— Д-да-а… Их и в самом деле не стоило вытаскивать из воды! Они еще причинят неприятности многим людям…
— А может, наоборот? — покусывая карандаш, возразил редактор.
Золотницкий молчал. Редактор принялся вычитывать материал, размечая, куда и какой снимок поставить, на сколько квадратов печатать. Иногда он вычеркивал строку-две, иногда что-то вписывал. А Чащин через его плечо следил за правкой и дивился: как это он сам не придумал такие простые и острые слова?
— Кто сегодня дежурит в газете? — спросил вдруг редактор.
Чащин пожал плечами. Голубцов сердито поморщился:
— Журналист должен знать все о своей газете!
Гущин торопливо подсказал:
— Но ведь Бой-Ударов всю ночь в редакции!
— Да, этот может! — одобрительно сказал редактор и начертал на углу первой страницы: «Заверстать на вторую полосу на три колонки». Встал, принес большой конверт и аккуратно заклеил в него рукопись, снимки и письмо, которое тут же набросал.
— Поезжайте в город! Материал сдайте лично Бой-Ударову. Я ему написал записку. Деньги-то у вас есть, журналисты?
Чащин и Гущин спели что-то вроде дуэта из «Аршин мал-алан»: «Есть, есть!» — «Много ли их?» — «Хватит на двоих!»
— Вот и кончился наш отпуск, товарищ Золотницкий! — с усмешкой сказал Голубцов. — Придется возвращаться к своим родным пенатам. Неспроста, видно, нам предоставили тут такое жилье! В этом нам еще надо будет разобраться…
— А вы поезжайте в Камыш-Бурун, — вдруг посоветовал Чащин. — Там рыбаки, там и лодки. И мою новую статью можете на месте проверить.
— Ишь какой хитрый! Он уже о новой статье говорит! А может быть, нам с вами придется еще за эту на бюро обкома отвечать?
— А я и отвечу! — гордо выпрямился Чащин.
— Посмотрите на него! — с жестом полного отчаяния обратился редактор к Золотницкому. — Да не вы, не вы, а я отвечать буду, молодой человек! Понятно? Скажите Бой-Ударову, что я завтра вернусь в город. Битва только еще начинается!
Чащин вдруг понял, какую кашу он заварил, и крепче прижал локтем пакет, как будто боялся, что Голубцов вот-вот передумает.
— Будет уж вам за пакет хвататься! — иронически заметил редактор. — Я не передумаю. Только поторопитесь, а то сейчас Трофиму Семеновичу уж, наверно, позвонили о вашем визите сюда.
— А как же я? — спросил Муромцев, устремляясь к редактору.
— Ну, вам о себе горевать нечего, — усмехнулся Голубцов. — Пусть ваш бывший шеф горюет. В понедельник, я думаю, вас снова примут на работу…
Последней фразы Чащин и Гушин уже не слышали. Они бежали семимильными шагами. То вырывался босой Чащин, то обутый Гущин. И, лишь оказавшись за стенами замка товарища Сердюка, они вздохнули свободней и подождали отставшего Муромцева.
На шоссе им удалось прицепиться к случайной машине, шедшей в Камыш-Бурун. Там они задержались ровно на столько, чтобы захватить свои вещи, и ринулись дальше. Они пересаживались с машины на машину, уговаривали, умоляли, пускали слезу и, наконец, часам к двенадцати ночи добрались до города.
Все трое были в синяках, пыльные, голодные.
Возле редакции Муромцев простился с журналистами. Он понял, что теперь дело уже только в их настойчивости, а ее, кажется, хватит.
Бой-Ударов сидел один в кабинете редактора и вычитывал последнюю полосу. Газета была готова, сверстана, исправлена. Осталось послать ее на подпись Коночкину и запустить в машину.
Бой-Ударов принадлежал к тому поколению журналистов, которые пришли в газету с винтовкой в руках, отстранив старых владельцев. В те дни они знали о газете куда меньше, чем в первый день своей работы знал Чащин. Они не кончали специальных учебных заведений, да и вообще их грамотность была под большим сомнением у метранпажей. Но метранпажи и печатники понимали, как и Бой-Ударов, силу печатного слова, преданного революции, и сделали все, чтобы обучить молодого коммуниста новому делу.
Так он и начал свою журналистскую деятельность, приставив к редакторскому столу винтовку и готовый немедленно в бой, как только прозвучит сигнал тревоги. Сейчас Бой-Ударову было больше шестидесяти лет, и от прошлого у него остался только принятый еще в те годы псевдоним, когда-то приводивший в трепет врагов советской власти. Побывав за свою жизнь и редактором, и заведующим отделом, и просто сотрудником, и организатором многотиражек в политотделах МТС, на железных дорогах, в воинских частях, теперь он занимал пост ответственного секретаря редакции и по-прежнему славился резкостью своих формулировок и принципиальностью выступлений, хотя писал все реже и реже, предпочитая по мере сил помогать молодым товарищам.
Ответственный секретарь был явно недоволен газетой. Разложив перед собой на столе все четыре полосы, он встал и принялся рассматривать заголовки. На первой полосе, как и всегда, шли короткие заметки, переданные телеграфным агентством со всего Советского Союза об успехах и удачах строителей и производственников. Ниже был набран официальный материал: указы правительства о награждении отличившихся, о присвоении званий. Там же были два фотоснимка: один из Сибири, другой с Урала. Вторая и третья полосы заполнены силами редакции и актива авторов. Тут были и статьи о пользе кукурузы, и отчет с партийного собрания крупного завода, и материалы рейда по колхозам области, — не было только острого выступления, которое заставило бы читателей газеты собираться толпами у стенда, при встрече спрашивать: «Читал? Нет еще? Обязательно прочти!» — вечная мечта газетчика. О четвертой полосе нечего было и говорить: она почти вся заполнена объявлениями.
«Да, видно, Коночкина мне не прошибить! — размышлял Бой-Ударов. — Опять снял три критических материала! Всего две недели, как уехал редактор, а газету словно подменили! Это уже не газета, а какая-то вегетарианская столовая! Не хватает только лозунга на первой полосе: „Не убивай! Постой! — сказал Лев Толстой!“ Нет, пора обратить внимание обкома на эту странность! Да и на „летучке“ надо поговорить о миролюбии нашего добрейшего Ивана Ивановича.»
У ответственного секретаря бывали иной раз ошарашивающие мысли, повергавшие его собеседников в дрожь. Так, он считал, что совсем не обязательно областной газете перепечатывать подряд все материалы из центральной прессы, что областная газета должна в первую очередь показывать лицо области. Но собеседники, подрожав немного от этих крамольных высказываний, успокаивались на том, что «бодливой корове бог рог не дает!» — вот ведь не позволили же Бой-Ударову замещать редактора на время отпуска, так и оставили секретарем. А его собственные статьи иной раз удается так выправить, что и сам автор их не узнает. Правда, каждый раз приходится опасаться, не хватит ли старика кондрашка, однако все обходится…
Бой-Ударов знал, что его идея не находит распространения. Оставалось одно: по мере сил насыщать острым материалом хоть те две полосы, из-за которых, собственно, газета и называется областной. Но и на эти две полосы постоянно вторгались какие-нибудь перепечатки, и тогда вся жизнь области откочевывала в уголок на четвертой странице, где-то над объявлениями о разводе и о страховании домашнего имущества.
Сегодня обе полосы были полностью отданы области, но что это были за статьи! Обтекаемые, вежливо-успокоительные. Бой-Ударов даже плюнул в корзинку для бумаг и сердито вывел свою подпись на первой полосе.
Где-то хлопнула дверь, застучали подкованные каблуки, Бой-Ударов поднял голову. Как всякий газетчик, он знал огромную силу неожиданности в своей работе. Вдруг могла прийти телеграмма ТАСС, важное правительственное сообщение, и полосы газеты неожиданно приходили в движение: что-то вылетало, что-то вставало на первое место, наборщик и метранпаж рассыпали набор и принимались набирать новый материал. И все это надо было сделать так, чтобы газета вовремя попала к подписчику.
Но тут ничего не произошло. В кабинет ввалились фоторепортер Гущин и новый, так бездарно перепутавший рабкоровские письма сотрудник.
— А, это вы! — буркнул ответственный секретарь и склонился над столом, подписывая вторую полосу.
— Подождите, товарищ Бой-Ударов! — воскликнул новый сотрудник, удерживая его за руку.
— В чем дело?
— Мы привезли материал! — задыхаясь, будто он бежал сюда бегом, сказал новенький.
— С визой редактора! — торопливо добавил Гущин, произнося это сакраментальное слово с таким нажимом, что Бой-Ударов невольно выпрямился.
— Вот! — новенький вскрыл пакет и выложил на стол какие-то смятые листы, очевидно побывавшие в воде или залитые его собственными слезами.
— Вы что, выплакивали у редактора разрешение? — брезгливо спросил Бой-Ударов. — Почему рукопись грязная? И где вы нашли редактора?
— В доме отдыха «Чинары», — торжествующим голосом заявил Гущин. — А что листы и снимки подмокли, это ничего, мы их ему вплавь доставили. Негативы-то у меня целехоньки, я сейчас отпечатаю.
— Вплавь? — поразился Бой-Ударов. Со времени войны ему не приходилось слышать о такой оригинальной доставке материала.
— Он потом вам все расскажет! — заторопился Гущин. — Вы сначала прочитайте письмо редактора и пошлите материал в набор.
— Газета сверстана! — торжественно объявил Бой-Ударов и кивнул на стол.
— Это ничего не значит! — вскричал новенький. — Редактор приказал напечатать статью в сегодняшнем номере!
— А завтра будет поздно? — язвительно спросил Бой-Ударов.
— Если можно пресечь очковтирательство и антигосударственную практику, мы должны сделать это немедленно! — парировал новенький.
— Вон вы как думаете? — удивился Бой-Ударов, но рука его сама потянулась к неприглядному свитку. Нет, этот Чащин совсем не промах, он нашел нужные слова, чтобы разбудить его интерес.
Он сел за стол, кивнул молодым людям, чтобы те устраивались поудобнее, и принялся читать. Пробежав первую страницу, он поднял глаза и уставился на Гущина:
— Вы еще здесь? А кто будет за вас снимки делать?
Гущина как ветром сдуло. Чащин с тревогой следил за тем, как Бой-Ударов читал. Время от времени секретарь бормотал: