Потом девчонки пришли, услышав звуки меренге, некоторые Хуана знали, посылали ему воздушные поцелуи. Мастер хмуро сказал, что танго портит балетную стать, но умение стоять на пальцах забыть невозможно.
И вправду, подумала я, невозможно взять и забыть охотничий флигель, ночные танцы в зале для боулинга, синие очки, кленовые листья. Как он тогда сказал: поработаю немного Осирисом, заберу деньги – и поедем смотреть на твой Петербург. Почему вчера он так покорно ушел? Проснулся, сел на кровати, увидел собранную сумку и покачал головой: ты русская, Лиша, и этого у тебя не отнять!
Напишу ему, что поедем осенью, в октябре в Мариинке поставят «Пеллеаса и Мелизанду». Я смотрела на своего партнера, скользящего по паркетному полу, думала о печальном лесничем, которого выгнала из дому, и слушала, как растет во мне нетерпеливое веселье – так идешь с электрички через сосновый лес и смотришь на огни дачи, где тебя ждут, и слышишь голоса и смех.
Напишу, приклею марку и отправлю с нетонущей почтой. Завтра же и отправлю.
Радин. Понедельник
Его разбудило хлопанье маркизы над окном, вчера он забыл закрутить ее как следует, а утром подул ветер с океана. Радин с трудом оторвал голову от подушки, в теле стоял непривычный болезненный гул. Банный халат валялся на полу, он поднял его и пошел в душ, горячей воды не было, пришлось пустить холодную. Потом он решил выпить кофе в пекарне и оттуда позвонить всем, кому положено. Сон еще не отпустил его, на языке сидел кисловатый привкус взлетного леденца.
Самое главное: позвонить на виллу, сказать, что сегодня на закрытие нагрянет полиция и Тьягу, ее предводитель. Потом позвонить бармену, сказать, что я снимаю дом. Радин вышел на галерею, надеясь проветрить голову. Ветер был холодным, солнце стояло низко над крышами. Потом пригласить Лизу на воскресный ланч; после ланча мы сдадим ее билет и поедем смотреть наше новое жилье.
Наверное, сейчас часов девять, подумал он, похоже, я сутки проспал, прямо как в больнице после метадоксила. Куда я вчера засунул телефон? Пятый абонент – Гарай. Надо предупредить его, чтобы не появлялся на закрытии, найти правильные слова, а у меня колокольный звон в голове, будто в первом акте «Эхнатона». Нужен кофе, две чашки ристретто, нет, три. Спустившись вниз, он увидел Сантос, сидевшую с пудреницей и пуховкой, и услышал удивленный возглас:
– Вы не уехали?
– Нет, сегодня съезжаю на другую квартиру. – Он подошел к ее окошку и наклонился, положив руки на подоконник. – Чудесно выглядите, сеньора.
– У вас семь пятниц на неделе. – Она взмахнула пуховкой, уронив на стол несколько розовых крошек. – Ну, живите, раз уплачено. Сегодня вышла новая таблица, можем проверить еще один билет.
– У вас и газета есть? – спросил он. – Не помню, куда я билеты подевал.
– Не забудьте потом вернуть. – Она просунула в окошко свежую «Diário de Notícias».
Радин развернул газету и увидел лицо Понти, молодое и веселое. Лицо занимало четверть полосы, название газеты было написано готическим шрифтом, а под названием значилось: понедельник, 13 de majo de 2019.
Понедельник? Радин перевел глаза на отрывной календарь в каморке Сантос, на листке тоже была цифра 13, он откашлялся и спросил, все еще надеясь на чудо:
– Какой сегодня день?
– Да вы никак проспали свой поезд? – засмеялась консьержка. – Понедельник, день святого Феликса Сардинского. Я вас вчера не видела, думала, уехали, не попрощавшись.
– Значит, понедельник. – Радин уткнулся в номера выигрышных билетов, но черные цифры поплыли у него перед глазами. Индейское зелье сожрало две ночи и два дня? Ну конечно, понедельник, потому и горячей воды утром не было.
Кто такой Феликс Сардинский? Сунув газету под мышку, он направился к выходу. На площади он свернул за угол, увидел за стеклом пекарни хозяина, делающего ему знаки до странности большой ладонью, и вошел внутрь.
Малу
солнце чернит киноварь, рамы только щеточкой, полы только губкой, с утра подавать кофе холодный, после ланча горячий, если картина пожелтела, протирать сырой картофелиной – если бы не память моя бездонная, я бы давно у них в доме рехнулась
сижу в пустом доме и вспоминаю, как в октябре падрону на шею кинулась, я ведь думала, он уже небесные гряды пронзает, весь в лазури и золоте! по ночам ходила плакать в оранжерею, там у меня угол для горя устроен
да что говорить, я в те дни совсем умом помутилась: стою в церкви, монетки бросаю, чтобы свечи зажечь, а они не зажигаются, хотела уже пожаловаться падре, но поняла, что не монеты бросаю, а жетоны от местной лотереи, их у мясника на сдачу выдают!
ума не приложу, куда падрон после выставки уехал и почему знака мне не подал, я бы хоть вещи ему собрала, напекла бы всего в дорогу, все лучше, чем сухомятку в поезде жевать
почему он на закрытие не пришел, мне понятно, не хотел себя внутри себя уронить, а теперь самое время за границу податься, где потеплее
русский сказал, что он напишет, когда на новом месте устроится, а мне, дескать, велел за домом приглядывать и за индейцем – сдался же падрону этот индеец, поедатель личинок, пусть бы лучше домой ехал и земляков своих забрал, весь город запрудили
у меня и манеры достойные, и память такая, что могу все «солнце наварры» пропеть, а этот что? басурман, некрещеный лоб, каждое утро норовит за почтой сбегать, все ждет, что ему первому приглашение пришлют, а сам дорожки два месяца не чистил, птицы весь гравий загадили, и барбарис на обочине оголился
а вдруг письмо никогда не придет? от этой мысли позвоночник у меня леденеет, прямо как водосточная труба – она у нас однажды в заморозки треснула и отвалилась, индеец тогда новую поставил, красного железа
Доменика
Я вырвала тебя из своей головы – легко, будто лисичку из мха.
Вчера, как только Рене сказал, что в окнах появился свет, я надела садовников плащ и вышла из дому – решила, что возьму такси до таможни, а дальше пешком. Жемчуг я положила в карман сумки. Пока я ждала такси, мне пришло в голову, что Гарай возмутится, если я попытаюсь его подкупить.
Как лучше начать разговор? Ради бога, позволь мне провести аукцион. Я понимаю, ты хочешь меня наказать. Но мне придется продать дом, чтобы оплатить счета. Я целый год жила в долг, полагаясь на старые связи, но после скандала кредиторы встанут у моего крыльца, будто глиняные китайские воины.
Я вышла из такси слишком рано, в начале квартала. Под дождем улица казалась длиннее, чем в прошлый раз, я шла по булыжной мостовой и ругала себя за осторожность. Чего я боюсь? И кто меня узнает в плаще, похожем на брезентовую палатку?
Как странно думать об этом теперь, когда я вернулась домой. Желтый автобус увозил меня все дальше от портовых кранов, за окном один за другим вставали мосты, первым вознесся ненавистный мост Аррабида. Странно, что ты выбрал его, чтобы назвать свою серию, а не тихий мост Инфанте или стальные завитки Эйфеля.
Я смотрела в окно и думала о том, что порвала чулки, о том, что простудилась, и о том, что жизнь никогда не будет прежней. Ногти обломались до мяса, даже не думала, что так бывает. Сердишься за скотч и мусорный мешок, Алехандро?
Я поступила так не из мести, у меня просто не было выхода. Меня бы заперли в бедламе до конца моих дней. А русского сунули бы в камеру, у него здесь нет ни прав, ни надежды.
Я стиснула зубы и сделала все как надо. Твоя смерть, Алехандро, оказалась безликой и безмятежной. Она отняла у тебя возраст и пол, отняла запах, лицо и голос. Это было не тело, а хитиновый панцирь, пустышка, а тело лежит на кладбище Аграмонте, я сама поставила там мраморного ангела, и там я буду плакать.
Когда мы с русским вернулись с обрыва и мыли руки под жестяным умывальником, висевшим на заднем дворе, он как-то жалко кривился. Сразу видно, что он не настоящий детектив, у настоящего отношение к смерти должно быть другое. Как у нашего индейца, например. Он говорит, что смерть – это простая и нужная вещь, в ней нет ничего бесчеловечного. Служанка зовет его свернуть голову утке, купленной на ферме, и он делает это с добродушной улыбкой, глядя утке в глаза.
Радин. Понедельник
– Не уехали? – Пекарь снял варежку и подал ему теплую руку. – Вам как всегда?
Радин кивнул, и кофейная машина загудела. Синий халат и спина пекаря, крест-накрест перетянутая фартуком, напомнили ему служанку с виллы «Верде». Потом он услышал скрип качелей в ночном саду, шорох брезента, плеск речной воды, взял чашку, хотел поблагодарить, но не смог оторвать язык от зубов.
Понедельник, черт бы его подрал. Закрытие выставки уже состоялось. Я не сказал Доменике о картинах. Я не сказал Гараю, что никто не хочет его смерти. Значит, он пришел в галерею и разнес все к чертям собачьим, как и обещал. А потом их всех забрали полицейские. Так, сначала кофе, надо избавиться от гула в голове. Радин сел за столик и снова развернул «Diário». Портрет на первой полосе был угрожающим, как военное воззвание, черное лицо щетинилось иглами, черные буквы раздувались и опадали.
Вчера на севере страны чествовали художника, сделавшего для португальской живописи не меньше, чем Пессоа сделал для литературы. Алехандро Понти ушел от нас в августе прошлого года, а вчера его работы, прежде неизвестные, были впервые показаны публике. Полный обзор на странице шесть.
Народу в пекарне стало меньше, булочник уже не метался между прилавком и печью, а весело переговаривался с покупателями. А с тобой никто не здоровается на здешний манер, звонко целуя воздух у твоих ушей, подумал Радин, глядя на свое отражение в кофейнике. И никто не спрашивает, поставил ли ты вчера на ту пегую лошадку.
Понедельник – сегодня. Лиза уехала десятичасовым. Потащила свой чемоданчик по булыжникам руа Катарина. Звонить бесполезно. Я обещал проводить и не пришел. Русские девушки прощают воров, игроков и даже убийц, но небрежности они не прощают.
– Вы еду забыли. – Хозяин принес тарелку, где рядом с булкой плавился кубик свежего масла. – Видели красавца? Осталось к антенне подключить!