Хотя подобная задержка и была неприятной, время в итоге пронеслось быстро. Берри, обеспокоенный тем, что девушкам не оказывалась надлежащая медицинская помощь, уговорил врачей из Нью-Йорка положить их в больницу, и все пять женщин провели месяц под их наблюдением. Врачи полагали, что можно придумать какой-то способ вывести радий из костей девушек.
«Один русский врач, – вспоминала Грейс, – думал, что сможет нам помочь с помощью методов хелатной терапии [которой лечат отравление свинцом], однако она, как оказалась, не способствовала выведению радия из организма. Думаю, никто с этим не может помочь». Возможно, осознавая безысходность ситуации, Грейс вызвала Берри и официально составила завещание, хотя она мало что могла оставить своей семье.
Несмотря на неудачное лечение, многие девушки сохранили оптимистичный настрой. «Я смело смотрю в лицо неизбежности, – сказала Кинта. – Что еще мне делать? Я не знаю, когда умру. Я стараюсь не думать о постоянно подбирающейся ко мне все ближе и ближе смерти». Казалось, впрочем, что до смерти Кинте дальше, чем остальным, ее состояние ухудшалось не так быстро, как, например, у Альбины. Как следствие, она взяла в привычку «откладывать жалость к себе в сторону, всецело сочувствуя беде своей сестры».
Многим женщинам стало чуть легче лишь от того, что они покинули Ньюарк и оказались в тишине и спокойствии больницы. «Пока что я успела лишь принять ванну, – написала Кэтрин, когда они только туда попали. – Она доставила мне удовольствие, так как мне помогли ее принять. Приятно иметь прислугу, когда болеешь».
Поездка в Нью-Йорк принесла и другой приятный бонус. Как писала Кэтрин, они наконец оказались «защищены от постоянных вторжений и любопытных взглядов непрошеных советчиков».
Что касается вездесущих советчиков, то доктор Флинн не оставил попыток выйти с девушками на контакт, несмотря на то, что Берри публично его разоблачил. Флинн недавно сказал доктору Хамфрису – и убедил его, – что он является «настоящим другом девушек». Но сами женщины, зная теперь, что Флинн работает на компанию, направились прямиком к Берри, услышав об этом. Они не доверяли «подпольным заигрываниям» Флинна, и по их поручению Берри написал Флинну с просьбой воздержаться от его, как это назвали сами девушки, преследований. В своем ответном письме Флинн назвал Берри «бесстыдным» и заключил, что не станет отвечать на остальные неточности в письме адвоката.
Женщины, однако, не могли избежать встречи с доктором Флинном, когда 22 апреля, за три дня до возобновления слушаний, их всех вызвали на обязательный медицинской осмотр к врачам компании. Обследование проводил Флинн совместно с другими специалистами, включая доктора Германа Шландта (который был «очень близким другом» вице-президента Баркера).
Грейс вздрогнула, когда в нее ткнули иглой, чтобы взять кровь на анализ. Она очень боялась всего, что может привести к образованию порезов или синяков, так как ее кожа больше не заживала. У некоторых красильщиц циферблатов была «тонкая, словно бумага, кожа, которая буквально трескалась, стоило ее сдавить ногтем». Неделю спустя Грейс поняла, что ее переживания были не напрасными: в месте, где врачи укололи ее, кожа почернела.
В ходе осмотра проводились тесты на радиоактивность. Оборудование было намеренно расположено так, чтобы «большую часть тела пациента и инструмент разделял стол». Кроме того, Флинн «удерживал инструмент в метре от пациента, чтобы радиация могла рассеяться, так и не достигнув его устройства». Как и следовало ожидать, вердикт компании гласил: ни одна из женщин не радиоактивна.
Но с делом радиевых девушек еще не было покончено. Всего через три дня им предстояло вернуться в зал суда, чтобы продолжить сражаться за собственные жизни.
Глава 29
Первой выступала Кэтрин Шааб.
«Одну за другой я преодолела ступеньки, ведущие к свидетельской трибуне, – писала она. – Мне было довольно не по себе давать показания – это оказалось более странным, чем я ожидала. Но я дала клятву».
Как Берри уже делал с ее подругами, он принялся постепенно подводить ее своими вопросами к сути. Она мысленно вернулась в 1 февраля 1917 года, в морозный зимний день, когда она впервые, радостная, вышла на работу. «Молодая женщина сказала мне, – вспоминала она, – чтобы я клала кисть себе в рот».
Берри прошелся с ней по ее мучениям; она рассказала, как стала «очень нервной». Адвокаты USRC, без всякого сомнения, видели в психических проблемах ее уязвимость – наверное, именно поэтому они устроили ей настоящий разнос.
Только она сказала, что смачивала кисть губами «порой по пять-шесть раз [пока расписывала один циферблат], возможно, даже больше», как Маркли встал, чтобы начать свой перекрестный допрос.
«Иногда больше», – начал он.
«Да, сэр».
«А иногда меньше».
«Да, сэр».
«А порой вы и вовсе не клали себе кисть в рот, не так ли?» – воскликнул он, развернувшись всем телом. Должно быть, она замялась. «Так вы не знаете?» – скептически спросил он.
«Я пытаюсь вспомнить», – нервно ответила Кэтрин.
«Это также зависело от вашей кисти, не так ли?.. Кисти же вам предоставляли, разве не так?»
«Да, сэр, нам их выдавали».
«Вы могли взять столько кистей, сколько хотели».
«Нет».
«Вы обращались к [бригадирше], когда вам нужна была кисть, не так ли?» – спросил он.
«Да, сэр, – ответила Кэтрин, – но нам нельзя было ими разбрасываться».
«Разумеется, вы не должны были ими разбрасываться, но вам их выдавали предостаточно, не так ли?»
Вопросы сыпались один за другим. Маркли не упускал ни единой детали и готовил свою следующую атаку еще до того, как Кэтрин, запинаясь, заканчивала отвечать.
Как они уже проделали с Грейс, адвокаты компании с пристрастием допрашивали Кэтрин о ее лечении у стоматолога, а также о том, была ли установлена в начале 1920-х какая-либо связь между ее болезнью и работой. Под столь ожесточенным перекрестным допросом Кэтрин оступилась. Вспоминая про встречу в кабинете доктора Барри, на которой она присутствовала вместе с другими девушками, когда речь шла об отравлении фосфором, она сказала: «Велись кое-какие разговоры по поводу производственной болезни…»
Маркли уцепился за это. «Что вы имеете в виду под кое-какими разговорами?»
Кэтрин осознала свою ошибку. «Я никогда никак себя с этим не связывала», – поспешила объяснить она, однако он не собирался просто так ее отпустить.
Он вспомнил про ее двоюродную сестру Ирен, скончавшуюся в 1923 году. «Вам известно, что доктор Барри сказал ей, что думает, будто это может быть производственная болезнь, не так ли?»
«Ну, у него были небольшие подозрения, что что-то может быть не так», – неохотно признала Кэтрин.
«Он сказал вам о своих небольших подозрениях?» – наседал Маркли.
«Он никогда не говорил мне этого напрямую… Я знаю лишь то, что мне говорили родные».
«Когда они вам такое говорили?» – встрепенулся Маркли, надеясь, наверное, на ответ, который окончательно подорвет позицию обвинения.
«Ну, я не знаю, – парировала Кэтрин, снова взяв себя в руки. – Моя двоюродная сестра так долго болела, я попросту не помню».
Казалось, это никогда не закончится. Она чувствовала себя измученной – настолько, что Бэйкс, присматривавший за больной свидетельницей в своем суде, в один прекрасный момент вмешался с вопросом: «Вы устали?»
Кэтрин, однако, решительно ответила: «Нет. Я стараюсь держать свою спину как можно ровнее, потому что она немного слабая».
Она, должно быть, порадовалась, заметив, что собравшиеся репортеры записывали в своих блокнотах подробности о ее страданиях, внимательно слушая рассказ. Как и на январских заседаниях, зал суда кишел журналистами – их было даже больше, чем тогда, потому что теперь история красильщиц циферблатов приобрела международную огласку.
Репортеры позже составят трогательные описания, как эти женщины давали показания: и Кэтрин, и Альбина, и Кинта выступали в качестве свидетелей. Пресса окрестила их «клубом женщин с грустными улыбками», отметив, что они «сохраняли чуть ли не радостную отрешенность».
Их самообладание резко выделялось на фоне тех, кто наблюдал за процессом. «Женщины слушали, – сообщала одна газета, – с задумчивым стоицизмом, а обычные, видавшие виды зрители то и дело прибегали к помощи носовых платков, чтобы смахнуть слезы, которых они не стыдились».
Как можно было не заплакать, когда Берри принялся расспрашивать Кинту о судьбе ее подруг?
«Были ли вы когда-либо знакомы с Ирен Рудольф?» – спросил он у нее.
«Да, сэр, мы вместе работали на радиевом заводе».
«Хейзел Кузер?»
«Да, сэр».
«Сара Майлефер?»
«Да, сэр».
«Маргарита Карлоу?»
«Да, сэр».
«Элеонор Экерт?»
«Да, сэр».
«Все эти люди мертвы?»
«Да, сэр».
Судя по всему, Грейс попросила, чтобы Берри вызвал ее повторно, потому что она снова встала за свидетельскую трибуну. Она смотрела через весь зал на собравшееся руководство компании USRC, и ее цепкая память ухватилась за одно лицо.
«Мисс Фрайер, – начал Берри, быстренько посовещавшись с Грейс, – летом 1926 года вас обследовал доктор Флинн, и при этом присутствовал еще один врач, которого вы не знали. Видели ли вы этого врача с тех пор?»
«Да, сэр».
«Присутствует ли он сегодня в зале суда?»
Грейс снова посмотрела на руководство.
«Да, сэр».
Берри указал на мужчину, которого она ему назвала.
«Это был мистер Баркер?»
«Да, сэр», – уверенно подтвердила Грейс.
«Известно ли вам, что он является вице-президентом корпорации United States Radium?»
«Тогда я этого не знала», – многозначительно произнесла она.
Баркер присутствовал в тот день, когда Флинн уверял Грейс, будто она более здорова, чем он сам. Он стоял рядом, когда Флинн диагностировал, что у нее нет каких-либо проблем со здоровьем. Эта ситуация наглядно показала степень вовлеченности компании в дела Флинна: сам вице-президент присутствовал на медицинском обследовании девушек.