«Признаюсь, — писал он, — что чувствительно было видеть на себе железы, но разлука с детьми моими есть для меня томная смерть…»
Он старался не поддаваться тоске и тревоге. Из Перми он писал Воронцову:
«Душа моя болит и сердце страждет… Разум мой старался упражняться, сколько возможно, то чтением, то примечаниями и наблюдениями естественности, и иногда удается мне разгонять черноту мыслей…»
В этой измученной, но не сломленной душе таилась огромная сила жизни.
«Когда я стою на ночлеге, то могу читать, — пишет он Воронцову из Нижнего Новгорода; — когда еду, стараюсь замечать положение долин, буераков, гор, рек; учусь в самом деле тому, что иногда читал в истории земли; песок, глина, камень, все привлекает мое внимание. Не поверите, может быть, что я, с восхищением переехав Оку, вскарабкался на крутую гору и увидел в расселинах оной следы морских раковин! Не почтите, ваше сиятельство, сне каким-либо хвастовством; я выхватить стараюся, почасту бесплодно, из челюстей скорби спокойную хотя минуту, и если не могу утешаться чем-либо существенным, то стараюся заняться безделкою…»
В декабре 1790 года Радищев добрался до Тобольска.
Здесь Радищева встретили приветливо. Как видно, слух о нем дошел сюда. Его приглашали в гости. Он бывал даже в театре.
Тобольск в XVIII веке.
В Тобольске он ждал приезда Елизаветы Васильевны с младшими детьми.
Слабая здоровьем, но сильная духом, молодая женщина совершила немалый подвиг, решив оставить налаженную столичную жизнь и разделить с Радищевым его изгнание. Этим своим самоотверженным и благородным поступком она как бы предварила подвиг жен декабристов, поехавших в ссылку следом за своими мужьями.
Г. И. Ржевская, подруга Елизаветы Васильевны Рубановской по Смольному, пишет в своих «Памятных записках»:
«Искусное перо могло бы написать целую книгу о добродетелях, несчастиях и твердости духа госпожи Рубановской, которая послужила бы к «назиданию многих…»
Сам Радищев называл свою свояченицу «геройской женщиной».
Елизавета Васильевна привезла в Тобольск двух младших детей Радищева — сына и дочь; два старших сына были отправлены в Архангельск к их дяде Моисею Николаевичу, занимавшему там пост директора таможни.
«Получив в горести моей великую отраду приездом моих друзей, я чувствую, что существо мое обновляется», — писал Радищев Воронцову из Тобольска.
Он подробно рассказывает о своей жизни в этом старом русском городе, раскинувшемся у стыка Тобола и Иртыша, о занятиях с детьми, благодарит за книги и журналы, присланные ему Воронцовым, подробно описывает город, местные нравы, погоду.
Во время своего пребывания в Тобольске Радищев с большим интересом и вниманием изучал находившиеся в его распоряжении труды о Сибири. Он написал краткое «Описание тобольского наместничества», в котором подробно описывал торговлю края и с особым вниманием останавливался на положении местных народностей, говорил о жестокой эксплоатации остяков и тунгусов.
В бытность свою в Тобольске Радищев написал небольшое стихотворение. Возможно, что оно явилось поэтическим ответом на чей-то вопрос о причинах его ссылки.
Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? —
Я тот же, что и был и буду весь мой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу,
Для борзых[110] смельчаков и в прозе и в стихах,
Чувствительным сердцам и истине я в страх
В острог Илимский еду.
В этих семи строках просто и сильно высказано утверждение, что он остался верен своим идеям, своему человеческому достоинству. Просто и сильно выражено осознание своей революционной роли.
Со дня на день Радищев откладывал свой отъезд из Тобольска, ссылаясь то на весеннюю распутицу, то на свое нездоровье, то на другие причины.
Он выехал только в июле, пробыв в Тобольске семь месяцев. Тобольский губернатор получил за это выговор. Как видно, из Петербурга зорко следили за каждым шагом Радищева…
Труден и долог путь по сибирской земле, по отрогам гор, через бурные реки, в глухой тайге. А навстречу шла ранняя осень. Нужно было спешить, чтобы до осенней распутицы добраться до Иркутска.
Вынужденное безделье начинало тяготить Радищева. Вторую зиму встречал он в пути.
8 октября 1791 года Радищев приехал в Иркутск.
«Дорога наша, — писал он отсюда Воронцову, — по причине худой погоды и нездоровья Елизаветы Васильевны, была скучна и тягостна… Я везде нахожу здесь человеколюбие, соболезнование, ласку… Когда меня отправят, мне неизвестно, и единственная дорога отсюда до Илимска есть река Ангара… Плыть оною должно вниз верст с 500. Потом через горы и леса 110 верст не иначе, как верхом. Зимою ездят по льду и через горы в санях…»
«Мы здесь живем, дожидаяся зимы, и ожидание мое сопряжено с немалою нетерпеливостью, для того что наскучило жить не на месте…»
Тысячи верст отделяли Радищева от родных мест.
Сибирская глушь, бездорожье держали его в плену крепче оков и стен тюрьмы. Десять лет, а может быть, и весь остаток жизни пройдет в этой суровой, пустынной стране.
«Признаюсь, что я имею некое отвращение подумать о моем в Илимске пребывании, — писал Радищев. — Я стараюсь себя уверить, что все равно, что жить там или жить в деревне; чувствование сильнее мысли, и я тревожусь. По счастию моему, я не один…»[111]
И в то же время могучая, необозримая Сибирь с ее плохо еще исследованными пространствами и неосвоенными богатствами не могла не захватить Радищева, горячо любившего родную русскую землю.
«Какая богатая своими естественными произведениями страна, эта Сибирь! Какая мощная страна!» — восторженно восклицает он в письме к Воронцову из Тобольска (24 июля 1791 года).
«Нужны еще века, — продолжает он, и его слова звучат замечательным пророчеством, — но когда она будет населена, она предназначена играть со временем великую роль в летописях мира. Когда могучая сила, когда непреодолимая причина придаст плодотворную активность закосневшим народностям этих мест, тогда еще увидят, как потомки товарищей Ермака будут искать и откроют себе путь через льды Северного океана, слывущие непроходимыми, поставя таким образом Сибирь в непосредственную связь с Европой, выведут земледелие этой необъятной страны из состояния застоя, в котором оно находится: ибо по справкам, которые я имею об устьях Оби, о заливе, который русские называют Карским морем, о проливе у Вайгача, в этих местах можно легко проложить себе короткий и свободный от льдов путь…»
И тут же добавляет, как всегда, готовый к практической деятельности, направленной на пользу родине: «Если бы я должен был влачить свое существование в этой губернии, я охотно вызвался бы найти этот проход, несмотря на все затруднения, обычные в такого рода предприятиях».
Дом Радищева в Илимске.
3 января 1792 года, пробыв в дороге больше пятнадцати месяцев, Радищев и его спутники увидели невысокую гору, покрытую темным еловым лесом, а у ее подножья — сторожевые башни в снежных шапках и высокие бревенчатые стены Илимского острога.
Иркутский губернатор И. А. Пиль в середине января сообщал Воронцову, что Радищев, выехав из Иркутска 19 декабря, благополучно добрался до Илимска.
«Хотя расстоянием от Иркутска не весьма далеко, но по глубоким по дороге снегам и проселочной дороге скорее доехать не мог, но пишет, что доехали здоровы и нашли там приготовленный для них дом довольно спокойным… Смею уверить, что они там, кроме скуки, никакой нужды не претерпят…»
На гравюре XVIII века Илимский острог выглядит небольшой кучкой деревянных домишек, построенных из толстых бревен, с маленькими окошечками, похожими на бойницы. Острог окружен высокой бревенчатой стеной. По углам — остроконечные башенки. За домами виден темный, поросший лесом горб горы.
Снег, безлюдье…
Вид Илимска. Рисунок сына Радищева.
Полтора с лишним века назад, в 1632 году, сотником енисейской команды Бекетовым был сооружен Якутский острог. В 1635 году им же был заложен острог на Олекме. Из этого острога вверх по быстрой Олекме плыл Ерофей Хабаров на Амур. В последующие годы были построены остроги Илимский, Киренский, Иркутский…
В те времена в Илимском остроге, как и в других городах-острогах, отсиживались за толстыми бревенчатыми стенами от часто восстававших тунгусов, томившихся под бременем непосильного «ясака». Ко времени пребывания в Илимске Радищева от острога осталось несколько полуразрушенных башен.
Главное занятие немногочисленного населения — охота на белок.
В Илимске было всего человек пятьсот жителей, и, по свидетельству Радищева, в нем решительно ничего не производилось — «не было ни сапожника, ни портного, ни свечного мастера, ни слесаря…»
Жизнь в Илимске благодаря помощи Пиля наладилась быстро. Еще в бытность Радищева в Иркутске для него был куплен старый воеводский дом, за который Радищев заплатил десять рублей. Жил он в этом доме недолго. Присланные Пилем плотники, взятые из числа ссыльных, построили Радищеву новый дом.
При доме была устроена плавильная печь; в ней Радищев занимался обжиганием керамических изделий собственного изготовления.
Обычно он вставал рано, ему приносили большой чайник с кипятком, и он сам приготовлял кофе.
Потом садился писать, читал, обучал детей географии, истории, немецкому языку.
Часто ездил по окрестностям, бродил с ружьем по лесам и горам, окружавшим Илимск.
«Горы, покрытые лесом, тянулись по обоим берегам реки, — вспоминает сын Радищева, Павел, проведший свои детские годы в Илимске. — Леса состояли из сосны, ели, лиственницы, сибирского кедра и березы… В лесах родилось много красной смородины, а в низких местах — черной; земляники, брусники множество, малина, морошка, черника, голубица…»
С внешней стороны жизнь в Илимске была терпимой. Два унтер-офицера, приставленные для надзора, имели особые квартиры и только изредка заглядывали к Радищеву, Он пользовался известной свободой и не только бродил с ружьем по лесам, окружавшим Илимск, но ездил в лодке вверх и вниз по Илиму. Зимой добирался на санях до устья Илима — верст за сто от острога, в селение Коробчанку, где ловилось множество осетров.