ться от своего мнения, но Радищев стоял на своем и твердо заявил, что он лучше готов подвергнуться гонению и оставить В службу, чем согласится допустить несправедливый приговор. Когда дело было доложено Воронцову, тот сначала рассердился, полагая, что несогласие с общим мнением вызвано какими-нибудь корыстолюбивыми целями, но все-таки внимательно прочел мнение Радищева, а потом захотел лично видеть и выслушать доводы младшего асессора. После разговора с Радищевым президент изменил свой взгляд и браковщики были оправданы.
К немалому удивлению перепуганных чиновников победа осталась за младшим членом Коллегии. Браковщики были оправданы, а президент Коллегии Воронцов обратил внимание на умного, смелого и талантливого члена Коллегии, который, по выражению чиновников, — «прямодушием своим приобрел совершенную его (Воронцова) доверенность и за оказанное упорство награжден чином надворного советника».
Но «общественной добродетели», стонущей в цепях рабства и тирании, от этой частной победы было не легче. Для Радищева это было только частное упраж-нение для широкого литературного выступления на борьбу с общественным злом. Необходимость такого выступления он чувствовал, так как очень скоро убедился, что «малые и частные неустройства в обществе, связи его не разрушат, как дробинка, падая в пространство моря, не может возмутить поверхность воды». Своим литературным выступлением (изданием книги «Путешествие из Петербурга в Москву»), Радищев и хотел всколыхнуть это море социальных несправедливостей и «частных неустройств». Это выступление он рассматривал, как выполнение «гражданского долга» и «общественной добродетели» перед родиной.
В 1780 году, по рекомендации А. Р. Воронцова, Радищев поступает в петербургскую таможню, где и работает до самой ссылки в Сибирь, т. е. до 1789 года, сначала помощником управляющего, а затем и управляющим.
Во время службы Радищева в таможне (в 1783 году) умерла первая его жена Анна Васильевна Рубановская, оставив его вдовцом на 32 году жизни с четырьмя маленькими детьми. Старшему сыну Василию было семь лет. Второму Николаю — шесть лет, дочери Екатерине шел третий год, а младшему сыну Павлу второй год.
В эпитафии, предназначенной для памятника жены, он излил свою горечь и тоску по поводу дорогой утраты, при этом он высказал сомнительную надежду на встречу со своей женой после смерти.
О если только то не ложно,
Что мы по смерти будем жить,
Коль будем жить, то чувствовать нам должно,
Коль будем чувствовать, нельзя и не любить.
Надеждой сей себя питая,
И дни в тоске препровождая,
Я смерти жду, как брачна дня:
Умру и горести забуду;
В объятиях твоих я паки счастлив буду,
Но если ж то мечта, что сердцу льстит, маня,
И ненавистный рок отьял тебя навеки —
Тогда ограды нет, да льются слезны реки.
Тронись, любезная, стенаниями друга!
Се предстоит тебе в объятьях твоих чад.
Не можешь коль прейти свирепых смерти врат,
Явись хотя в мечте, утеши тем супруга…
Эпитафию эту не разрешили выбить на памятнике покойной, вследствие выраженного в ней некоего сомнения относительно бессмертия души.
Какие же впечатления выносит Радищев за период десятилетней работы в таможне, как выглядит русская торговля и таможенные нравы в изображении Радищева?
Все письма к графу Воронцову, написанные в этот период, переполнены бесчисленными экономическими сведениями: цены на русское сырье и иностранные товары, вопросы экспорта и импорта переплетаются с описанием плутней русских и иностранных купцов, махинациями таможенных чиновников, философскими моральными рассуждениями.
«Цены на русские товары — говорит Радищев — Доселе худы», «амбары переполнены бочками с медом, сахаром и крупой». «Весь двор был наполнен товарами, выгруженными с иностранных кораблей… После обеда пошел превеликий дождь… купцы — продолжает он — спасая свои прибытки, бегают в слезах… призывают на помощь бога или его клянущих. Но не находят в молитве искупления. Причины такой тесноты — великое количество бочек сахара, выкупить который недостает на бирже денег, чему низкий курс русского рубля является не малой причиною».
Плутни купцов и взятки таможенных чиновников обычное явление. «Между разными покушениями — говорит он — недоплачивать, чтобы не сказать красть пошлину, способ прятать дорогие вещи и малопошлинные или беспошлинные товары — самый распространенный». Купцам удается таким образом надувать казну тем более легко, что зрение чиновников «прикрыто взятками». Печальнее всего то, что взятки берут не только мелкие чиновники, но и крупные. Разница только в сумме н приемах, а суть одна и та же. «Самые те, — говорит он, — которые от худой молвы ограждают себя чванством и пышностью, с удовольствием видят, когда поверенному их обмануть удастся имея на всякий случай то убежище (совести), что не он то сделал, а его поверенный. И число сих людей гораздо больше, нежели обыкновенно думают»
Важно заметить, что и здесь, в мире таможенных взяточников, Радищев приходит к выводам, что причину «сего зла» надо искать повыше таможенных надсмотрщиков… Все следы ведут к правительственным сферам, к министрам и сенаторам, которые нарушают государственные узаконения. «И не только не всегда поступают по правилам добродетели, но не соблюдают оной и наружности».
Так например: князь Гагарин получает арендную плату за амбары, а пеньку девать некуда «товар кладут на Голодае, оставляй платежное место впусте… Таким образом к убытку от худой цены на пеньку, — говорит он — прибавляется убыток от ненужного платежа амбарных денег Гагарину».
А вот еще факт, доказывающий, что «закон остается. не в силе». Согласно новому распоряжению, владельцы морских судов содержать таковые бесплатно, в гавани права не имеют, а между тем они это делают.
В Выборге идет спор между городским магистратом и таможней об исполнении ныне сего узаконения». Опять нити взяток ведут в магистрат. «В обширной Российской империи, — говорит он, — где тысячи обитают кочующего народа, где с удовольствием читают Локка, Деламберта, Монтескье и Рейналя, где жил и погребен Эйлер, понятия об общих положениях не могут быть одинаковы».
Такова природа таможенных чиновников, магистратов и управителей. Но, если — по выражению Радищева — среди чиновников, и «управителей», как исключение найдутся два-три честных человека, то купцы все бег исключения плуты и мошенники.
В самом деле: «Купец, — говорит он — всегда ищет своего прибытка; и из ста тысяч один может быть найдется, который бы наистрожайше соблюдал законы честности» (Разрядка наша).
Таким образом для практического проявления восторженных идеалов, любви к истине, честности, законности и добродетели (от которых не отказывается идеалист Радищев) не оставалось никакого места в мире торговли, которая и основана (по своей природе) на плутнях и обмане. Радищев не понимает (да и не мог понять) социальной природы торговли, и все время ратует за «честную торговлю».
Работая в Коммерц-коллегии и таможне, он близко мог наблюдать печальную экономическую действительность крепостной России второй половины XVIII века. С одной стороны, необыкновенная роскошь двора, взяточничество и казнокрадство вельмож и министров, находящихся на содержании иностранных купцов, с другой — материальное и духовное порабощение крестьянства. «С одной стороны почти всесилие, с другой — немощь беззащитная». Дворцы вельмож надменно смотрят на «хижины унижения и нищеты» крестьян. Внешняя и внутренняя торговля России того времени на 80 % находилась в руках иностранцев.
Сатирический журнал Новикова «Трутень» так высмеивал характер тогдашней торговли: «На сих днях прибыли в здешний порт корабли (из Руана и Марселя). На них следующие привезены нужные нам товары: шпаги французские разных сортов; табакерки черепаховые, бумажные, сургучные; кружева, блонды, бахромки, манжеты, ленты, чулки, пряжки, запонки… А из Петербургского порта на те корабли грузить будут разные домашние наши безделицы, как-то: пеньку, железо, нефть, сало, свечи, полотны и хлеб». Такие объявления помещал Новиков в своем журнале. Фактическое состояние дела подтвердило, что в этом не было ничего преувеличенного.
В обмен на драгоценное русское сырье: пшеницу, лен, сало, пушнину и лес. Россия ввозила «аглицкое» сукно, вино, кофе, французские булавки, парики и шпаги. «Товары, — как говорит Радищев, — роскошь питающие, предназначенные для удовлетворения утонченных вкусов придворной аристократии. К тому же «баланс» — говорит он — от этой торговли был не в нашу пользу».
Все это не могло не раздражать Радищева, как человека, исповедующего утопические взгляды «честности и справедливости», с одной стороны, и, как раннего идеолога нарождающейся промышленной буржуазии — с другой.
Уже значительно позже, находясь в Сибири, он писал Воронцову, что «в России множество недостает мануфактур, роскошь питающих, нет ни сахару, ни кофе, ни вина и не умеют еще варить хорошего пива и долго еще будут нам платить сими товарами за наши произведения». В этом же письме он рекомендует применять в отношении торговли покровительственную политику, имеющую целью развитие отечественной промышленности и создание внутреннего национального рынка. «Запрещение иностранных мануфактурных произведений — говорит он, неминуемо родит мануфактуры дома, а без того внутренние рукоделия могут придти в запустение».
Под сложным влиянием такой действительности Радищев все больше и больше убеждался в том, что все это социальное зло является неизбежным результатом существующего самодержавно-крепостнического строя. Для борьбы с ним Радищев и начал готовиться и тем усерднее, чем больше охлаждался его патриотический жар, вынесенный из Лейпцига.
Если, в служебной практике Радищеву, благодаря необыкновенной «твердости человеколюбивой души» и настойчивости удавалось защищать невинных пеньковых браковщиков, то одному из его героев, судье Крестьянкину, даже эта «частная добродетель» не удалась.