Бармен сказал, что в доме горит свет, но железные ставни закрыты. Свет видно через щели в ставнях, и он какой-то странный, перемежающийся, как будто там ходят с фонариком. Самого Гарая он не видел, но я знала, что тот живет бобылем, и больше там быть вроде как некому. Я повязала на голову платок, надела огромный, как палатка, плащ садовника и вызвала такси.
Теперь я не так сильно хотела видеть Гарая, как несколько недель назад. Но выхода у меня не было: все полетит кувырком, если он придет в галерею и устроит скандал. Он вернулся именно сегодня, за день до закрытия аукциона, вряд ли это случайное совпадение. Ты ведь сам всегда говорил: при помощи совпадений Бог сохраняет анонимность. А я до сих пор тебе верю!
Радин. Пятница
Овсянка ему надоела, так что на завтрак были сухие абрикосы, найденные в трюме. Он читал книгу Кристиана, облизывая пальцы, чтобы перевернуть страницу, но клавиатура все равно стала липкой. «Уходя из родительского дома, я первым делом побрился. Отец даже не понял, что я уезжаю навсегда. Оторвался от своих словарей и посмотрел на меня оловянными глазами: уходишь? Купи турецкий йогурт и молока. Турецким йогуртом был заставлен весь холодильник, но он все боялся проснуться и не найти себе завтрака. С отцом у меня не было отношений. Что такое вообще – отношения? Бывают горячие, как графин на солнечном подоконнике. Острые стеклянные грани искрятся, солнце поймано и лежит на дне апельсиновой стружкой. А бывают такие, что, сколько ни лей вина, сколько веселья ни трать, сколько слов ни проматывай, все упирается в кирпичную стену, в брандмауэр и в пожарный гидрант».
Хорошо пишешь, Крамер, вернее, хорошо у тебя получалось. Без малого три недели я гонялся за твоим убийцей, за мартовским зайцем, за шмеликом. А теперь не хочу его ловить, завтра сяду в лиссабонский поезд и поеду на юг. Сам подумай: Малу на допросе у лейтенанта. Малу в вязаных носках, сидящая в камере на бетонной скамье. Ты поступал с ней, как белокурый бурш с дочкой трактирщика, ты не видел, с кем имеешь дело, и поплатился за свою небрежность.
Радин вышел покурить, посмотрел вниз, во двор, поклонился соседке, торопливо собиравшей белье, и ему весело помахали рукой. Если бы можно было остаться здесь, как бы я работал, не пил бы совсем, забыл бы даже имя чертова каталонца. Но куда там. Прощайте, грозы на севере страны и анютины глазки на подоконнике.
– Сеньор русский! – крикнула снизу соседка, он перегнулся через перила и увидел, что она указывает на парадную дверь. – Вас хозяйка зовет! У нее сегодня ревматизм, сидит как привязанная!
Радин поднял ладони, показывая, что понял, спустился на первый этаж, увидел, что окошко Сантос закрыто кружевной занавеской, и постучал в стекло. Хозяйка отодвинула занавеску и обиженно сказала:
– Поверить не могу, вы снова выиграли. Везет же этим приезжим!
– Еще один телевизор? – Радин увидел, что его билеты лежат на столике веером поверх сегодняшней газеты. С каждого смотрело веселое лицо Криштиану Роналду.
– Две тысячи и точилку для карандашей! – Сантос опустила стекло и протянула ему две картонки со стертыми полосками. – Остальные все пустышки. Но вам и этого довольно, разве нет?
– Точилку? – Он взял билеты и сунул в карман. – Надо же, я знаю человека, которому это понравится. Деньги очень вовремя, спасибо, сеньора.
– Можно подумать, они бывают не вовремя, – фыркнула Сантос. – И спасибо не мне, а вашему богу. Какому богу вы, русские, молитесь?
– А выигрыш сразу выдают? – Радин зажмурился и увидел белый фасад в синюю полоску, кипарисы и берег Гайи в утреннем тумане.
– Не раньше Dia de Camões. – Она ткнула пальцем в висящий на стене календарь. – Это десятое июня, так что придется вам у нас задержаться.
– Ничего другого так не хочу, как этого! – Он хотел попросить газету, но передумал и вышел на залитую полуденным солнцем улицу.
Завтра не сяду в поезд, думал он, нащупывая в кармане картонные полоски. Завтра сложу свою сумку и переберусь в можжевеловый рай, осталось уговорить бармена принять вместо платы выигрышный билет. И сумма выпала непростая, ровно столько, сколько сбежавший Гарай запросил за хибарку в порту. Вот к чему были муравьи в лаптопе. Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым!
Сейчас же пойду туда, осмотрю все как следует, по дороге куплю газету с номерами, чтобы бармену показать. Лотерея в этой стране – дело серьезное, вся страна трет ногтем полосочки, вряд ли он решится мне отказать.
Если все получится, вечером позвоню Лизе. В понедельник у нее поезд в Тавиру, значит, у меня два дня на разговоры. Скажу, что у нас есть и дом, и сад, и плетеные качели, а на жизнь я заработаю. Скажу, что понимаю ее, как собака понимает беззвучный собачий свисток. Скажу, что мне с ней страшно и весело, все равно что взять верхнее фа в «Credeasi misera»: это мало кому удается, большинство сбивается на фальцет.
Скажу, что она мойлизоктакужмал. Радин свернул было в сторону остановки, но, подумав, махнул рукой и зашагал по авениде: до портового района километров семь, пойду пешком, надо отдышаться и все обдумать. Привет тебе, бомбардир Роналду. Здравствуйте, грозы на севере страны!
Гарай
Прочел в газете, что под следствием находятся три человека по делу о подделках Модильяни. В том числе куратор Кьяппини, которого я знаю, и венгерский дилер Гутман.
Кьяппини выкрутится, а еврей потеряет деньги. Я мог бы устроить то же самое заносчивой суке из галереи: явиться на открытие, постучать ножом по бокалу и быстро рассказать всю подноготную.
Там будет пресса, будут дилеры и те особые люди, которые не стучат каталогом по спинке стула, когда хотят поднять ставку, а делают что-то неуловимое правой бровью. Варгас говорила, что эстимейт не меньше трехсот тысяч. А я получил жалкую десятку, хотя протанцевал у мольберта восемь недель, хорошо хоть на холсты самому не пришлось раскошеливаться.
Когда мы с Понти учились в академии, я зачитывался неомарксистами и доставал его колонизацией реальности, симулякрами и прочей шелухой. Теперь, спустя двадцать лет, я думаю, что хитрый француз не напрасно предлагал отменить девяностые вместе с пафосом умирания культуры. И не напрасно умер в две тысячи седьмом: того, во что превратилась эта падаль, он уже не увидит.
Галерея понесла убытки, хмуро сказала Варгас, когда я позвонил, ваши работы провисели в моем зале впустую, хотя я потратилась на рецензии. Я выполнила свою часть договора, больше мне не звоните. Еще бы она не выполнила!
В феврале я пришел в ее кабинет и сказал, что у меня есть информация, которая стоит дороже денег. И что я хочу железный зал на неделю. Пресса и фуршет за ее счет. Услышав, что речь идет о Понти, она пожала плечами, но я вспомнил, как играл в покер с марокканцами в общежитии, сделал крепкое лицо, и она попалась.
Пораскинь я мозгами, мог бы поискать покупателя на темной стороне луны. Сказал бы, что работы Шандро остались у меня со студенческих времен, что они ранние, забытые, пролежали в подвале двадцать лет. Купили бы со скидкой, знатоков на луне хватает. Но нет, мне нужны были цветы и поцелуи, как дебютантке на провинциальном балу. Мне нужна была слава, которую он мне задолжал.
В феврале, когда Варгас отправила холсты обратно на грузовом такси, я понял, что просчитался. Стоило поставить мою подпись, как публика сплюнула и отвернулась. Подпись – это страховка, закладная квитанция, практически вексель. Бодрийяр оказался прав! Ценность переносится с момента красоты на уникальность художника и его жеста. Сказано, как хлыстом ударено.
Прошло недели две, я затеял уборку в студии, нашел рамы, которые еще в ноябре прислали из галереи, и отставил в сторону, чтобы предложить их старьевщику. От худого должника хоть мешок мякины. Портрет славянки я решил оставить, на него могли найтись покупатели. Остальные семь холстов, жалкие, заклейменные моей подписью, будто браганские овцы, стояли у стены. Они провисели в железном зале всю неделю, и – ни одного красного кружка, ни одной доброжелательной строчки! А ведь это лучшее, что сделал Понти, в этой серии он прыгнул выше своей головы.
Я свернул работы в рулон, завернул в старое покрывало и обвязал проволокой, чтобы снести в подвал. Потом я стал думать, как бы половчее спустить громоздкий рулон по узким ступенькам, прикидывал так и этак, и вдруг хлопнул себя по коленям и засмеялся.
Я понял, что сделаю с этим стадом. Зачем пропадать такому добротному холсту, правда, Шандро? Я сделаю с ними то же, что ты сделал с моим видом на колокольню Клеригуш, примерно четверть века тому назад. Помнишь, старичок, как ты шлепал синие кляксы, будто куски торфа, будто начинку из сливового пирога, будто пощечины – хлесь! хлесь!
А потом сказал, что купишь мне холст.
Иван
Уборщица, стоявшая под дверью с ведром, ткнула пальцем в табличку feminino и прогремела внутрь, где ее ожидала корзина мокрых бумажных полотенец. Я вышел в зал «Макдоналдса», жирный запах еды стоял там, как дым над пожарищем, но я даже бургера купить не мог. Гудящий голод заполнил мне голову, я быстро вышел на бульвар и вдохнул осеннюю горечь и бензин.
Сегодня шестое ноября, среда. Значит, я закончу десятого января, вечером. Как писал один русский писатель своей жене, играть надо много времени, много дней, довольствуясь малым и не бросаясь насильно на шанс!
Я бросился в воду, как китайский божок Куй-син, только у божка было ужасное лицо, а я хорош, как кукурузный початок, если верить девчонке с портового склада. Теперь на моем лице ровно блестят непроницаемые покерные глаза, будто две бойницы в стене крепости, эти глаза я заработал в царстве мертвых, сегодня я их испробую на деле, во время осады.
В восемь вечера я надену одолженные у Мендеша вещи и пойду в салон на руа Беко, где я когда-то проводил беспросветные дни. Ходил вокруг стола, сжимая ставочку в потном кулаке, смотрел на вытертое сукно, на головы, склонившиеся над ним, на быстрые белые руки крупье, а сесть с людьми не мог. Хорошо, что весной макао нашел, а то бы задохнулся.