Сначала по радио передали «Grândola, Vila Morena», тайный сигнал к началу переворота, офицеры думали, что будут бои, и вылезли с танками, а народ принялся красные гвоздики в дула совать и песни петь. Так что не было боев.
Ну и что изменилось? Мои родители до семьдесят пятого года жили в трущобах под Матозиньошем, и я, спустя сорок лет, живу в том же доме, грею воду в котелке. В городе больше мечетей, чем костелов, потому что правительство боится слово сказать и подписывает все, что боши пришлют. Вот и выходит, что красные гвоздики в городе означают «давайте вспомним героев», а должны бы означать: попробуем еще разок.
Поднимаясь на холм, я попал под ливень, мгновенно превративший дорогу в поток сизой глины, так что на виллу Понти ввалился грязный, как пес, и долго отряхивался в прихожей под изучающим взглядом служанки.
– Вы уверены, что хозяйка вас ждет? – спросила она, делая мне знак разуться.
Я поискал глазами стул, не нашел, сбросил ботинки и прислонился к стене. Я стоял там минут десять, в мокрых носках, сложив руки на груди, размышляя о том, как можно начать разговор. Доменика, дорогая, доказательств у них нет. Я обещаю молчать. Наверное, за вами скоро придут. А вы оботрите рот, как жена прелюбодейная, и скажите им: я ничего худого не сделала!
По коридору кто-то прошел, потом за стеной засмеялись, забубнили. Да у нее, похоже, гости. Мужские шаги, мужские голоса. На траур не слишком похоже. Почему я хочу ее спасти? Я как тот греческий судья, который не в силах рассудить запутанное дело, писал на полях по-приятельски, что означало: истина темна, решай в пользу друга.
Но судья хотя бы знал, кто ему друг!
Начну сразу в лоб, подумал я, начну с фактов, чтобы она поняла, что врать не имеет смысла. Что попалось вашему любовнику под руку – молоток, нож, каминная кочерга? Нет, не так. У меня язык не повернется. Как можно произнести такое, глядя в это чистое лицо, похожее на цветок хлопка? Просто скажу, что ей надо бежать из города.
У меня есть домик под Миранделой, от бабки достался, вокруг одни поля, станция в шести километрах. Там можно отсидеться, пока не станет ясно, что у них за карты на руках. Ваш подельник скрылся, скажу я сурово, так что гнев публики обрушится на вас, на женщину, которая даже траура не выдержала. Вас распнут, Доменика!
Радин. Понедельник
– Наконец-то. – Варгас быстро шла ему навстречу. – Я два дня пыталась вам дозвониться, но никто не брал трубку. Вы все глупейшим образом пропустили!
За несколько дней галерея изменилась неузнаваемо, как будто сработали мощные кулисные машины. Теларии с мрачными скалами отъехали, железные стены раздвинулись, мозаичный пол засверкал под утренним светом, лившимся из круглого фонаря в потолке.
– Замечательная у вас лантерна! – Радин задрал голову, любуясь куполом.
– Здесь аппаратура как в оперном театре, – сказала она с гордостью. – Что до мозаики, то это всего лишь проекция, стена лиссабонского монастыря.
– Открываетесь сегодня? – Он смотрел на картины, с которых сняли чехлы. Они были похожи то на пруд, полный рыбы, то на кольчугу воина, а издали казались сплошным золотисто-зеленым холстом, от прерывистого блеска сразу уставали глаза. Зато голубая работа, в прошлый раз показавшаяся ему выцветшей, набрала веселого, мокрого холода, будто рука, держащая снежок.
– Открытие было вчера. – Хозяйка нахмурилась и протянула руку за папкой. – Да что с вами такое? Я же оставила вам сообщение!
– Сообщение?
Вот так и проваливаются дилетанты, подумал Радин, смущенно улыбаясь. На визитке был старый лиссабонский номер с двумя двойками, он написал его машинально, потому что хозяин картолерии торопился на обед и висел у него над плечом.
В апреле он попросил у телефонной компании другой номер, потому что Урсула звонила ему по ночам, чтобы рассказать, как он ей ненавистен. Значит, сообщение получил новый владелец двух двоек. А я не попал на открытие и не увидел ледяного лебедя. Тем временем Варгас открыла папку, вынула стопку счетов, лежавшую сверху, пошелестела ими, потом сунула обратно и рассмеялась.
– Ну что ж, теперь вы знаете. – Она пошла в кабинет, а Радин пошел за ней. – Да, мне приходилось время от времени помогать ассистенту с расходами. И да – я сама отправила его на виллу, зная, что Доменика не устоит. Как видите, я не напрасно потратила деньги!
– Я правильно понял: вы послали юношу в дом покойника, чтобы он соблазнил вдову и собрал для вас информацию?
– Вас это беспокоит? – Варгас опустилась в кресло, оставив его стоять. – Я поручила ему войти в доверие к сеньоре, чтобы мы точно знали две вещи: есть ли у нее картины и согласится ли она провести аукцион. Я не могу обмануть ожидания клиентов, понимаете?
– Понимаю. Кстати, ему удалось войти в доверие к двум сеньорам сразу.
– Это вы о прислуге? – Она лениво просматривала страницы отчета. – Надеюсь, вы успели повидаться с Гараем? Теперь он не скоро заговорит.
– Я был у него в среду. Что-нибудь случилось?
– Конечно, случилось, вы что, газет не читаете? Ах да, вы же иностранец. Бедняга отравился устрицами, прямо на открытии, его так выворачивало, что пришлось вызывать скорую. Врачи говорят, это яд в планктоне, от него теряют память. Морские львы из-за него выбрасываются на берег!
– Гарай жив? – Он сел в знакомое кресло, не дождавшись приглашения.
– Он в больнице Шао Пао, у него амнезия. Сначала мы подумали, что ему в горло попали осколки раковины. Гарсон, которого мне прислали из «Питтини и сыновья», не умел открывать створки, у него даже кольчужной перчатки не было! Так вы успели с ним поговорить?
– Толку от него было немного. Зато я нашел монографию вашего ассистента, больше похожую на «Ромовый дневник». Как научная работа она не состоялась и к публикации совершенно непригодна.
– Вы хотите сказать, что я не могу напечатать книгу Крамера?
– Это вообще не книга. – Радин выложил флешку на стол со стуком, будто костяшку домино. – Это записки из подполья. Я получил удовольствие, разбирая эту рукопись, но не всякий читатель скажет вам то же самое.
– Записки откуда? Чепуха, вы просто нашли не тот файл. Впрочем, теперь это не имеет значения. Я больше не нуждаюсь в ваших услугах.
– Не думаю, что вы нуждались в них, когда просили меня взяться за эту работу.
– Что такое? – Варгас смотрела на него, по-птичьи наклонив голову.
– Вы наняли меня втемную, сеньора, поди туда, не знаю куда, но в этой истории есть настоящее преступление, и, может быть, даже не одно. Люди исчезают, болеют и умирают, и все они – ваши знакомые. В том числе и приятель аспиранта, Иван. Вы утверждали, что никогда его не видели, но теперь я в этом сомневаюсь.
– Вы, русские, склонны к сомнениям. Я тоже читала Достоевского. А теперь идите, у меня обед с клиентом через сорок минут.
Радин молча смотрел на нее, понимая, что момент упущен. Еще слово – и она, чего доброго, вызовет полицию. Самое время ехать на вокзал, думал он, направляясь к двери, в этой истории только поддельного детектива не хватало. Я ведь – что? Игра света, проекция стены лиссабонского монастыря.
Ясно, что, будь в устрицах домоевая кислота, амбуланс вывез бы с вечеринки по меньшей мере четверть гостей. Значит, только Гарай получил порцию отравы. Но кому мешал приятель покойного Понти? Безобидный скарамучча, хвастливый, добродушный, с пустыми ножнами и мандолиной. Как бы там ни было, память он потерял и теперь натуральным образом выпадает из списка лжецов.
Иван
Громко смеясь белым, как жасмин, смехом, время поглотило два месяца поры цветов, сказал Кристиан, когда мы возвращались с бегов. Он был прав, лето прошло незаметно, я так и не отыгрался, до горы Стурстейнен – как до луны, и вместо сердца у меня собачий свисток. Если до зимы не уеду, застряну еще на год, а там еще на год, так и останусь миланским заговорщиком с кинжалом в ножнах.
О заговорщиках я читал еще в школе, трое знатных юношей хотели убить герцога и по ночам тренировались в переулках, учились наносить удары в темноте, а кинжалы у них были в ножнах. Герцог, кажется, так и не приехал. Большинство людей проводят жизнь, изображая дело перед тем, как его совершить, а герцог не приезжает, черт бы его подрал!
Вечером я зашел в бильярдную, спустился в гардероб, позвонил по условному номеру и сказал, что встреча с Понти состоялась, штази говорила со мной тихо, прикрывая трубку рукой, но я различал музыку и голоса.
– Какая встреча? Почему вы звоните с другого номера?
– Значит, так надо. Не дергайтесь, все будет по плану. – Я вспомнил о своей роли и быстро восстановил в памяти дворовую сволочь с Малого проспекта, имя забыл, в девяностых его зарезали у входа в кафе «Снежинка».
– Собственно, плана пока нет, – сказала она задумчиво. – Действовать будем по обстоятельствам. Вам придется употребить физическую силу, держите себя в форме.
Выходя из будки, я посмотрел в зеркало и засмеялся. Физическая сила? Да она свихнулась. Дворовая сволочь исчезла, в зеркале стоял тощий парень с красными от травы глазами, в джинсах, которые он снял со своей подружки, потому что собственные сносил до тряпья.
В бильярдной я надеялся застать букмекера, но не застал и поехал в Сагунто, еще за остановку до макао услышав рожки и трещотки, собачий лай и голос диктора, которого я представляю румяным старичком в бейсболке, хотя его никто никогда не видел.
Я приехал туда после полудня, к началу второго забега. Динамит бежал, как всегда, легко, срезал углы знакомым движением и был похож на апельсиновую корку, изогнутую винтом. Через год его спишут с трека и просто воткнут иглу со снотворным, так что мне нужно быть начеку и забрать его вовремя, таких легко отдают, даже паспорта не надо. У собаки тоже нету паспорта, только синие татуировки на ушах, а у меня татуировка под лопаткой, стрекоза с опущенными крыльями.
Когда Лиза увидела стрекозу, она сразу сказала, что делал отличный мастер, у нее подруга работала в салоне на Лиговке, но сама она ни разу не пробовала, на ее косточках клейма негде ставить, и кожа такая чистая, словно девочку каждый день растирают маслом, а потом пропускают через тепидариум, каллидариум и лакониум.