Бурков важно пару раз кивнул и замолчал Ему, главному деревенскому специалисту по радио, совсем не хотелось выглядеть дилетантом в этом вопросе среди заведомо менее продвинутых односельчан. Он немного молча посидел и наконец поинтересовался:
— Ну тогда, может быть воткнуть в него ее, эту антенну.
Вклинился в разговор папа:
— Вот сейчас все придут, тогда и воткнем. Надо, чтобы со всеми вместе. А то неинтересно будет, одни участвуют, а других не приглашают.
Эти самые другие не заставили себя ждать. Буквально прошли минуты, как ввалился запыхавшийся директор школы, он же физик Лазуткин. С вытаращенными глазами он покрутил по сторонам круглой головой и по-учительски громко и твердо завыговаривал:
— Прошу меня простить, дорогие товарищи, школьные дела, понимаете ли, учебный процесс, так сказать…
— Садись, Дима, присаживайся к нам, — сказал ему примирительно папа. — сейчас последнего дождемся и будем «пусково» справлять.
— Что такое «пусково»? — спросил с блеском в глазах Бурков Николай и голос его дрогнул.
— Это то, о чем ты и подумал, — сказал директор школы с улыбкой быстро все понимающего человека. — Это значит пуск в эксплуатацию новой передовой техники. Правильно я понял, Григорий Павлович?
Мой отец тоже заулыбался и закивал:
— Правильно, правильно. Под звуки оркестра и с торжественным ужином.
— Эх, не зря я любимую работу на сегодня бросил и пришел на это мероприятие. — сладко потянулся на своем стуле Коля Бурков и вытянул руки по сторонам ладонями вверх. Даже в плечах у него что- то мягко хрустнуло от предвкушения.
Наверно, чтобы не выглядеть перед учениками — мной и Митей — легкомысленным человеком, директор — физик Лазуткин стал интересоваться стоящим на столе приемником, ведь по его поводу все сегодня и собрались. И потом он, наверно, уже несколько раз слышал в деревне звон про какой-то там приемник, который строят его ученики, и вот появилась возможность самому вникнуть в суть дела. Он придвинулся к столу, взял в руки приемник и стал его разглядывать. А потом, как и положено, начал задавать Автономову специфические вопросы. Не могу в точности воспроизвести их в силу большой для меня технической сложности самих выражений, но звучали они примерно вот так: «Скажи — ка, Митя, настройка на частоту радиостанции производится изменением индуктивности контурной катушки или же как?» или: «Насколько высокоомными должны быть головные телефоны при столь низкой колебательности всего контура детекторного радиоприемника?»
Чего тут скажешь, я сидел, открыв рот, абсолютно ничего не понимая в таких делах, а Митька Автономов, почти мой одногодок, разговаривал со своим учителем физики, да еще и с директором школы совсем на равных. Он тоже сыпал премудрыми терминами и разъяснял устройство своего изделия абсолютно свободно.
Митька Автономов понимал толк в радиотехнике, понимал не хуже самого директора школы!
Они сидели и болтали на физическом, техническом и радио языке, словно два соловья, выщелкивающих чудные трели и соревнующихся друг с другом в невероятно красивом пении.
Глядя на это, сидели, открыв рты, и мой отец, и начальник радиоузла Николай Бурков, и уже пришедший в нашу компанию Митин папа Михалыч. И мой отец прервал красивый соловьиный дуэт и сказал директору школы:
— Ничего себе, ученички у тебя, Дмитрий Николаевич! Да его, этого Митьку, уже сейчас можно в институт отдавать, в этот самый, какой-нибудь там электроники, едри ее.
Митя в ответ покраснел, а отец его, Михалыч, пробурчал чего-то там невнятное, но вполне одобрительное.
В разговор влез Коля Бурков с желанной, но несвоевременной идеей:
— Коли такое дело, может, пора «пусково» отметить, все же ясно уже.
Папа мой наверняка был сердечно согласен с инициативой Николая, но все же главный повод всей встречи заключался в другом.
— А радио послушать? Может и не заговорит совсем. Како тогда пусково?
Митя взялся за дело. Он был спокоен, он уже знал результат. Митя заранее все уже попробовал. И пододвинул приемник к себе.
— Тэк-тэк, — произнес он голосом профессора, стоящего на высокой кафедре и выступающего перед школярами. Маленькие глазки его при этом прыгали от приемника к нам, от нас к приемнику, а в глубине их мигали крохотные, но яркие лампочки, — сначала мы соединяем уличную антенну с катушкой и тем самым наполняем всю схему энергией радиоволн…
После этих сыновьих слов Михалыч вдруг стал маленько пыхтеть. Он как-то приосанился на своем стуле, приподнялся даже, лицо его, до этого маловыразительное, приобрело некоторую важность. Он наконец осознал значительность момента. Главный механик колхоза Михалыч вдруг понял, что его сын Митька, которого он всегда считал обормотом, занимающимся неизвестно чем, своими руками произвел на свет то, что интересно уважаемым им людям, что его сын совсем даже не обормот, потому, что как с равным разговаривает с самим директором школы. И говорит его Митька языком, неведомым ему самому, не последнему в деревне механику. «Что же это происходит-то здесь такое?» — спросила удивленная его душа, и Михалыч выпрямился на стуле окончательно, стал внимательно разглядывать всех собравшихся, как будто увидал всех нас впервые.
— Затем мы с вами надеваем наушники, — Митька ловко, одним легким движением обеих рук набросил наушники на голову, поправил их на ушах и… Тут голос у него возвысился, стал как у воспитателя в детском саду, разговаривающего со своими несмышленышами, — и вместе с вами начинаем сеанс связи.
Автономов тронул ползунок и плавно-плавно повел его по катушке. Взгляд его при этом устремился в какую-то бесконечно далекую даль, куда-то сквозь нас, в туманную необозримость, где работают передатчики на радиостанциях и посылают к нам сигнал за сигналом в виде прозрачных радиоволн. Задача только настроиться на них, поймать их с помощью ползунка на катушке, и мы услышим звуки далеких радиостанций… Неужели это возможно? — думалось мне, — и мы прямо сейчас услышим голоса людей, летающие вокруг нас в бесконечном эфире?
Митя какое-то время двигал свой ползунок, вращал глазами и молчал. Вдруг его пухлые губы стали шевелиться, узкие глазки расширились, и он пробормотал:
— Ага, ну вот мы и поймали вас, уважаемый Архангельск.
Он устремил глаза в потолок, приоткрыл рот и стал бессовестно слушать какие-то голоса, без нас, один. Но это продолжалось недолго. Первым взорвался его отец, Михалыч:
— Ты, Митька, совесть-то имей! Тут не ты один сидишь! Умник хренов! — Он подбежал к сыну и стал стаскивать с него наушники. Митя и не сопротивлялся, он помог отцу правильно надеть наушники, проинструктировал:
— Сиди спокойно, слушай внимательно.
Михалыч сидел остолбенело, крутил головой, вытаращив на нас глаза:
— Не слышу ни хрена, шум какой-то да и все.
Митя подошел к нему, оттянул наушники от ушей:
— Ты, папа, успокойся, не нервничай, прислушайся и все услышишь.
Михалыч в самом деле присмирел:
— Да, все правильно, — сказал он, — дело новое, шуметь тут не надо. Ему, видно хотелось, чтобы люди убедились: приемник, который сделал его сын, работает нормально.
И вот он сидит в наушниках, с выпученными глазами, замер, как охотник перед дичью, молчит и только посапывает.
— О! — сказал он басом и до нельзя округлил свои небольшие глаза. Замер. Прислушался. И замер надолго. Потом громко и сипло прошептал нам, будто не хотел, чтобы его услышали те, кто разговаривает в наушниках:
— Ледовую обстановку в горле Белого моря рассказывают. Ледоколы там работают, к навигации готовят. Не хрена себе! — прокомментировал он всю ситуацию.
Тут не выдержал мой отец:
— Слушайте вы, грамотное семейство, наушники надели, а другим думаете не надо! Одни вы что ли?
Он подошел к Михалычу и полушутливым, но не терпящим возражений тоном приказал ему, своему приятелю:
— Сымай технику, другие тоже хотят!
Михалыч повиновался, но не охотно. Он, кряхтя вылез из-за стола, и уселся вместе со всеми. Физиономия у него была при этом ошеломленная.
Сцена с моим отцом повторилась такая же, как и с Михалычем. Но он немного послушав Архангельск, вдруг потребовал от Мити переключить его на Москву.
— Наших-то трепачей мы слыхали уж, ты, Митя, столицу поймал бы, интересно, чего она нам скажет.
Митя Автономов сел с ним рядом, надел наушники, прикусил верхней губой губу нижнюю, сосредоточенно наморщил лицо и повел опять ползунок по накрученной проволочной спирали. Эфир в его ушах был полон всевозможных звуков, эфир гудел как большая коробка с цыплятами. Митя находился внутри этой коробки, и трудно было найти, выделить то, что нужно. И все глядели на него, как на фокусника, который вот-вот вытащит за уши из своей шляпы нового зайца. А Митя Автономов и вытащил.
— Пожалуйста, Григорий Павлович, слушайте свою Москву, — сказал он, как бы между прочим, передавая папе наушники.
Отец мой пока слушал, рта так и не закрыл. Потом он сам снял наушники, молча положил их на стол и сообщил нам, притихшим:
— «Маяк» там говорит, радиостанция, об успехах социалистического соревнования.
Он уступил место директору школы, а сам присел на свой стул и притих. Так после хорошего концерта люди некоторое время молчат. Не хотят лишними словами портить впечатление.
Радио прослушали все, и все глядели на Митю Автономова и даже на меня и говорили:
— Ну, Митя, ну, ребята, ну вы и учудили! Ну, надо же, а!
А директор школы и одновременно учитель физики Лазуткин как-то засмущался даже и сказал Мите вполне тихо, но все это слышали:
— Я, Митя, чего-то не доглядел насчет тебя… А ты и вправду продвинулся далеко, даже очень… Зайди-ко ты ко мне завтра, Митя после уроков. Обсудим то, да се…
После этого Митя по физике стал получать одни пятерки. Да и по другим предметам тоже крепко подтянулся. Наверно, в нем что-то проснулось, чего никто раньше не замечал.
А в тот вечер после сеансов радиосвязи Коля Бурков потер сладостно руки и громко радостно сказал: