Жанр фильма Ханеке – трагический гротеск, не без пафоса и с оттенком фарса. Эрика не только жертва мазохизма, но и воительница против канонов мужской цивилизации. Она отвоевывает себе мужское право вуайера, пытается доминировать над своим партнером и в итоге расплачивается за это. Юппер с ее актерской мощью заставляет видеть в своей почти карикатурной антигероине чуть ли не Федру или Жанну д'Арк.
Меж тем фильм не только о самой пианистке, но и о ее матери и ее любовном партнере: в рамках этого треугольника кипит беспощадная борьба за власть. Мать – макабрическая мегера – воплощение мании многих матерей владеть своим девичьим чадом до его седых волос и принюхиваться к его постельному белью. В дочке, выращенной без отца, властолюбивая мать видит несостоявшуюся звезду музыкальной сцены и мстит ей за эту несостоятельность.
Третий угол треугольника – юноша-холерик Вальтер, абитуриент, который разглядел женщину в сухой консерваторской училке, годящейся ему в матери. Развитие их отношений – гротескный парафраз стриндберговской борьбы полов, в которой каждая сторона стремится подавить другую, причем теперь обе пользуются типично мужскими методами. Если у Эрики такие методы продиктованы культурной перверсией, Вальтер – это ничем не тронутая «природа», девственная мужественность. Чтобы достичь ее, стильного и умненького Бенуа Мажимеля выкрасили в «арийского» блондина, заметно оглупили и вдобавок сделали хоккеистом (в романе Елинек он тоже спортсмен, только байдарочник). Правда, по ходу дела ему приходится сыграть несколько музыкальных фраз Шуберта, но чего не сделаешь ради обладания желанным сексуальным объектом.
В декорациях псевдолюбовной драмы Ханеке демифологизирует европейскую цивилизацию и культуру, данную в обобщенном образе венского Большого Стиля. Финальная сцена, когда Эрика удаляется от ритуального здания Консерватории с ножом в плече (но не в сердце, как хотелось бы думать) – последний аккорд крещендо, в котором схлестнулись темы Пианистки и Хоккеиста. Ее мнимая девственность, украденная Шубертом, так и не будет нарушена его неумелыми телодвижениями, скованными хоккейными доспехами, годными для ледового, но не любовного побоища.
После «Пианистки» Ханеке приступил к своему давнему замыслу – футурологической драме «Время волков» (2003). Время от времени он обращается к необычным для себя проектам: один раз экранизировал «Замок» Кафки (1997, сразу после «Забавных игр»), другой раз поставил в театре «Дон Жуана» Моцарта (2006), хотя классика вроде бы не входит в круг его прямых интересов. На сей раз режиссер предлагает нам поприсутствовать при конце света в одной отдельно взятой стране. Страна называется Франция, а словосочетание «конец света» надо понимать в самом буквальном смысле: прекращает поступать электричество, и значительная часть действия происходит в полном мраке. Первые пятнадцать минут мы становимся свидетелями того, как парижанка Анна с мужем и детьми пытается спастись в своем загородном доме, но он уже занят мародерами, которые тут же расправляются с мужем.
«Время волков»
Быстро исчезают запасы еды и питьевой воды. Беглым горожанам ничего не остается делать, как сбиваться в отряды, или стада, выбирать себе вожаков и вести почти первобытное существование. Тем особенно любопытным зрителям, кто досидит до конца, предстоит насладиться также сценой, где расстреливают коня и протыкают ему горло, из которого хлещет черная кровь. В общем, тотальный апокалипсис, или «время волков», как оно названо в исполненных мрачной поэзии германских мифах.
Во «Времени волков» Ханеке возвращается в стихию своих ранних фильмов, где индивидуальность нивелирована и подчинена общей идее. Даже Изабель Юппер здесь почти ничего особенного не удается сыграть: режиссер втягивает ее в любимое занятие по исследованию структур и синдромов. В финале он все-таки внедряет в тотальный морок луч света: мальчик, словно пришедший из фильмов Тарковского, готов войти в жертвенный огонь ради спасения человечества (любопытно, что Ханеке называет «Зеркало» среди своих любимых фильмов, рядом с «Психозом» Хичкока и «Сало» Пазолини).
Но мессианская жертва не потребуется, и люди должны будут справиться со своей бедой сами. Включается свет, начинают ходить поезда, и все случившееся могло бы показаться страшным сном, если бы именно такие сны не имели свойства сбываться. Правда, пророков такого рода не любят, что было видно по реакции фестивалей, критики и публики. Правда и то, что «Время волков» – единственный фильм Ханеке, в котором пробивается мессианский пафос, а его сила как аналитика сходит на нет.
Новый виток исследовательской работы режиссера знаменует «Скрытое» (2005), на котором опять пробуждается его художественная мощь. Почувствовав прохладный прием, который встретило «Время волков» в Канне, Ханеке в следующей своей работе отказывается от философского глобализма. Он опять, как во времена молодости, делает локальный фильм без литературной и мифологической основы, с вызывающе долгими планами и притушенными, но взрывоопасными эмоциями. Единственная уступка традиции «большого кино» – на главные роли выбраны статусные французские звезды. Даниэль Отой играет успешного телеведущего, Жюльетт Бинош (она уже работала с Ханеке в фильме «Код неизвестен» – прелюдии «Скрытого») – его жену, сотрудницу издательства, Анни Жирардо – его живущую в деревне мать. Некий неизвестный подбрасывает в благополучный парижский дом героев видеопленки (ах, эти видеопленки), из содержания которых следует, что за семьей следят. Следят непрестанно, подобно камерам скрытого наблюдения, установленным ныне во многих общественных местах.
Постепенно выходят из тени призраки прошлого и скелеты, хранящиеся в шкафу больного подсознания героев. Однако ничего сексуального! Жорж, хозяин дома, в детстве предал алжирского мальчика Маджида, родителей которого расстреляли во время колониальных волнений. Семья Жоржа собиралась усыновить его. Но ему самому не хотелось делиться детской комнатой, положением любимого сыночка – и он с детской жестокой изобретательностью, не чураясь лжи и навета, сделал все, чтобы арапчонка сплавили в детдом. Теперь прошлое настигает главного героя: Маджид вырос без образования, чувствует себя изгоем и считает виновным в жизненном крахе не кого-нибудь, а Жоржа.
В «Скрытом» еще больше, чем в прежних фильмах режиссера, страха и саспенса: здесь уже впору сопоставлять Ханеке не с Тарантино, а с Хичкоком. Он погружает свой скальпель в тело XXI века, которое лишено спокойных снов и содрогается от призраков шахидов, террористов и просто лиц некоренной национальности. Это тело чувствует себя под прицелом невидимого ока, которое фиксирует каждое движение, каждую судорогу. То может быть око террористов или спецслужб – не важно. Страх – питательная среда тоталитаризма и сбывающихся предсказаний Оруэлла. В 1984 году казалось, что они остались в прошлом, теперь ясно, что именно тогда, на излете коммунизма, все только началось.
«Скрытое»
Кино как часть системы Global Media провоцирует вуайеризм и эксгибиционизм. О частной жизни, где существует нечто «скрытое», отныне можно только мечтать. В какой-то момент в «Скрытом» вообще стирается грань между тем, что происходит реально, и тем, что отобразилось на загадочных кассетах. Все тайное давно стало явным – но тем самым еще более загадочным. Наше воображение не идет дальше примитивных теорий заговора либо представлений о том, что за нами, ловя кайф, наблюдают боги или инопланетяне.
Австриец Ханеке выступает как практически французский режиссер. Действие фильма происходит в Париже, в центре сюжета – французский «алжирский комплекс», в главных ролях – те, кто олицетворяет «средних французов» – даже Бинош, похожая здесь не на диву, а на обывательницу-гусыню. Один из самых ярких эпизодов картины сыгран Анни Жирардо, героиня которой доживает одинокую старость, сознательно вытеснив из памяти позорный эпизод своей биографии – предательство мальчика-сироты. Другой кульминационный момент картины – когда отвергнутый алжирец Маджид режет себе горло бритвой на глазах у Жоржа и незримой видеокамеры.
Конечно, не все, особенно во Франции, восприняли столь резкий тон. Можно ли винить шестилетнего мальчишку в том, что он из эгоизма отверг соперника? Правомерно ли шить ему ответственность за судьбу Алжира, а возможно, и Ирака, и всего третьего мира? Оппоненты говорили, что Ханеке, выпуская левацкие стрелы в общество потребления, предлагает ему билет в один конец на «тур тотальной вины». Однако стоит вспомнить, что французское кино – даже в горько-сладких «Шербурских зонтиках» – традиционно использовало Алжир как код, чтобы обозначить столкновение конформизма с нечистой совестью. И Ханеке успешно пользуется тем же самым известным кодом, чтобы приоткрыть дверь в сегодняшний глобальный мир.
Квинтэссенцией смысла фильма становится его финальная сцена. Мы видим молодежь, толпящуюся у дверей колледжа. Ничего не происходит, камера бесстрастно фиксирует «реальность как она есть» – примерно как она зафиксировала исполнителей лондонского теракта, когда они садились в поезд, нагруженные рюкзаками со взрывчаткой. На втором плане внимательный глаз замечает арабского юношу и подростка-француза, которые о чем-то беседуют. Всматриваемся: это сыновья антагонистов – Маджида и Жоржа.
Финал допускает как минимум три толкования. Первое: пока родители изживают застарелые конфликты прошлого, дети уже нашли общий язык и ощущают себя частью интегрированного общества. Второе: дети, сговорившись, и организовали видеокассетный террор. Третье: это просто ложный код, а истины мы никогда не узнаем.
«Когда вырубают свет, происходит убийство»
Мы говорили с Михаэлем Ханеке в Канне на премьере «Времени волков». Даже после «Занятных игр» и «Пианистки» этот фильм поразил своей мрачностью. Сам же режиссер, с аккуратной бородой и в очках, не похож на мистика и пророка. Он не сгущает мрак, а вырубает свет.