Весну 1931 года Грейс Фрайер тоже встретила в хорошем расположении духа – в том числе потому, что обзавелась в больнице, куда регулярно ходила, новым другом. По случайному стечению обстоятельств знаменитый летчик Чарльз Линдберг работал этажом выше и время от времени ее навещал. «У меня сложилось впечатление, – говорил брат Грейс Арт, возивший ее на приемы, – что благодаря его периодическим визитам ей стало намного лучше, пускай и ненадолго. Пожалуй, я никогда не был так рад, как тогда, видя Грейс в хорошем расположении духа».
Грейс по-прежнему была решительно настроена сохранять максимально позитивный подход. Конечно, ей пришлось снова надеть корсет, однако она не позволяла ему себя ограничивать. «Я работаю, играю и даже немного танцую, – говорила она. – Я езжу на автомобиле. Я даже плаваю – но я не могу оставаться в воде больше, чем две минуты подряд. Я не могу снимать корсет со своей спины на более долгое время».
Тем временем новая пациентка больницы в Орандже подобных развлечений была лишена. Она поступила к ним в инвалидной коляске. Ирен Корби Ла Порт, работавшая вместе с Грейс во время войны, теперь отправилась вслед за своими подругами в кабинет доктора Хамфриса.
Еще летом 1920 года она заметила, что с ней что-то не так. Со своим мужем Винсентом, с которым им не терпелось завести детей – к этому моменту Ирен перенесла уже три выкидыша, – она занималась любовью в домике в Шарк Ривер Хилс. Ощущения, однако, показались ей странными. У нее во влагалище была опухоль, которая помешала их занятию.
Винсент отвел ее к доктору Хамфрису, диагностировавшему саркому, которая тогда была размером с грецкий орех. Несмотря на все старания врача, состояние Ирен быстро ухудшалось. «Вся ее нога начала быстро опухать, и ее парализовало, – вспоминала ее сестра. – С каждой минутой ей становилось хуже».
Ирен поместили в больницу, однако в марте 1931 года врачи сказали, что они мало чем могут ей помочь, кроме как попытаться облегчить ее боль. К этому времени область вокруг верхней части ее бедра увеличилась вчетверо – саркома неудержимо росла у нее внутри. Врач обнаружил, что «гинекологический осмотр был весьма затруднительным в связи с большой опухолью, которая блокировала доступ к ее гениталиям»; Ирен испытывала трудности с мочеиспусканием – боль была «ужасной».
В апреле они вызвали доктора Мартланда. «Я обнаружил прикованную к постели пациентку в крайне изнуренном состоянии с огромной саркомой внутри», – вспоминал он. Его диагноз был мгновенным и безоговорочным.
«Он ясно дал мне понять, – вспоминал Винсент Ла Порт, сглатывая комок в горле, – что она получила [отравление радием], и ей оставалось жить месяца полтора».
Они не сказали Ирен, желая ее пощадить, хотя она была достаточно сообразительной, чтобы обо всем догадаться. «Она всегда говорила: “Я знаю, что умираю от отравления радием”, – вспоминал один из ее врачей. – Я убеждал ее, что это не так; что она поправится. Из деликатности мы, врачи, не сообщаем о подобном прогнозе».
Мартланд не стал терять времени с тем, чтобы оповестить мир о механизмах работы радия. Он уже повидал достаточно случаев, чтобы понять, что эти скрытые саркомы – которые могут оставлять своих жертв здоровыми на протяжении многих лет после воздействия радия, прежде чем заявить о себе и взять власть над телом, – были новой фазой этого ужасного отравления. Он добавил: «Когда я впервые описал эту болезнь, среди всех заинтересованных в производстве радия и его применении в лечебных целях наблюдалась тенденция винить во всем мезоторий… В ходе проведенных недавно вскрытий мезотория в организме обнаружено не было, в то время как радий присутствовал». Он мог сделать только одно заключение: «Теперь я придерживаюсь мнения, что естественную радиоактивность человеческого тела нельзя увеличивать – это опасно». Потому что каждую неделю у очередной красильщицы циферблатов находили саркому, каждый раз в новом месте – в позвоночнике, в голени, в колене, в бедре, в глазу…
Родным Ирен не верилось, что человек может так быстро угаснуть. Вместе с тем Ирен по-прежнему не теряла мужества. Четвертого мая 1931 года, лежа в больнице, она подала иск о возмещении ущерба против компании USRC: она хотела получить компенсацию.
Компания тем временем решила покончить с досудебными соглашениями. Теперь, когда они избавились от Берри, они не особо переживали по поводу предстоящих тяжб.
Всего месяц спустя, после столь тяжелой борьбы, в которой ей не было суждено победить, 16 июня 1931 года Ирен скончалась. К моменту ее смерти, как говорил Мартланд, ее опухоль стала «огромным образованием». Настолько большим, продолжал он, что «невозможно было ее удалить, сохранив целостность тела. По объему она была больше двух футбольных мячей». Вот как умерла Ирен Ла Порт.
Ее муж Винсент не знал, куда деваться от ярости. Поначалу она была раскаленной докрасна, обжигая его болью и тоской, однако со временем охладела, превратившись в ледяное желание добиться отмщения. И Винсент Ла Порт сражался не на жизнь, а на смерть. Он сражался в судах – в 1931-м, 1932-м, 1933-м и в последующие годы.
Дело Ирен Ла Порт против USRC в итоге помогло добиться правосудия для всех девушек из Оранджа. Винсент не предполагал такого, когда начинал судиться, однако эта борьба растянулась на долгие годы. Компания никуда не спешила.
С другой стороны, он теперь тоже.
Мартланду оставалось дать еще одно финальное заявление по поводу сарком; этих коварных часовых бомб, которые, как он теперь знал, прятались внутри всех красильщиц циферблатов, кто хотя бы раз подносил кисть к своим губам.
«Полагаю, – сказал он, – что, прежде чем с этим будет покончено, итоговое число жертв будет ужасающим».
Глава 38
Оттава, Иллинойс
– Август 1931 года—
Кэтрин Вольф остановилась на мгновение по дороге на работу на углу Ист-Супериор-стрит, чтобы перевести дыхание. Обычно от дома до студии она добиралась за семь минут, однако теперь на дорогу стало уходить гораздо больше времени. Она ковыляла вниз по Колумбус-стрит, и вид белой церкви воодушевлял ее: она была для Кэтрин чуть ли не вторым домом. Именно здесь ее крестили; здесь она приняла свое первое причастие; здесь ей предстояло однажды выйти замуж…
В конце концов, ей во многом повезло, думала она, продолжая свой путь. Со здоровьем: несмотря на хромоту, в остальном здоровье Кэтрин не вызывало нареканий. С Томом Донохью: пара планировала сыграть свадьбу в январе 1932 года. Все хорошо было и у ее друзей: у Мэри родился здоровый мальчик, Билл; у Шарлотты Перселл появилась на свет девочка, Патриция, причем в нормальный срок. Еще у Кэтрин была работа. В то время в Америке насчитывалось шесть миллионов безработных, она же получала 15 долларов (233 долларов) в неделю и была благодарна за каждый цент.
Наконец она добралась до студии. Из ее старой банды осталась лишь Маргарита Глачински, поприветствовавшая ее там. Неуклюже пробираясь к рабочему столу, Кэтрин почувствовала на себе взгляды других девушек. Она знала, что по поводу ее хромоты «ходят разговоры», однако мистер Рид никогда не критиковал качество ее работы, так что она старалась не обращать на сплетни внимания.
Только она начала взвешивать материал, как сидящая ближе всего к окну девушка сказала, что приехали мистер Келли и мистер Фордис – президент и вице-президент фирмы, прямиком из Чикаго. Девушки поправили одежду, а Кэтрин нервно провела рукой по своим темным волосам, после чего встала из-за стола и направилась, хромая, через студию в кладовую.
Она была уже на полпути, когда в студию зашли мистер Рид с начальством. Мистер Рид рассказывал им про различные аспекты работы, однако у Кэтрин было странное чувство, будто руководители смотрят только на нее. Взяв все необходимое, она медленно направилась обратно к своему столу. Мистер Рид с остальными мужчинами все еще стояли там, неслышно о чем-то переговариваясь. Кэтрин почувствовала необъяснимую тревогу и повернула голову к окнам, залитым августовским солнцем.
Внезапно солнце заслонила чья-то тень.
«Мистер Рид?» – спросила Кэтрин, оторвавшись от своей работы.
Он хотел, чтобы она прошла к нему в кабинет; она медленно проследовала за ним. В кабинете также присутствовали мистер Келли и мистер Фордис. Она снова провела рукой по волосам.
«Я сожалею», – внезапно сказал мистер Рид.
Кэтрин посмотрела на него в замешательстве.
«Я сожалею, но мы вынуждены с вами попрощаться».
У Кэтрин от удивления отвисла челюсть, во рту пересохло. Почему? Это из-за работы? Она что-то сделала не так?
Мистер Рид, должно быть, прочитал этот вопрос в ее глазах.
«Ваша работа не вызывает нареканий, – признался он, – все дело в вашей хромоте».
Она переводила взгляд с одного руководителя на другого.
«Ваша хромота провоцирует разговоры, – продолжал мистер Рид. – Все только и говорят про то, что вы хромаете. Это портит имидж компании».
Кэтрин опустила голову, хотя и не была совсем уверена, от стыда, злости или обиды.
«Нам кажется… – Мистер Рид выдержал паузу, обменявшись взглядами со своими начальниками, которые одобряюще кивали: это было их совместное решение. – Нам кажется, что мы обязаны с вами попрощаться».
Кэтрин была потрясена. Шокирована, оскорблена. «Меня попросили уйти», – вспоминала она позже. «Меня попросили уйти».
Она вышла из кабинета, в котором осталось начальство. Она взяла свою сумочку и поплелась вниз по ступенькам на первый этаж. Все вокруг было до боли знакомым – на протяжении девяти лет шесть дней в неделю она проводила свою жизнь в этой студии. Казалось, стены бывшей школы на мгновение разразились смехом девушек, с которыми она здесь познакомилась: Шарлотты и Мэри, Инез и Перл; Эллы; Пег.
Теперь же никто больше не смеялся.
Кэтрин Вольф, уволенная из-за своей болезни, распахнула входную стеклянную дверь студии. До тротуара было шесть ступеней, и на каждой ее бедро стреляло болью. Она отдала им девять лет своей жизни. Это ничего для них не значило.