Оркестранты ударили по струнам, и снова поплыли звуки танго. Я вышел из-за стола и протиснулся между молодыми людьми, боюсь, не слишком вежливо. Марта уже протянула руку Брегману, но я перехватил ее на лету, довольно бесцеремонно сказав:
— Герберт Оскарович, очередь моя!
Лицо Марты покрылось красными пятнами, но руки она не отняла. Брегман отвернулся с безразличным видом. Отходя от столика под взвизгивания скрипки, я увидел, как он что-то заказывал официанту. Только по резким его жестам можно было понять, как он взбешен.
Танцор я не очень ловкий. Но тут, как мне показалось, танцевали одни калеки, люди на протезах. Едва ли нормальному человеку удастся так ловко изображать инвалида. Они топтались на месте, вздергивали ноги и переставляли их, как ходули, и снова принимались топтаться. Такой танец под силу и паралитику.
— Чем этот ваш Герберт занимается? — спросил я, попав, наконец, в неторопливый ритм паралитиков.
— Почему мой? — возвращаясь на стезю привычного кокетства, возразила Марта.
— Я сужу не по вас, а по Александру Николаевичу. На него смотреть тяжело!
— Ах, это!.. — Лицо ее увяло, в глазах мелькнуло что-то вроде страха. Но последнее слово должно было остаться за нею, на то она и женщина! — Гордеев знает, что мы с Гербертом старые друзья.
Я часто замечал, что женщины, перестав любить мужа или выйдя замуж без любви, называют его просто по фамилии. Называя мужа так, она как бы говорила: «Я свободна в своем волеизъявлении. Он посторонний человек! Он просто Гордеев! Я лишь по недоразумению ношу его фамилию!» — Вот как разговаривала Марта с этим Гербертом.
— Так чем же занимается Брегман? — беспощадно продолжал я.
— Он талантливый художник! — выпалила Марта.
— Ага, понятно! И для утверждения своей талантливости обновляет иконы в соседней церкви?
— Откуда вы это взяли? — с некоторым испугом спросила она.
— Пока вы танцевали, его приятели заспорили между собой, сколько он содрал с местного ксендза: пятьдесят тысяч или сто… — с легким сердцем солгал я. — Недурная сумма для богомаза! Он «трудится» сейчас в каком-то католическом соборе…
— Это неправда! — строго сказала Марта и остановилась, сняв руку с моего плеча.
Это был отказ от танца. Но он меня больше обрадовал, чем огорчил. Значит, в душе этой женщины была настоящая любовь к искусству. И лжи она, наверно, не прощает.
Я шел рядом с ней к столу, за которым нас ожидали, разглядывая с некоторым злорадством: ведь там видели, как она отказалась танцевать. Только Гордеев все не поднимал глаз. Но на тех мне было наплевать. И я бросил последний камень:
— Впрочем, ваш муж тоже переписывает иконы и, кажется, недурно на этом зарабатывает, — безразличным тоном промолвил я.
Марта даже приостановилась, лицо у нее побледнело, глаза стали темными, в них засверкали искорки.
— Плохо же вы относитесь к искусству. И хорошо, что ушли от него! — презрительно швырнула она прямо мне в лицо. — Александр Николаевич — лучший реставратор картин! — Тут она вспомнила имя и отчество мужа.
— А эти молодые люди говорят, что Брегман тоже реставрирует. Хотя, конечно, одно дело — реставрация музейных ценностей и, наверно, совсем другое — роспись соборной живописи… — подливал я масла в огонь, соглашаясь даже на то, что огонь обожжет и меня.
— Герберт никогда не унизится до такой пошлости! — решительно сказала Марта и, отойдя в сторону, быстрыми шагами пошла к тому концу стола, где уселся Брегман.
Я, покинутый ею среди зала, выглядел, должно быть, очень смешным, так как девицы захихикали. Гордеев поднял глаза, взглянул на жену, садившуюся рядом с Брегманом с видом решительным и даже мученическим, и снова уткнулся в тарелку.
Я сел рядом с ним и оказался лицом к лицу с Гербертом, разливавшим коньяк.
— Скажите, Герберт Оскарович, а как церковники оплачивают реставрационные работы? — спросил я самым невинным тоном.
Обычно, когда виночерпий начинает разливать давно ожидаемое вино, то все смотрят на это священнодействие молча. Разговоры возникают снова уже с поднятыми рюмками. Поэтому мой вопрос прозвучал, как удар барабана. К чести Брегмана, рука у него не дрогнула, коньяк лился равномерной струйкой в рюмку Марты. Она сама задержала эту руку. Впрочем, рука художника должна быть твердой.
— Вероятно, в зависимости от качества исполняемых работ… — Он вопросительно пожал плечами, обвел всех взглядом и остановил его на мне. Глаза у него были твердые, немигающие, голубые, переходящие в стальной цвет. — А вы что, собираетесь наняться реставратором?
— Нет, я собираю материал для статьи о художниках-атеистах, которые продают свой талант церкви. Предыдущая моя статья была посвящена реставраторам старой живописи, в частности нашему уважаемому Александру Николаевичу. Но я нечаянно столкнулся и с другой стороной вопроса: из его реставрационной мастерской ушло несколько талантливых художников, и — представьте себе — некоторые нашли пристанище у церковников. Для вопроса о воспитании советской молодежи это имеет значение…
— Оставим политику в покое, — капризно сказала одна из девиц и поднялась, ожидая Галиаса. Но тот не торопился.
— Я посижу, потанцуй с Яном! — предложил он.
Белокурый великан торопливо вскочил и ушел с девушкой. Брегман смотрел на Марту. Марта отрицательно покачала головой, но Брегман смотрел так умоляюще, что она не выдержала, встала… Ушла и последняя пара.
— Здесь не место говорить о политике, — укоризненно сказал один из оставшихся наших соседей — театральный художник.
— Что же, пригласить их на профсоюзное собрание? — ядовито спросил Галиас. — Так они не придут!
— Идите вы к черту, Галиас! — проворчал художник. — Плаваете вы тут, как угорь в супе, и не поймешь, какому вы богу молитесь. Сегодня вы большевик, завтра стиляга без царя в голове, а послезавтра, глядишь, попадете в фельетон о спекулянтах.
— Молодость ветрена и бездумна! — засмеялся Галиас. — А вот что вас занесло в эту компанию?
— У Брегмана есть деньги, а у меня их нет! — отрезал художник.
— А вы сходите вместе с ним к ксендзу. Может, и вам перепадет заказец! — посоветовал Галиас.
— Я не торгую кистью! — насупился художник.
Я понял, для кого и для чего говорил свои резкости Галиас, когда Брегман вдруг круто остановился возле нашего столика, отпустив Марту. Глаза у него были злые, всякое благодушие смыло с него, как будто в лицо хлестнуло морской волной.
— Галиас! В отсутствие хозяина о нем не говорят дурного! — резко сказал он.
— А я всегда плачу за себя сам! — насмешливо ответил Галиас и неторопливо выложил на стол сторублевую бумажку. — Ну как, товарищи, не пора ли на покой? Завтра всем надо работать, даже и тем, кто торгует на рынке или расписывает церкви.
Я поднялся вслед за ним. Но Гордеев продолжал сидеть, глядя на Марту. Марту опять заслонили друзья Брегмана. Мне показалось, что она сделала движение в сторону Гордеева, но Брегман цепко ухватил ее за руку. Обходя стол, я протиснулся между Мартой и Брегманом, взял ее под руку и, насколько мог, весело сказал:
— А нам завтра рано на самолет. Позвольте откланяться…
Тут только Гордеев встрепенулся, вынул деньги, положил рядом с теми, что оставил Галиас, и встал. Брегман пытался еще что-то шепнуть Марте, но я как-то нечаянно наступил ему на ногу, послышалось только шипение. Пока я извинялся, Александр Николаевич подошел к жене и повел ее к выходу. Брегман что-то сказал белокурому, сунул ему деньги; тот остался, видимо, рассчитываться с официантом, остальные пошли за нами.
Галиас ждал нас у гардероба. И в дверях он сначала пропустил нас; когда он догнал меня, шляпа у него была помята, и лицо он закрывал платком. Брегман и остальные вывалились на улицу и стояли под старинными железными фонарями, украшавшими вход, о чем-то споря. За нами они не пошли.
— Что, не повезло? — тихо спросил я Галиаса.
— Это все Ян. Как он успел, не знаю! Я же видел, он оставался у столика. Но, по-моему, он тоже несколько утратил свою мраморную красоту, — мстительно добавил он.
— Зачем это вам понадобилось?
— Не люблю ловкачей! — хмуро проговорил он. — Да вы не беспокойтесь, завтра все станет на свои места. Я ведь для них — свой брат, какой-то репортеришка из «Вечерних новостей». А то, что я Брегмана поддразнил, им как медом по губам. Но при чем тут Марта Кришьяновна? — вдруг встревоженно спросил он. — Брегман часто бывает в Москве, но не по спекулятивным делам и не из любви к искусству. Там он так ловко теряется, что мы ни разу его не обнаружили. Не в святейшем же синоде он прячется?
— А зачем вам его искать?
— Как вам сказать… Живет уж слишком широко… Тут даже церковники не помогут!
Мы подходили к гостинице. Галиас торопливо подал мне руку и свернул в переулок. Когда шедшие впереди Гордеевы остановились, я был один.
— А где же остальные? — растерянно спросила Марта Кришьяновна.
— Они решили остаться, — солгал я.
Она как-то поникла и молча стала подниматься по лестнице. У дверей, дождавшись, когда она вошла в номер, я остановил Гордеева.
— И вам не стыдно? — зло спросил я. — Вы молча наблюдаете, как какой-то шалопай ухаживает за вашей женой, и даже не пытаетесь бороться! Помните Маяковского:
Много ходит
всяческих
охотников
до наших жен…
— Это не тема для разговора! — гневно прервал он.
— Нет, именно об этом и надо говорить! Вместо того чтобы взять мокрую тряпку и снять с этого гипсового болвана всю позолоту, вы притворяетесь слепым! А вы знаете, что этот Брегман почти каждый месяц бывает в Москве и, наверно, звонит… Марте Кришьяновне… — Я с трудом вымолвил ее имя.
— Знаю, — сухо ответил Гордеев. Он открыл дверь и преувеличенно громко спросил: — Может быть, зайдете к нам?
— Нет! — отрезал я. Но, взглянув в его измученные глаза, испугался своей резкости. — Идите отдыхайте. Завтра я позвоню, как только дадут погоду. В Москве все станет проще и определеннее.