Теперь я знаю, что в ту ночь Кристиан вернулся на виллу. Вероятно, ради свидания с моей прислугой. Ты пришел туда чуть позже, открыл дверь своим ключом и оказался первым, кто их застукал. Представляю, как ты сделал суровое лицо, а потом рассмеялся и предложил открыть шипучего. И если допустить невозможное – что ты рассердился, – то представить потасовку я все равно не могу.
Австриец любил тебя, его книга сочится обожанием. Другое дело, что смысл у нее убийственный, пасквильный и посрамляющий. Никогда себе не прощу, если этот текст доберется до публики. Служанка любила тебя не меньше, надо полагать. Она же твоя невольница, повариха твоих капризов. Тогда кто же тебя убил, Алехандро?
Молчишь? Сказать по правде, твоя вторая смерть уже не так важна для меня, как первая. Сегодня Ника прожила свой последний день, осталась твердая, как зерно, Доменика Понти. Нет, просто Доменика. Иди к чертям собачьим со своей фамилией.
Радин. Вторник
Гудение и бессмысленный звон фортепиано он услышал, еще поднимаясь по дорожке, усаженной кипарисами. Сплошь зудящие трезвучия, слагающиеся в пустотелую колбасу. Все бы отдал, чтобы послушать Малера или старый блюз в каком-нибудь клубе. Радин увидел служанку в саду, окликнул ее, она оставила срезанные цветы на дорожке, провела его в знакомую комнату и ушла.
Дверь в оранжерею была приоткрыта, свежевымытые стекла темно сияли на солнце, душно пахло сырой землей. На подоконнике стояло блюдо с сыром и графин с водой, где плавали огуречные ломтики. Подходящая декорация для финала, подумал Радин, взял ломтик сыра, снял со шпажки виноградину и положил в рот.
Мимо стены со стороны сада медленно прошел индеец, на плече у него был свернутый садовый шланг, на голове – белая войлочная шляпа. Дойдя до ворот, садовник размотал шланг и стал водить над газоном шипящей, сверкающей на солнце струей. В горле у Радина сразу пересохло, и теперь он был этому рад.
– Разве я назначала вам встречу? – Хозяйка дома открыла дверь и встала на пороге. На ней было просторное платье в красных брызгах, похожее на крылья бабочки аполлона.
– Знаете, о чем я думал, пока поднимался на холм? За гробом вашего мужа хмурой толпой шли воображаемые друзья. А за гробом аспиранта никто не шел, его тело окуталось илом, а глаза выели морские рачки.
– Вы снова пьяны?
– Один, два, три, а где же четвертый? Так начинал беседу Сократ, считая собеседников. А ваш четвертый на дне реки. Печально, что Крамер погиб, я успел к нему привязаться. Когда тело падает с такой высоты, звук, наверное, похож на затрещину?
– Что вы несете? – Женщина схватила его за рукав, и он удивился силе ее пальцев. – Вы пытаетесь сказать, что Кристиан мертв? Его нашли в реке?
– Не нашли. Но он мертв, и он в реке, это очевидно.
Доменика молча смотрела на него, голубоватая вена у нее на лбу, казалось, набухала под его взглядом. Радин не мог остановиться, он был неумолим и казался себе выше ростом. За стеклом садовник сматывал шланг, поглядывая на них исподлобья.
– У меня есть свидетель, он привез австрийца к дверям вашего дома. С тех пор Крамера никто не видел. Я думаю, ваш муж убил его во время ссоры – скорее всего, непреднамеренно. Вы отправили мужа на руа Лапа изображать живого аспиранта, чтобы отвести подозрения. Он провел там около двух недель, крутил пластинки, потом три месяца прятался где-то еще, а теперь вернулся в город. Он, случайно, не здесь?
– Вы бредите? – Она уже пришла в себя и сложила руки на груди. – В прошлый раз вы утверждали, что в ту ночь здесь убили Алехандро, а теперь делаете убийцу из него самого?
– Да, я ошибался. – В горле у Радина начало першить, и он продолжил тихо, почти шепотом: – Я не намерен сообщать об этом в полицию. И даже если сообщу, они не станут заводить дело, доказательства косвенные, а свидетель в бегах. Но мне важно услышать ваше признание. Это, если хотите, профессиональное тщеславие.
– Вы не похожи на профессионала. Вы похожи на актера-любителя, который примеряется к новой роли. В ту ночь меня не было на вилле, и настоящий сыщик давно бы это выяснил. Я думаю, что на вилле вообще никого не было.
– Поверьте, сеньора, здесь было полно народу. Вы сможете спросить об этом у вашего мужа, он довольно скоро появится на публике. Скажет, что полгода бродил по полям, пытаясь вспомнить, кто он такой. Идея не слишком свежая, но сработает наверняка.
– Служанка вас проводит! – Женщина повернулась к нему спиной, крылья бабочки-аполлона взметнулись и опали, дверь хлопнула.
Некоторое время Радин смотрел ей вслед, потом налил себе огуречной воды, залпом выпил, прошел по дорожке, где все еще лежали срезанные цветы, захлопнул калитку и еще раз взглянул на виллу, окруженную кипарисами. Что-то в этом саду напоминало ему парк в ноттингемском кампусе, не хватало только поляны для крикета. Стук крикетных мячей, внезапные возгласы, венецианская зелень травы, вкус огуречной воды, та гулкая весенняя тишина, которая наводила на него тоску, а теперь кажется потерянным раем.
– Как поживает сеньора Сантос? – Булочник кивнул, подзывая его поближе.
– Шлет вам привет, – соврал Радин, чтобы сделать ему приятное.
Он подошел к прилавку и показал рукой на пирог с сыром, не обращая внимания на оклики за спиной. После пяти вечера в пекарню выстраивается очередь из любителей сладкого, потому что пироги продаются за полцены, приходят все, и соседи, и бездомные.
– Это хорошо! – Булочник взмахнул зазубренным ножом, отхватил ломоть пирога и завернул в прозрачную бумагу. – Скажите ей, что моя пекарня не хуже той, в которую она ходит через два квартала. А для интересной дамы всегда будет хорошая скидка.
– Передам непременно. Может, у вас найдется для меня минута? Есть вопрос. Это важно!
Толстяк поднял брови, кивнул, вытер руки полотенцем и вышел из-за прилавка. Те четверо, что оставались в очереди, молча переглянулись. Радин взял булочника за локоть и отвел в сторону:
– Помните, вы говорили, что женщина, приходившая к австрийцу, провела вечер у вас в кафе? И что она пыталась заказать выпивку, получила отказ, но просидела до закрытия.
– Вдова-то? Я еще удивился, что она не уходит, раз уж так хочет выпить, сидит как пришитая, хотя за углом есть рюмочная. Сидит и смотрит на соседний подъезд.
– Вы уверены, что это была сеньора Понти?
– Я видел ее летом на открытии приюта для собак, она любит разрезать ленточки и всегда говорит одну и ту же речь. Видно, в тот вечер она уже пропустила стаканчик, иначе не требовала бы выпивку в заведении пекаря!
– Может, вспомните число или хотя бы день недели? – Радин все еще держал его за локоть, от булочника едва заметно пахло перебродившим суслом.
– В тот вечер меня ждала сестра на ужин. – Пекарь беспомощно оглянулся на покупателей. – Двадцать девятое декабря, суббота. Когда она ушла, я закрыл лавку на три праздничных дня и повесил объявление. Могу я теперь вернуться за прилавок?
– Ох, простите! Сколько я должен за этот славный пирог?
Выходя из пекарни, Радин поймал себя на том, что он доволен. Все тщательно построенные вокруг виллы «Верде» леса рухнули, но он доволен. Я видел в Доменике убийцу, думал он, продвигаясь со своей коробкой в тесном потоке людей, видел и страдал от этого. Она чувствовала во мне преследователя, и мы не сумели поговорить.
Как там сказал каталонец? Если вы набьете корабль человеческими телами до отказа, так, чтоб он лопался, поверьте – там будет такое ледяное одиночество, что они все замерзнут. Между людьми должно быть пространство для разговора!
Иван
Он бросил мою мать, когда я был в восьмом классе, пропал года на три, потом появился и пригласил меня пообедать. Я одолжил у приятеля галстук и пришел в «Асторию», на столе стояло блюдо с поросенком и бутылка водки, отец сказал, что есть повод, и я кивнул. Он сам разделывал мясо, подтянув рукава рубашки, я вспомнил бледный поросенок, словно труп ребенка, кротко ждет гостей, с петрушкою во рту и произнес это вслух. Отец обиделся, бросил нож и ушел. На этом месте я проснулся на мосту, под головой у меня была сумка, я удивился, что никто ее не украл.
Некоторое время я смотрел на темную воду, несущую разлохмаченные белые цветы, и думал, что все еще сплю, потом я спустился с моста, и Мендеш сказал, что выше по течению размыло деревенское кладбище. Я отхлебнул из его бутылки и понял, что прыгать не стану. Кой черт занес меня на эти галеры? Одолжу денег у австрийца, верну галерее аванс, а Лизе расскажу все как есть.
Я почувствовал, как ломит кости от лежания на бетонной балке, и понял, что надо пробежаться, до центра как раз километра четыре. Расскажу все как есть, думал я, надвинув капюшон поглубже и устремляясь по направлению к Кампо Алегре, ветер все равно задувал в уши, здесь всегда ветер, такая уж это страна.
Дверь под вывеской Варгас была закрыта, но я позвонил и услышал шаги. Меня проводили в кабинет, штази села за стол и открыла записную книжку в тисненой коже.
Ее движения, перламутровый нож для писем и все предметы на железном столе говорили о низком происхождении, одиночестве и страсти к блошиным рынкам. Даже ее книжка была похожа на хлебную корку, объеденную мышами. Я сказал, что отказываюсь.
Она долго смотрела на меня, выпятив губу, а потом покачала головой. Я отправлю тебя домой, сказала она, стуча пальцем по своей книжке, здесь у меня телефоны всех нужных людей. Вас обоих депортируют как иностранцев, нарушивших закон о работе, и твоя балерина уже никуда не поступит, англичане просто не впустят ее в страну.
– Вы этого не сделаете. Я все расскажу газетам, и люди будут знать, что история с самоубийством – это фальшивка от начала до конца.
– Пока что вся эта история у тебя в голове. – Она взяла индийский ножик и покрутила им у виска. – Шантажировать меня тем, что еще не произошло, – это слишком цинично даже для русского. Если ты выходишь из игры, я придумаю другой сценарий, но тебя я накажу, не сомневайся. Лучше сделай все как положено, и забудем друг о друге.