдат на комдива, Пономарев не мог решить. Что-то казалось ему похожим, что-то в лице, но комдив был как-то глубже и тоньше, воспитанней, что ли, и в то же время тверже. У этого Кедрова глава были женственней, но, может, это просто было от мальчишки?
— Ты говоришь, отец твой был военным? Мать успела эвакуироваться?
— Успела. — Кедров отвел глаза. — Сейчас она в Калининской области.