но соскучился по игре, по тому, как она укачивает, не давая замечать ни погоды, ни времени, по сыромятному запаху диванов, по острой, бессонной тишине. Я буду жить так, пока не начну проигрывать.
Должна же магия когда-нибудь кончиться. На дне колбы-пеликана останется только свинец, мне перестанут выкрикивать номера, а зеленый бархат превратится в трясину. Тогда я распихаю фишки по карманам, встану и выйду на свет божий.
Сниму себе дом в Тромсё и буду гулять с уиппетом в дюнах, дожидаясь, пока полярная ночь упадет на остров, будто подстреленная белогрудая кайра. Птенцы этой кайры прыгают в море со скалы, потому что тушка у них тяжелая, а крылья еще маленькие. Если ты голоден, а взлететь не можешь, прыгай в воду и надейся на лучшее.
Радин. Четверг
Проходя по переулку, вымощенному синей брусчаткой, он почувствовал первые капли дождя, поежился, поднял голову и понял, что капает с простыни, повешенной на веревке между двумя балконами. Красная простыня была украшена белыми полосами и снизу казалась флагом мальтийского ордена.
Все утро он раздумывал, какой бы повод найти, чтобы навестить балерину, но стоило завернуть в пекарню на углу, как повод вышел ему навстречу, сладко потягиваясь, оставалось только корзину одолжить. Пекарь сказал, что кота придется отдать в приют, приезжали люди из санитарной инспекции, велели избавиться от источника заразы, дескать, возле хлеба ему не место. Вот ведь cabras, хмуро сказал толстяк, надеюсь, их жены поступят с ними так же, когда придет время.
Лиза открыла ему дверь и удивленно посмотрела на корзину.
– Вы теперь хлеб разносите? Быстро же Порту вас зажевал.
– Это не хлеб. – Он сдвинул плетеную крышку, и кот осторожно высунул круглую голову. – Я скоро уезжаю, может, возьмете бедолагу?
– Где вы его нашли?
– Я забыл закрыть окно в спальне, и он явился посреди ночи. Я его и раньше видел, но не сразу понял, что это кот Кристиана. Какое-то время он обретался в булочной, а теперь пекарь ищет ему нового хозяина.
Лиза подошла к столу и вынула бутылку молока из автомобильного холодильника, подключенного к розетке через какое-то сложное устройство.
– Это мне соседка одолжила, – сказала она, – наш помоечный сломался, а без молока я жить не могу. Зря вы кота принесли, я тоже собираюсь уехать.
– Просто мне нужен был повод сюда прийти. Там еще цветы в корзине.
– Вы голодны? – Она поставила помятые ромашки в бутылку. – Есть пряники и молоко.
– Звучит как полдник в детском санатории. Давайте!
Лиза плеснула молока притихшему коту и вылила остатки в чашку для Радина.
– Вы уезжаете вместе с Понти? – Он обмакнул пряник в молоко и стал жевать.
– Нет, одна. В воскресенье ведь закрытие выставки. – Лиза устроилась напротив него на полу, подтянув колени к подбородку.
– А почему вы не идете полюбоваться воскрешением?
– Вы сами в этом виноваты. – Она почесала коленку, глядя на него снизу вверх. – Ведь это вы рассказали мне о том, что Ивана наняли для участия в спектакле. Значит, Понти был причастен к его смерти. Я не выдержала и выложила все, прямо за ужином. Он поклялся, что дело устроила Варгас, а сам он до последнего момента думал, что прыгнет каскадер.
– Скорее всего, так и было. Он согласился, не зная подробностей. А потом не решился рассказать правду. Боялся, что вы укажете ему на дверь.
– Я и указала. Он собрал свою сумку и ушел домой. – Лиза поднялась, принесла с кухни швейную коробку и вытащила из нее папиросную бумагу и фильтры.
– На вилле его нет, я точно знаю. – Радин наблюдал за тем, как она сворачивает самокрутку, но советов давать не стал.
– Он сказал, что на нем две смерти, моего друга и Кристиана. Что он носит их на поясе как двойной топор и что этот топор однажды раздробит ему голову. На самом деле австриец был мертв, когда Понти пришел на виллу. Вызови они полицию, из этого болота никто бы не выбрался, ни он, ни женщина, имени которой он мне не сказал.
– Это верно. Трудно объяснить, что ты делаешь над трупом, если сам уже полгода как похоронен на Аграмонте.
– Не смешно. – Она затянулась и дала ему плохо набитую цигарку. – Вы бы на его месте бросились наутек, а он остался помогать. Плащ Алехандро был весь в пятнах, как халат мясника, пришлось завернуть в него тело, а потом они нашли в кладовке мешок.
– Неправда, я до сих пор хожу в его плаще, – заметил Радин, – он висел в квартире Крамера, и пятен на нем не было. Кроме уличной грязи.
– Вы цепляетесь к мелочам, как настоящий коп! Уходя, он снял с вешалки старый плащ, который его жена подарила аспиранту, и пошел на руа Лапа. Ему пришлось жить в запертой квартире и слушать пластинки мертвого австрийца. Он был такой несчастный, когда открыл мне дверь, у него даже запах изменился. За неделю он перестал быть Понти и стал немного Кристианом. Понимаете?
Радин молча кивнул.
– Я молчала, потому что он взял с меня слово. А теперь все кончено, и мне наплевать.
Радин еще раз кивнул, трава отбила у него охоту говорить. Кот свернулся у него на коленях и оцепенел, как жук на ветке.
– Теперь вы все знаете и можете отправляться домой. – Она потушила цигарку в блюдце из-под молока. – Через час у меня репетиция. Это последняя встреча с мастером, больше я сюда не вернусь.
Зачем же тогда репетировать, хотел спросить Радин, но передумал. Кровь на каменном полу, репетиция Жизели – или Сванильды? – в балете, которого нет и не будет, думал он, сгоняя кота с колен, поднимаясь с пола и направляясь к выходу.
Невидимый, вечно ускользающий Понти, недомолвки и окровавленные блестки, все это встало между ними, как стена, нет, как японский дух нурикабэ, умеющий обращаться в стену и преграждать путь ночному путнику. Обойти его невозможно, потому что у стены нет границ, она способна распространяться бесконечно во все стороны. Чтобы справиться с нурикабэ нужно постучать по самому нижнему камню в кладке. Но где постучать, чтобы достучаться до Лизы? Из огня, скажет она, да в полымя.
– Спрошу у соседки, может, возьмет вашего котика. – Девушка взяла холщовую сумку с надписью escola Rhea Silvia и вышла вслед за ним на площадку, захлопнув дверь ногой.
Радин проводил ее до остановки трамвая, и они попрощались на площади, как местные жители, быстро поцеловав воздух у висков друг друга.
Доменика
В тот день, когда я пришла к Гараю, солнце вылезло из февральской хмари, всю неделю висевшей над городом, и человек, вышедший на крыльцо, показался мне молодым, намного моложе тебя. Золотистая щетина, вот в чем секрет. Он долго щурился на солнце, а потом издал удивленный звук, то ли свист, то ли шипение, шутовски поклонился и отошел от двери, указывая мне путь.
Дом был темным и тесным, но пахло в нем терпентином, почти как в твоей студии. Гарай предложил открыть для меня какой-то старый портвейн, хранимый для особого случая, сказал, что лучше случая уже не представится. Он важно прочел название, покрутив бутылку в руках, но я попросила чаю. Я сказала, что никто, кроме него, не напишет картины Понти, он как-то странно взглянул на меня, а потом засмеялся.
Он писал их с февраля по апрель, невероятно быстро. В те времена, когда я подрабатывала в академии, он казался мне скучным увальнем с масляными глазами, я не понимала, что вас связывает, кроме обедов в студенческой столовой. Но ты говорил, что он тебе как брат! Правда, ваше братство быстро превратилось в дырку от бублика. Я хорошо помню этот день: мы пригласили людей на обед по поводу нашей помолвки, и ты своей рукой вычеркнул Гарая из составленного мной списка гостей. Не прошло и пяти лет, как ты вычеркнул из списка меня саму.
Сначала ты придумывал причины, ссылался на усталость, а потом просто перестал прикасаться ко мне, безо всяких объяснений. Я не сразу поняла, приходила, стучалась, стояла босиком перед дверью студии, куда индеец перетащил для тебя диван. Все считали меня валькирией в блестящих доспехах, в шлеме с крыльями, а я слабела с каждым годом, с каждым днем. Ни дать ни взять сова, упавшая в печную трубу: снаружи кирпичная кладка, а внутри – горстка перемазанных сажей перьев.
Когда подделки прибыли в галерею, я приехала вместе с ними в кабине фургона, в который индеец с шофером все утро грузили товар. Варгас встретила меня в желтой шали, которая делала ее лицо еще темнее. Расплатившись с шофером, она позвала двоих работников, забралась в фургон, ощупала рамы и обернулась ко мне:
– Те самые! А ведь ваш муж не хотел их использовать. Я отправила их вместе с льняными холстами от «Claessens», а он выругал меня по телефону. Он, мол, задумал другой формат, антикварные рамы его бесят, я навязываю ему размер и прочее в том же духе.
– Когда это вы их отправили? – спросила я удивленно, но она уже говорила с рабочими, которые привезли какие-то стержни, и сделала мне нетерпеливый знак: потом, мол!
Может, ты сам подарил их Гараю, подумала я, разглядывая тяжелое бронзовое литье, на тебе, боже, что нам негоже, а тот использовал для моего заказа, раз уж так удачно совпало. Мир выложен совпадениями, как стены нашего вокзала – голубыми азулежу. Поверил бы Шлиман, обнаруживший развалины Трои, что в Первую мировую эти руины обстреляет эсминец под названием «Агамемнон»?
Лиза
– Вам нужна черная рубашка, галстук, жилетка, – говорила я, разглядывая разбросанные по комнате вещи. – Все это можно заказать в сети, в столице есть специальный магазин. Для занятий мне нужен партнер, я собиралась предложить это место знакомому танцовщику, но вам оно нужнее. Платят там немного, но дают комнату в отеле и завтраки.
– Жилетка? – Он улыбнулся, я снова посмотрела ему в лицо. Наскоро выбритая голова была в ссадинах, нужно будет подкрашивать гримом.
– Да, жилетка! Танцуете ли вы танго хоть немного?
В его номере было светло даже в пасмурные дни, он мог рисовать там сколько угодно, никто из обслуги туда не заглядывал. Уголь и альбомы для набросков я покупала ему в магазинчике на станции. Притворяться слепым у него получалось не так уж плохо, он природный обманщик, куда там Эндерлину с тросточкой. Мне казалось, что я живу на сцене, где спектакль не прекращается ни на минуту: публика встает и уходит, билетеры надевают на стулья чехлы, потом снимают, занавес раздвигается, публика входит – и так далее, без остановки.