– Опасность миновала. – Аманда подняла брезент. – Дальше пойдешь пешком. Весишь ты как целая тележка газет.
– А обязательно было так трясти? – пожаловался я, распрямляя спину.
– А я вообще не нанималась тебя катать, – усмехнулась Аманда. – Посмотрит он, где потеплее… Да чтоб его!
Я вылез из тележки и потянулся. Мы доехали уже до начала Одинокого проулка. Ночной ветерок кружил опавшие листья между металлическими сараями. Нигде не видно было ни души. Я все-таки оглянулся. Мне хотелось убедиться, что отец удовлетворился газетой и ушел домой. В проулке было тихо, и я пошел дальше. Секунду спустя я заметил, что Аманда осталась позади. Я обернулся.
Она стояла с напряженным видом, наклонив голову в сторону сараев.
– Что там? – крикнул я.
– Тсс, – шепнула она рассеянно, продолжая оглядываться, потом встрепенулась, выпрямилась и прижала руки к ушам. Тогда я понял. Похоже, я опять не заметил, как начал вздыхать и растревожил ее уши.
– Ничего-ничего, я просто остановилась кое-что проверить… – неохотно объяснила Аманда и двинулась ко мне.
Я не решился спрашивать дальше. Собственно, я и так знал ответ. Вздохи, уши и так далее. До конца проулка мы шли, не говоря ни слова. Осенняя лужайка уже открылась перед нами, сонно топорща в темноте сухие стебли, а вид у Аманды все еще был потерянный. Она шла медленно, прислушиваясь к тишине. Мне хотелось сказать что-нибудь, чтобы ее отвлечь.
– И что мы теперь будем делать? – спросил я. – Теперь, когда отец вернулся?
– Да ничего, – пожала плечами Аманда, кажется, наконец приходя в себя. Она придержала тележку на очередной кочке и продолжила: – Понаблюдаем за ситуацией. Может, твой отец и не заметит, что дома чего-то не хватает.
– Чего-то, – хмыкнул я.
Заметит ли отец, что дома чего-то не хватает. Как будто дома что-нибудь закончилось: мука или стиральный порошок. Аманда не обратила внимания на мою мрачную физиономию.
– Будем дальше делать дела. Я – разносить газеты, а ты…
– А я?
– А ты займешься школьными делами. И радио.
«Радио Попова» – о детях, выращенных животными
Эй вы, там, под одеялами, привет! С вами «Радио Попова» и я, Альфред, ведущий этой передачи. Начнем этот эфир с вопроса: что общего у Маугли, Тарзана и Ромула и Рема? Кто-нибудь хочет ответить? Никто, так я и знал, ладно, сам отвечу. Все четверо – человеческие дети, выращенные животными.
Ромул и Рем на самом деле люди только наполовину, потому что их отец был какой-то бог – кажется, бог войны. Дед Ромула и Рема царствовал, пока брат не отнял у него власть. Этот брат боялся, что в свой срок Ромул и Рем поступят с ним самим точно так же, и приказал утопить их. Королевский слуга опустил корзину с младенцами в реку, но коварный план не удался. Ромула и Рема нашла волчица, унесла в свою нору и кормила, пока младенцев не забрал пастух. Говорят, на этом месте братья основали Рим и он потом стал столицей Италии. А Маугли попал к волкам, потому что родители потеряли его в джунглях. У Маугли были еще другие друзья среди животных – пантера Багира и медведь Балу, они учили Маугли законам джунглей. А Тарзан после смерти родителей жил с обезьянами, а когда вырос, стал считать себя чуть ли не хозяином джунглей.
А что же отличает Маугли, Тарзана, Ромула и Рема от нас с вами? Вот ты, под одеялом, скажи! Та-дам, верно! Они все – придуманные персонажи. Но, хотите верьте, хотите нет, многие настоящие дети тоже выросли среди животных. Людей выращивали волки, медведи, собаки, козы, обезьяны и газели. Один шведский исследователь выделил таких детей в отдельную категорию: Homo ferus, дикий ребенок.
Представь себе, каково это – расти среди животных. Кто ты тогда – человек или зверь? Кто бы тебе больше нравился, люди или животные? Один мальчик, которого вырастили куры, прыгал и кудахтал как курица, а девочки Амала и Камала, выросшие среди волков, передвигались на четвереньках и преимущественно по ночам. Если бы у меня был выбор, я бы хотел вырасти среди орлов. Может, тогда я научился бы летать. Представь себе: я рос бы с младенчества как птенец орла, а когда люди нашли бы меня, пролетел мимо них, как настоящий орел. Распростер бы над ними крылья, а потом взмыл вверх, прижал руки к телу, вытянул носки и с дикой скоростью бросился к земле – и в последний момент снова воспарил к небу!
Сейчас я живу в одном доме с кошкой и вороной, но они не заботятся обо мне, а я не забочусь о них. Мы просто живем в мире и согласии. Они не трогают меня, а я их, если только один из них не валяется в моем гамаке, а другой не лезет в мой рюкзак. Сначала я их немножко опасался, но теперь привык и не вздрагиваю, если среди ночи слышу шорох крыльев, а по утрам на меня смотрят черные птичьи глаза. Вообще-то теперь они мне очень нравятся, но все-таки я лучше был бы орлом, тогда бы я летал над ними как ветер.
И сейчас «Радио Попова» зажжет свечу для всех диких детей и их друзей-зверей. Вот, она уже горит. Ветер врывается внутрь сквозь фанеру, которая у меня тут вместо одного стекла, пламя трепещет. Зажги и ты что-нибудь, карманный фонарь или фонарик на телефоне. Или просто зажмурься и представь это пламя.
И последнее. Было бы здорово получить от тебя письмо. Напиши на «Радио Попова». Напиши про волков, обезьян, про птиц – про что захочешь. «Радио Попова» не принимает эсэмэсок или сообщений на мессенджеры, так что придется раздобыть бумагу и ручку. Подпиши письмо «Для “Радио Попова”» и оставь его ночью снаружи у своей входной двери. Если не удастся подойти к двери, оставь письмо между оконными створками. Служба доставки «Радио Попова» заберет письмо до рассвета, и никто ничего не заметит, так что пишите! С вами «Радио Попова»!
Розыск
После возвращения отца я обходил Керамическую улицу подальше. Я надеялся, что отец скоро уедет куда-нибудь снова и никому не расскажет о моем исчезновении. Это если он вообще заметит, что дома чего-то не хватает. Я больше не ходил с Амандой разносить газеты, но по утрам всегда спрашивал, нет ли чего-нибудь необычного на Керамической улице. Иногда Аманда говорила, что в нашем окне горел свет и в квартире играла музыка, иногда внутри было темно и через дверь доносилось только сонное дыхание. То есть отец все еще был дома. Но ничто не указывало на то, что он меня ищет, – пока в одну ночь все не переменилось.
– Альфред! Альфред, просыпайся!
Я открыл глаза и обнаружил, что надо мной качается потолок, ощущение было, как будто я плыву по волнам в утлой лодчонке. Аманда стояла рядом и нетерпеливо раскачивала гамак из стороны в сторону, повторяя мое имя. Потом она бросила в гамак стопку бумажных листков – некоторые слетели мне на живот, некоторые скользнули под мышку.
– Ты посмотри, что он придумал! – воскликнула Аманда.
– Кто? – Я протер глаза и зевнул.
– Твой отец, – фыркнула Аманда, разметав рукой листки у меня на животе. – И такое на каждом углу! На заборах, на трансформаторных будках, на мусорных ящиках, на деревьях. Кое-где по два сразу, будто одного не хватило бы. Я сорвала все, какие нашла.
Я взял один листок, но на антресоли было темно и ничего не видно. Я нашарил в кармане пижамы фонарик, направил свет на листок и обнаружил в верхней половине листа свою старую фотографию. Кажется, я был тогда в первом классе. Я делано улыбался и держал в руках контрольную. Под картинкой было написано:
Мой дорогой сын семи лет пропал из дома, когда я был в короткой командировке, от которой не мог отказаться, хотя сердце мое разрывалось от мысли, что мне придется оставить сыночка одного. Когда я уезжал, все было хорошо. Холодильник был полон еды, денег оставлена внушительная стопка. Я звонил своему сыночку каждый день, но, к сожалению, его новенький телефон, очевидно, сломался, и я не мог с ним связаться. Я немедленно прервал командировку и, вернувшись, обнаружил, что мой ненаглядный ребенок, свет очей моих, пропал. Всех, кто может что-то рассказать о случившемся, прошу срочно позвонить по этому телефону. Нашедшему в награду – пакет кофе!
Я с недоумением взирал на объявление. «Дорогой сын… свет очей моих… сердце разрывалось… новенький телефон…» Да еще «…семи лет». Что за бред! Вранье чистой воды! Он даже возраста моего не помнит! Единственный правдивый момент тут – это что я пропал. Я скатал объявление в шарик и швырнул его с антресоли вниз.
– Он врет. – Я еле сдерживал ярость. – Я ему вообще не нужен! С таким же успехом мог бы написать, что меняет своего сыночка на пакет кофе!
Я вцепился зубами в край одеяла и зарычал, как напуганный щенок. Аманда подтянула к гамаку табуретку и села рядом. Некоторое время она молчала, просто смотрела в темноту.
– Я видела такое и раньше, – произнесла она наконец. – Некоторые родители начинают обращать на ребенка внимание только после того, как случится что-нибудь неожиданное. Ровно как твой отец. Он не замечал тебя, когда ты был рядом. А заметил, когда тебя не стало.
– Но я к нему не вернусь, – проговорил я, скрестив руки на животе. – Лучше спрыгну с обрыва!
– Я ничего не говорила про возвращение. – Аманда подняла брови. – А с обрыва в овраг ведет отличная тропинка, так что прыгать совершенно необязательно. Но надо все-таки подумать, как нам быть.
– Я уже всю голову сломал, думая, – пробурчал я. – На Керамическую улицу я не вернусь.
Со шкафа донеслось карканье – это Харламовский сообщал, что утро раннее и он намерен еще поспать. Аманда бросила взгляд на ворону и устало задумалась.
– Тебе я тоже уже надоел, – выпалил я, переворачиваясь на бок. – Конечно, легко делать добро тем детям, которых даже не знаешь. Засовывай всякие мелочи в почтовый ящик и не думай, кто живет там за дверью. Ты даже не узнаешь их, если встретишься с кем-нибудь на улице! Даже не знаешь, как их зовут, тебе хватает и фамилий.
Меня душила злость. Злость на отца. Злость на брошенных детей и их родителей. Злость на Аманду, ворону на шкафу и кошку, мурлычущую у печки. Я так злился, что, кажется, мог бы ребром ладони разломить мир напополам. На одной половине светили бы луна и солнце, а на другой царила вечная тьма. На одной половине ели бы мороженое и смотрели кино, на другой в поте лица бродили по темным пещерам, не имея ни крошки еды. На одной половине радовались бы и смеялись, на другой были погружены в мрачные мысли. И, наверное, нетрудно догадаться, на какой половине оказался бы я.