остое объяснение. Что – бы вам стало понятно как все устроено. Я понял, каким образом появляется это чувство, которое мы с вами называем любовь. Это же просто. Одна из ячеек изначально несет в себе формулу любви, но, соответствующая реакция происходит только при правильном действии двух ячеек. Только тогда формула срабатывает и получается верный результат. И еще я сразу понял что эти самые формулы, мы сами в свои ячейки и пишем, или, пользуемся готовыми шаблонами. Но для этого, нам нужно элементарно иметь представление о том, кто мы, и зачем собственно мы?
И я понял это. Я понял что я, часть огромной, очень нужной и умной таблицы, с какими – то своими глупыми и не очень, формулами. Кто – то возводит меня в степень, кто – то делит на ноль. Одни пользуются моими формулами для получения результатов в своей ячейке, другие, подсказывают свои формулы, что – бы мне легче было что – то просчитать. Одни делят, другие умножают и приумножают, отнимают и прибавляют, высчитывают проценты и минимумы. Сводят дебет с кредетом. Вычисляют отношения и соотношения. Долю вероятности и вероятность случайности. Отображают долю реализации духовности, от товарооборота с душей. Считают, просчитывают и просчитываются.
А результат таков. Что ты есть, то и есть вокруг тебя. И я сразу понял что мне нужно делать. Я посмотрел на нее с тем же воодушевление, как люди смотрят на выбросившегося на берег кита. Я улыбнулся. Я вышел из кафе и пошел по теплой, еще свежей от дождя улице. Я прописал в своей ячейки улыбку и начал дарить ее во все стороны и веси. Делите ее, умножайте на нее, отнимайте ее у меня.
Возможно, я тоже не знаю таких хитрых или простых формул. Но я буду их искать.
И я намерен их отыскать. Даже если, они находится в самом потаенном уголке мироздания….. в моем сердце.
Директор отхлебнул из горла и поморщился, – По – моему он был больной на голову?
– Ага, философ доморощенный, – согласилась она.
В этот самый момент я и появился. Специально я этого делать не хотел. Так само собою получилось. Стоя у стены, меня потихонечку затягивало в их сторону. Уже вечерело. И в тот самый момент, когда тень от бутылки достигла моих ног, я и высветился прямо перед ними.
Директор побледнел. Она сначала вскрикнула и совсем с ногами забралась на стол. Но затем спустившись приблизилась ко мне вплотную. Поводила рукой сквозь меня и засмеялась:
– Вот тебе и ага, это же голограмма, сто процентов это компьютерщики с первого этажа шутят.
– За такие шутки, в зубах бывают промежутки, – скороговоркой пояснил директор и отхлебнул еще.
Меня такое положение вещей возмутило. Я насупился и выпалил все свое недовольство разом:
– Сами вы голограмма, – сказал я и сплюнул от досады.
Они на минуту замолкли, но, она подмигнула ему и продолжила, – еще и со звуком, вот до чего техника дошла. Что же, зачет!
– Дурацкий прикол, – пояснил директор, – я их премии решу, на десять процентов, не меньше. Или поувольняю.
– Значит так, – заорал я, – меня между прочим похоронили.
– А текст то хромает, – констатировала она, – тухляк Сухарев, полный тухляк.
– Так, значит, меня так и звали? – Спросил я и… начал растворятся в воздухе.
– Ты куда, Сухарев? – закричала секретарша, – вернись, мы тебе все простим.
Но я исчезал. В самый последний момент, мне показалось, что голос секретарши очень мне знаком. Этот тембр, этот… это же был голос Герды. Теперь я уже совершенно в этом не сомневался. Прозрачная пелена закрыла мои глаза и я очутился у стены с движущимся в ней свете. Стало тепло и уютно, как в кресле у камина.
Когда я открыл глаза, она все так же пела на сцене. Рядом важно восседал паромщик, единственное, теперь он держал в своих руках мою тетрадь.
Глава десятая. Бильдербергский договор
– Что такое рай? Это, силой мысли, зарождающееся счастье. Есть только одно небольшое, но. Этим своим счастьем ты не должен причинить неудобств другим живым существам. И, казалось бы, условия то у задачки очень просты. Но, начиная творить рай у своих ног, ты медленно и верно созидаешь ад для других.
Что такое ад? Это бесконечное повторение ошибочных мнений, упакованных в блестящий фантик желаний. Попросту говоря, что русскому хорошо…
– Немцу смерть, – тихо добавил я и снова посмотрел на свою тетрадь в руках у паромщика.
– Неужели вы решили, что ангел действительно вытащит вас вот так, запросто, – назойливо просвистел где то у уха, Рабинович, – остерегайтесь такого рода посылов, голубчик, вы же в свете..
– Люстры, – уже злобно добавил я и нервно заерзал на своем кресле.
Герда перестала исполнять песню и зал захлопал ей. Я огляделся. Все было по-прежнему.
– Я объясню вам суть происходящего, – учтиво начал Рабинович.
– Может хватит уже, – огрызнулся я, – постоянно вы пытаетесь что – то мне объяснить.
– Это бильдергберский клуб, – паромщик аккуратно взял меня за локоть и развернул лицом к себе. Я хочу что – бы вы это понимали.
– Дело в том, – непринужденно и совершенно без тени сомнении, продолжил Рабинович, – раз в году, точнее на его исходе, все эти господа собираются в свой клуб. Закрытый клуб. Клуб для избранных.
– Бильдергберский клуб, – важно добавил паромщик, – самые влиятельные люди планеты сегодня здесь.
– Они что, тоже, того?! – Улыбнулся я, – отъехали.
– О, нет, – объяснял дальше Рабинович, – у них свои пути дорожки для проникновения в нижний ад.
– Все банально, – продолжал паромщик, – те, кто победнее и не может позволить себе личный саркофаг, собираются вместе. Застраивают поселок коттеджами. Маскируя при этом саркофаг общего назначения. Так появляются элитные поселки и районы. Хотя, если учесть что единственное их предназначение, скрыть истинное здание среди всего этого эпатажного хлама.
– Скрыть саркофаг, – пояснил Рабинович, – а господа побогаче, имеют его в своем арсенале прямо и непосредственно, так сказать имеют его.
– Сами господа редко, я бы даже сказал, совсем не проживают в местах таких саркофагов. Скорее, нанимают актеров из числа людей. Что – бы они изображали, какую – то суету в элитном микрорайоне. Для отвода глаз.
– Но, – паромщик вдруг стал более суровым и это проскользнуло в его голосе, – раз в году они приезжают в нужное место. Погружаются в саркофаг, а это, большой гранитный зал с множеством удобных, как правило ручной работы, гробов. Укладываются и призывают смерть.
– Для этого существует несколько простых манипуляций, – более спокойным тоном просвистел Рабинович, – но суть одна. Создать рай для всех. То есть, пожелать избавления земли от себя же самого. Но и это еще не перемещение в ад.
– Что же еще? – Уже с любопытством спросил я.
– Когда приходит смерть, – Пояснил паромщик, – нужно уговорить ее вернуть вас обратно. Выторговать свою будущую жизнь. И тут, я вам скажу, кто во что горазд.
Они оба рассмеялись и я посмотрел на всю эту шушеру, что собралась сегодня в клубе. Даже представил себе, как все эти богатеи пристроились в своих резных гробах, и, торгуются со смертью. Что, если не секрет, каждый из них может предложить ей?
– А это органичная мысль, – перестав смеяться, сказал Рабинович.
– А, самое главное, правильная, – добавил паромщик, – Ведь денег смерти не нужно. Да и благами ее не умастить. Так что же они предлагают в замен?
– И что же? – Мне почему то стало страшно. И паромщик это заметил. Он тихонько наклонился к моему уху и так же тихонько произнес:
– Души!
– Свои?
– Конечно нет, – уже выпрямившись сказал он, – чужие людские души. Весь виртуальный мир, создан для того, что – бы отрывать человека от реальности. Что – бы формировать в нем мысль к тому, что нет ответственности. Ни перед богом, ни перед народом, ни перед историей. Конечно это чужие души.
– Отсюда и катастрофы, – добавил Рабинович, – просрет один такой нувориш двести, триста душ. Потом приходится топить их в атлантическом океане на большом и непотопляемом кораблике.
– Подстраивают? – Глупо спросил я.
– По разному бывает, – ответил паромщик, – один из господ даже станцию по запуску торнадо построил. Так, говорит, накладнее но проще. Притащил к побережью, запустил волну и отбрехался за все путешествия. Можно войну начать. Можно эпидемию.
– Но, в последние года в моде сексуальная революция, – нравоучительно продолжил паромщик, – они заграбастали все СМИ. Вот и льют со всех экранов про независимость в отношениях. Жопы голые детям показывают среди бела дня. Наркотики в школах. Пидарасы в правительстве. Ничем нас уже не удивишь. За последние двадцать лет на этом поприще пошли хорошие всходы. Народ сам дохнет, от СПИДа, гепатита, от насилия захлестнувшего мир. От голода и наркоты. Господа развернули планомерную и отточенную работу. Уж поверь мне.
– Посадить бы вас всех в большую трехлитровую банку, – сказал я, – и закатать.
– Поразительно! – Воскликнул Рабинович.
– Что именно?
– Поразительно слышать это от создателя этого мира. А ты знаешь, зачем они все сюда собираются?
– Нет, – глупо ответил я.
– Тебя ищут, – нежно проговорила Герда.
Я и не заметил как она подкралась к нам. Взяла меня за руку и повела за собой. Снова.
– Ему нужно отдохнуть, – бросила она через плечо, и мы пошли все по тому же кровавому коридору.
Я сначала шел молча. Все смотрел на ее обнаженную спину и думал о происходящем. Странно, думал я, вроде бы даже вспомнил свое имя, а результатов нет.
– Это был твой псевдоним на радио, – сказала Герда, – ди-джей Сухарев. Не настоящее, выдуманное имя.
– Ты читаешь мои мысли?
– Конечно, – спокойно ответила она, – и там, в полете я все чувствовала, так что…
Я обнял ее, но она отстранила меня к двери и ножкой приоткрыла ее створ, – иди выпей, проспись и будь готов.
– К чему? – глупо спросил я.
– Творить ад, – она улыбнулась и грациозно ушла.
Я остался один. А может это и к лучшему, подумалось мне. Что она так ко мне относится.