Radium Dial знали, что ей нездоровилось, и, как и за Маргарет Луни, за ней приглядывали.
Тем не менее отпуск не помог. Тогда ей и решили изменить обязанности. Ее работа теперь заключалась в том, чтобы взвешивать краску и отскребать ее от сосудов, используемых девушками, – зачастую ей приходилось делать это собственными ногтями. Ее руки стали «ярко светиться», и, так как она имела привычку проводить ими по волосам, вся ее голова сияла. В итоге получилось, частенько думала Кэтрин, разглядывая себя в зеркало в темной ванной, что на новой работе на ней стало оседать еще больше радия, чем на прежней.
Это было не так весело, как расписывать циферблаты, однако и сама студия Radium Dial была уже не та: большинство девушек из банды Кэтрин к этому времени ушли из компании. Остались лишь она, Мэри Росситер да Маргарита Глачински. Кэтрин старалась рассматривать свои новые обязанности как повышение: радий был очень ценным, так что поручение отвечать за его распределение и сбор можно считать хоть каким-то достижением. После восьми лет работы на компанию она была одним из самых надежных сотрудников.
Тем не менее она знала, что некоторые девушки сплетничают по поводу причин смены ее обязанностей. «Думаю, – сказала одна из ее коллег, – что ее перевели из цеха покраски, потому что она была плохим работником».
Что ж, рассуждала Кэтрин, не таким уж и плохим, раз ей по-прежнему доверяли раскрашивать циферблаты. Чуть ли не каждую неделю появлялись срочные заказы, для которых требовалась лишняя пара рук. Тогда Кэтрин смачивала кисть губами, окунала ее в порошок и красила: в Radium Dial девушки продолжали работать подобным образом, так как никаких новых указаний им никто не давал.
Внезапно в студии началось движение. Подняв голову, Кэтрин увидела, что девушки собираются на медицинское обследование. Кэтрин встала, чтобы к ним присоединиться, однако мистер Рид ее остановил. «Меня осматривать не стали, – вспоминала Кэтрин. – Мистер Рид сказал мне туда не идти».
К этому времени она уже несколько раз лично просила у мистера Рида, чтобы ее осмотрели корпоративные врачи, однако тот каждый раз отвечал ей отказом. Она обратилась к местному врачу, и тот сказал ей, что ее хромота вызвана ревматизмом. Кэтрин казалось, что она слишком молода для этого – ей было всего 27. «Я знала, что чем-то болею, однако не знала, чем именно», – с досадой говорила она.
По крайней мере, подумала она, усевшись обратно и недовольно вздохнув, ничего из этого не отпугнуло Тома Донохью. От мысли о нем она непроизвольно улыбнулась. Кэтрин знала, что в один прекрасный день они непременно поженятся. Она позволила себе немного помечтать. Наверное, они заведут детей – хотя никогда не знаешь, что уготовано для тебя Господом. Мэри Росситер уже потеряла двоих детей; она только что узнала, что беременна в третий раз, и Кэтрин изо всех сил молилась, чтобы этот ребенок выжил. Шарлотта Перселл вместе со своим мужем Альбертом тоже переживали ужасные времена. У них родился сын Дональд (по прозвищу Приятель) в августе прошлого года, однако он появился на свет на два месяца раньше срока и весил всего килограмм. Врачи полтора месяца держали его в медицинском инкубаторе, и малыш все-таки выжил.
Кэтрин все сидела одиноко за своим столом, пока остальные девушки уходили на обследование, – она была разочарована, что мистер Рид отказал в ее просьбе. Возможно, ей стоит поступить так же, как Инез Валлат, подумала она. Инез отправилась в клинику Майо в Миннесоте на обследование, в связи со своими ужасными головными болями и скованностью движений в тазобедренном суставе. Хотя ей и было всего 23, Инез совсем не могла работать: за прошедший год она похудела на девять килограммов и выглядела очень тощей, когда Кэтрин видела ее в церкви. Больше всего ее беспокоили начавшие шататься зубы и инфекция ротовой полости – Инез приходилось постоянно носить повязку на своей сочащейся гноем челюсти.
Эти симптомы напоминали те, от которых страдала Пег Луни, хотя она и умерла от дифтерии. Бедная Пег; Кэтрин все еще страшно по ней скучала. Возможно, она этого не знала, но семья Пег проконсультировалась с адвокатом по поводу судебного иска против Radium Dial, по примеру родителей Эллы Круз (дело Круз тем временем застряло на месте).
«Наша семья, – говорила сестра Пег, – считала, что ее свидетельство о смерти было ошибочным», хотя это еще мягко сказано.
Их адвокатом был мужчина по имени О’Мира. Единственное судебное заседание по делу провели в 1930 году, однако из него ничего не вышло; возможно, О’Мира столкнулся с той же проблемой, что и Джордж Викс. «Никто не хотел нам помогать», – вспоминала сестра Пег Джин.
«Никто не собирался хоть что-то сделать по этому поводу, – продолжала ее племянница Дарлин. – Не думаю, что кто-то из властей хотел идти против компании. Моей семье казалось, что нам негде искать помощи. Было ощущение, что нас никто и слышать не хочет; что это неважно».
Джин добавила: «В конце концов мой отец сказал, что их не победить, нет смысла даже пытаться».
«Мой дедушка, по сути, сдался, – призналась Дарлин, – когда понял, что Пег не стало и он ничего не может поделать, чтобы одолеть компанию».
«Забудьте, – с горечью говорил Майкл Луни, – нет никакого смысла проходить через всю эту кутерьму».
Он ничего не мог сделать.
Ничего не могли сделать и врачи для Мэри Вичини Тониэлли. Она ушла из Radium Dial, когда заболела; ее беспокоил седалищный нерв, думала она, но, аккуратно потрогав свою спину, нащупала на ней какую-то припухлость. «Врачи сказали, что это саркома», – позже вспоминал брат Мэри Альфонс.
Мэри провели операцию осенью 1929 года, но спустя 16 недель никаких улучшений не наступило. На самом деле, рассказывал Альфонс, «она ужасно страдала четыре месяца. Ей больше не было покоя».
Двадцать второго февраля 1930 года Мэри Тониэлли скончалась – ей был 21 год. Ее муж Джозеф, с которым они поженились меньше двух лет назад, похоронил ее на кладбище Оттава-авеню.
«Мы решили, что у нее было отравление радием, – холодно сказал Альфонс. – Но ее муж и старики не стали ничего расследовать. Им было ужасно плохо из-за ее смерти».
Глава 37
Орандж, Нью-Джерси
– 1930 год—
Кэтрин Шааб аккуратно положила трость на первую ступеньку перед собой; теперь она могла ходить лишь с помощью трости или костылей. Она была вынуждена вернуться в Ньюарк: потратив огромные суммы денег в попытке поправить свое здоровье, она теперь полностью полагалась на ежегодные выплаты по 600 долларов (8515 долларов), но этих денег для жизни за городом оказалось недостаточно. Возвращение в город было ей ненавистно – здесь ее здоровье начало угасать.
Однажды она поставила ногу на первую ступеньку, не удержалась и сильно стукнулась коленом. От этого удара боль ощутил бы любой человек, но Кэтрин была радиевой девушкой; ее кости стали хрупкими, словно фарфор. Она почувствовала, как сломалась кость, но, изучив рентгеновский снимок, доктор Хамфрис был вынужден сообщить ей куда более неприятную новость, чем перелом.
У Кэтрин Шааб развилась саркома колена.
Ее положили в больницу на десять долгих недель, где ее лечили рентгеновскими лучами. Казалось, благодаря им опухоль уменьшилась, однако Кэтрин совершенно упала духом. После месяцев, проведенных в гипсе, ей в итоге сказали, что кость «не срослась должным образом» и что теперь ей придется носить металлический корсет. «У меня в горле застрял ком, – вспоминала Кэтрин, – когда врач поместил мне на ногу эту странную штуковину… Я немного всплакнула, однако нашла утешение в своей вере».
Но как бы ни утешала ее вера, прогноз врача был крайне обескураживающим. И снова ее разум начал прокручивать сцены, что не давали ей покоя годы тому назад, – только теперь призраков девушек стало еще больше. Если раньше Кэтрин становилось легче от пребывания на солнце, то теперь, по ее собственным словам, «солнечный свет здесь, на крыше, доставлял ей проблемы». «Моя голова, – бормотала она, – переполнена страхами – мне непонятно, реальны они или нет… Я не выносила, когда мне в глаза попадал солнечный свет; к четырем вечера я была уже разбита». Возможно, именно от этого у нее появилась «эта тяга к спиртному».
Комиссия врачей, как всегда, была готова прийти на помощь, однако Кэтрин отказалась от предложенного Эвингом и Кравером лечения. «Говорят, нельзя узнать человека, – писала Кэтрин, – пока с ним не поживешь. Я прожила с радием вот уже десять лет и думаю, что что-то о нем да знаю. Что касается [предложенного] лечения, то я думаю, что это полная ерунда».
Она не стала покорно подчиняться их требованиям.
Эвингу с Кравером это не понравилось – причем не только упрямство Кэтрин, но и растущая несговорчивость всех четырех оставшихся женщин. «Отношения далеко не из приятных, – писал Крамбар. – Их не заставишь прийти к нам на прием, да и от лечения нашего они отказываются».
Вместе с тем, отстаивая свои интересы, женщины ввязались в опасную игру, потому что комиссия контролировала финансирование оказываемой им медицинской помощи. Вскоре Грейс сообщили, что она больше не может вызывать доктора Маккафри; комиссия также выразила обеспокоенность по поводу доктора Хамфриса, написав: «Возможно, хотя [Хамфрис] и пользуется доверием у этих женщин, с учетом всех обстоятельств будет лучше, чтобы ими занимался кто-то другой».
Компания «брыкалась» по поводу каждого выставленного счета, хотя финансовое состояние самой фирмы было на высоте. Несмотря на финансовый крах на Уолл-стрит, светящиеся циферблаты меньше покупать не стали. Кроме того, фирма поставляла радий для производства тоника Radithor и других лекарств; они продолжали пользоваться огромной популярностью после короткого застоя, когда истории про девушек впервые попали в заголовки газет.
1930 год плавно перетек в 1931-й. На рубеже десятилетий Кэтрин была по-прежнему в больнице, хотя ее опухоль и уменьшилась благодаря вмешательству доктора Хамфриса – на тот момент она составляла сорок пять сантиметров в поперечнике. С наступлением февраля Кэтрин по-прежнему толком не могла ходить, однако, казалось, самое худшее уже позади.