Хорошо чувствовал он себя только в работе. Тут он был ловким и сметливым. А главное — добросовестным. Это всем нравилось.
Как-то с ним беседовал заместитель командира полка по политчасти подполковник Виктор Иванович Юмашев, порекомендовал подружиться с полковыми асами по воздушной стрельбе и радиосвязи Михаилом Зверевым, Виктором Курдюковым и Ользаном Тапханаевым. Однако у Тапханаева Талау пришлось учиться недолго: Ользан вскоре погиб.
Михаил Антонович Зверев, кавалер четырех боевых орденов, высокий, собранный и всегда опрятно одетый стрелок-радист флагманского самолета, охотно взялся шефствовать над «учителем». Примерно через месяц он доложил командиру полка, Герою Советского Союза М. М. Воронкову о том, что новичок готов к выполнению боевого задания: воздушную стрельбу выполнил «на отлично», радиосвязь самолета с землей устанавливает надежно. Сказались трудолюбие и воспитание, полученные в комсомоле.
Сарсенбаева включили в экипаж летчика Рубена Мисаковича Степаняна и штурмана Михаила Вихоря. Образовался еще один интернациональный экипаж. И «учителя» словно подменили: он стал ходить прямее, повеселел и, кажется, даже подрос.
Первые боевые вылеты Талау совершил в январе 1943 года. В марте он продолжал выполнять боевые задания на Центральном фронте. А подлинный талант воздушного стрелка-радиста бывший учитель обнаружил в дни ожесточенных боев на знаменитой Курской дуге. В это время он часто получал благодарности, о нем писали в боевых листках.
Принимали его в партию в ненастный мартовский день в большой землянке для летного состава. Талау стоял у дощатого стола, на котором тускло коптила медная гильза. Внешне спокойный, он отвечал на вопросы немногословно, обдуманно. Запомнился его ответ на вопрос, почему вступает в партию. Сарсенбаев не сразу заговорил, и все мы ожидали длинную речь: не зря же парень так долго собирается с мыслями. А он только и сказал: «Хочу быть таким, как наш комэска Солопов». Коротко, но емко. Помню, как под понимающим взглядом комиссара полка Юмашева беспокойно зашевелился Ванифатий Петрович Солопов. А мы все молчали, дивясь тому, как точно удалось Сарсенбаеву выразить нашу общую любовь к майору Солопову. И не только любовь. Восхищение коммунистом, умным и отважным воином.
Вскоре Талау получил первую награду — медаль «За отвагу»: на его счету были сбитый в групповом бою вражеский истребитель, много подожженных пулеметным огнем фашистских танков, автомашин и повозок.
В середине июля во время бомбардировки артпозиций противника в пункте Кромы самолет Рубена получил серьезное повреждение: вышел из строя правый мотор. Самолет утратил равновесие, отстал от строя. Спасаясь от фашистских истребителей, он ушел в облака и потерял ориентировку. Горючее на исходе. У экипажа один выход: покинуть самолет, спастись на парашютах. Но смельчаки приняли другое решение: дотянуть до своих, сохранить боевую машину для Родины. Талау связался с наземными радиостанциями фронтовых аэродромов, помог Рубену «перетянуть» через линию фронта, произвести посадку поврежденной машины во время дождя. А Талау, и совершив подвиг, оставался все таким же скромным и стеснительным. Только взгляд его стал более твердым. Своими переживаниями он делился с неразлучным другом, стрелком-радистом сибиряком Сашей Кузнецовым.
Саша был на редкость веселым и общительным парнем. Он лихо плясал, с удовольствием пел в кругу товарищей, чего Талау по своему характеру никак не мог делать.
И вдруг 19 июля 1943 года весельчак Саша не вернулся с задания. Их самолет был сбит истребителями противника. Летчик Василий Катков и штурман Владимир Фомин, тяжело раненные, попали в плен. Саша, сильно контуженный, оказался в окружении фашистов. Он отстреливался сколько мог. Последнюю пулю пустил себе в висок.
Сарсенбаев глубоко переживал гибель друга. На митинге, посвященном памяти Александра Кузнецова, он сказал:
— Буду мстить фашистам за поруганную землю, за родного Сашу. Любой приказ командования выполню точно, хотя бы это стоило мне жизни.
И все слушавшие его знали: это не только слова.
Через два дня после митинга Талау полетел на разведку железной дороги Брянск — Навля — Середина Буда — хутор Михайловский. И не вернулся.
Отчетливо помнится все, связанное с его последним боевым заданием.
До вылета оставалось минут двадцать. Эти томительные минуты Талау Сарсенбаев решил использовать для чтения. Прислонившись к ветвистому дубу, он читал вслух рассказ Тургенева «Касьян с Красивой мечи». Рубек Степанян и Михаил Вихорь, подпирая дуб плечами, внимательно слушали чтеца. Я лежал на спине у их ног, смотрел сквозь ветви на июльское небо, по которому двигались редкие серые облака.
Читал Талау превосходно, и я представил, как когда-то в классе слушали его чтение, затаив дыхание, ребятишки.
«Касьян подошел к месту, где упала убитая птица, нагнулся к траве, на которую брызнуло несколько капель крови, покачал головой, пугливо взглянул на меня… Я слышал после, как он шептал: «Грех! Ах, вот это грех!» — задушевно и выразительно читал Талау.
— Интересуюсь, — неожиданно заговорил Михаил Вихорь, — что бы сказал этот Касьян теперь, увидев Орловщину, залитой не птичьей, а человечьей кровью?
— Не перебивай, — сказал Рубен.
Талау продолжал читать. Перед нашими глазами вставали прекрасные картины русской природы. От этого на душе становилось спокойно и хорошо. И вдруг как гром над головой:
— Приготовиться к вылету!
Все подскочили, засобирались: кто надевал шлем, кто подтягивал ремень. Талау старательно запихивал в планшет «Записки охотника», выпрошенные им вчера у местных учителей.
— Талау, оставь книгу, — обратился я к нему. — Пока вы слетаете, мы успеем немного почитать…
Талау взглянул на меня, запустил руку в планшетку. Но потом раздумал и запихал книгу обратно.
— Ты что? — удивился я. — Книга ведь чужая. В случае чего — учителя обижаться станут.
— В случае чего, — повторил он, улыбнувшись, — мне с Иваном Сергеевичем легче будет. — И нагнулся за парашютом.
Я помог ему его надеть, застегнуть. Талау натянул шлемофон, хлопнул меня по плечу на прощание. Мгновение — и он уже улыбается во весь рот через иллюминатор самолета.
21 июля полк работал интенсивно. Самолеты один 8а другим уходили на боевые задания. И весь день стояла отличная погода. А тут перед самым вылетом экипажа Степаняна разразилась гроза, хлынул дождь. Лобановская роща, на опушке которой размещался полк, потемнела и застонала от громовых раскатов. На взлетной полосе образовались широкие пузырчатые лужи. В такой кутерьме самолет ушел на задание.
А вскоре снова выглянуло солнце, и летное поле закурилось дымкой. Стоянки самолетов ожили: авиамеханики и мотористы готовили материальную часть к очередным вылетам. Техник Селиверст Ходоренко остановился невдалеке от того дуба, под которым мы недавно слушали чтение Талау.
— Что ты там увидел? — крикнул кто-то со стоянки самолетов.
Ходоренко молча показал на макушку дуба, повисшую на ветвях. Потом сказал:
— Молнией отбило. Плохое предзнаменование. Чует мое сердце: быть беде.
Мы тогда посмеялись над суеверным техником. Все знали: на КП от экипажа Степаняна получено первое донесение, что он вышел в заданный район. «Идем над железной дорогой, — радировал Талау, — на высоте две тысячи. Видимость хорошая».
Прошло еще десять-пятнадцать минут, снова поступило сообщение, на этот раз тревожное: «Нас атакуют «мессеры». Потом короткое, как выстрел: «Горим!» Пролетели еще томительные минуты, и в наушниках радиста послышался торопливый стук: «Пикируем эшелон…» И снова молчание. Теперь уж навсегда.
Однако тогда этому никто не верил. На КП дежурили до поздней ночи, ждали звонка: ведь неделю назад, когда Степанян совершил вынужденную посадку на чужом аэродроме, экипаж объявился.
Ничего нового не узнали мы и на другой день. Нетерпение усиливалось. Комиссар полка Юмашев попросил меня сбегать в Лобаново, где квартировали летчики. Там тоже были в неведении. Узнав, зачем я пришел, хозяйка всплеснула руками:
— Ох, беда-то какая! Неужто ясные соколы никогда не зайдут больше в мой дом?
И через неделю никаких вестей не поступило.
Значительно позже мы услышали от брянских партизан следующее: подожженный Пе-2, атакуемый вражескими истребителями, продолжал лететь над железной дорогой. Вдруг он резко накренился, ринулся вниз горящим факелом и врезался во вражеский эшелон, проходивший по дороге в лесистой местности. Произошел взрыв. Над деревьями поднялись огромные столбы огня и дыма. Путь был разрушен, и движение по дороге хутор Михайловский — Брянск на некоторое время приостановилось, что было очень важно для нашей армии в дни наступления.
О подвиге экипажа Рубена Степаняна, Михаила Вихоря и Талау Сарсенбаева помнят и поныне не только однополчане, но и на Брянщине, где подвиг их навсегда остался в народной легенде.
В 1946 году, возвращаясь из Берлина, я проезжал по той местности, где погиб экипаж Рубена Степаняна. Слышал от местных жителей рассказы о мужестве наших летчиков. Только места захоронения Рубена, Михаила и Талау никто не знает. Их усыновили Брянские леса.
После войны меня потянуло на Иртыш, на Павлодарщину, которая сделала Талау патриотом Родины, гражданином-интернационалистом. В Иртышском районе нашел школу имени М. Горького, в которой учился Талау и позже сам учил детей. Меня приятно тронула добрая память о моем однополчанине. Молодые мужчины и женщины, бывшие ученики Талау, рассказали мне много хорошего об учителе. Они любили ходить с ним по степи, собирать весной цветы, а осенью пускать палы. Любили рыбачить с ним на Иртыше, слушать его рассказы об истории родного края.
— Не был бы я учителем, если бы не Советская власть, — говорил он своим ученикам.
«С чего бы начал Талау свой первый урок, — если бы вдруг вернулся в Иртышский район? — мысленно спрашивал я самого себя. — Наверное, с рассказа о родстве наших людей не по крови и национальному происхождению, а по духовной близости, по стремлению к всеобщему счастью. Рассказал бы он и о своих вечных побратимах — Рубене Ми