Он поторопился объяснить:
— Но это же в самом деле смешно. Как видно, я выгляжу таким счастливым и рассеянным, что даже Лиза считает себя вправе давать мне уроки. И всем своим счастьем я обязан тебе!..
Последняя фраза несколько успокоила ее. Но после этого разговора он вдруг почувствовал себя как бы связанным. Оказалось, что с Галей можно говорить далеко не обо всем.
За всем тем они были счастливы.
И вдруг Галина сказала, что им пора ехать…
В этот день она с самого утра чувствовала себя плохо. Борис Петрович один отправился купаться, но не выдержал и четверти часа в одиночестве. Окунувшись в море и накупив по пути газет и журналов, он вернулся. Галя лежала одетая на постели, следя за ним каким-то сухим, изучающим взглядом. Когда он сказал, что торопиться в Москву не стоит, она строго, как что-то очень давно продуманное, выговорила:
— Я должна приступить к занятиям. Ты же знаешь, что я работаю в аспирантуре при театральном институте.
Его неприятно удивила твердость, прозвучавшая в ее голосе. Она решила этот вопрос одна, не советуясь с ним. Он спросил:
— Неужели ты не можешь попросить по телеграфу об отсрочке?
— Я не хочу.
Странное упрямство, почти вызов, прозвучало в ее словах. Староверов удивленно смотрел на нее. Она встала с постели, села за стол, словно показывала, что придает этому разговору особо важное значение. Лицо ее было опущено, так что он не видел глаз. Но у нее покраснела шея, пальцы рук отбивали неясную дробь по столу. Староверов понял: она ждет сопротивления.
Для него такой разговор значения не имел. Он был согласен ехать куда угодно. Пусть занимается своей историей театра, пусть заканчивает аспирантуру, это будет новый интерес и для него — не вечно же ему думать о вирусах. Он сам с удовольствием станет посещать спектакли, знакомиться с актерами, хотя, по правде сказать, первое знакомство мало понравилось ему. И благодушно ответил:
— Хорошо, поедем.
Галина как будто была не очень довольна тем, что он так быстро согласился. Староверов знал, что у многих людей есть этот недостаток: хочется утвердить свою волю в споре. Он мог бы подразнить ее, посопротивляться, но у него было такое доброе настроение, что весь мир казался голубым и розовым. Он подошел к Галине, поцеловал шею в том месте, где кончаются завитки волос, показывая полное свое согласие. Она сказала:
— На письменном столе лежит телеграмма. Извини, я думала, что-нибудь срочное, а тебя не было, и вскрыла.
Он взял телеграмму, прочитал и удивленно посмотрел на Галю.
Из министерства сообщали, что по просьбе индийского правительства туда направляется группа советских врачей. Староверову предлагали возглавить ее.
Он обвел комнату взглядом так, словно уже прощался с нею. И, странно, комната вдруг показалась жалкой, почти нищей, хотя до сих пор он отлично чувствовал себя в ней. Теперь он видел выцветшую клеевую краску на стенах, пятна и потеки на потолке, захватанные шторы на окнах, канцелярский дешевый стол вместо письменного, жалкое трехногое сооружение вместо обеденного стола, поцарапанное зеркало. Да, дешевое убежище для их любви! А не была ли и сама-то любовь такой же жалкой, дешевой?
Раньше ему казалось, что присутствие Галины освещало комнату особым светом: при ней все здесь становилось необыкновенным. Сейчас же и сама Галина, казалось, была вполне под стать комнате, сидя в этой жалко-упрямой позе, в ободранном кресле.
Надо было во что бы то ни стало стряхнуть с себя наваждение.
Он подошел к Галине, присел на подлокотник, нагнулся к ней, но она не подняла головы.
— Выходит, нам и в самом деле надо торопиться в Москву! — весело сказал он. — Там мы остановимся ровно на столько, сколько потребуется, чтобы зарегистрировать брак и получить визы. На этот раз я тебя не оставлю. Я теперь знаю, что с тобой я значительно умнее и сильнее.
Она опустила голову еще ниже и бесцельно перебирала бахрому скатерти.
Староверов прижал ее голову к себе, но Галина выскользнула из-под руки. Это было всего лишь мягкое скользящее движение, но Староверову показалось, что женщина сразу отдалилась от него, ее уже не догонишь.
— Зачем тебе ехать туда? — спросила она, не поднимая взгляда. — Ты мог бы отдохнуть. И потом, я думаю, в институте интереснее работать. Конечно, я не знаю твоей работы, — она старалась быть справедливой, — но в институте ты окружен почетом, уважением, а там станешь рядовым врачом, одним из многих.
Она держалась так, будто лишь рассуждала о его будущем. Она не протестовала, а советовала. О, Староверов знал, как эти милые женщины умеют советовать, когда им хочется настоять на своем. Они никогда не скажут: «Я хочу этого!» — нет, они постараются убедить, что сделать так, как они хотят, лучше для всех. Галина тоже хотела лишь убедить его. Она заговорила даже о том, что неизвестные болезни есть и у нас, надо ли ехать на поиски этих врагов человечества куда-то в другие страны?
Староверов слушал и думал о том, как, должно быть, ей тяжело притворяться. Ей хочется накричать на него, топнуть ногой, а она вынуждена говорить почти его же словами. Как видно, долгие беседы с ним все-таки не пропали даром. Она научилась называть болезни, рассуждать о вирусах, о связанных с изучением этих вирусов опасностях. Да, она говорила почти его словами.
Почти… Чего же тогда не хватало?
Очень малого: он думал о всех людях, она — о них двоих. А может быть, только о себе?
Он молчал, и тогда она продолжала тихо, рассудительно. Сейчас она была похожа на учительницу, которая пытается вдолбить непонятливому ученику какие-то новые истины и очень боится, как бы он не утвердился в мысли, что вообще неспособен воспринять их. Староверов слушал, ничем не желая помочь ей в этом трудном деле.
— А ты подумал о том, какие новые опасности сулит эта поездка? Ведь вот случилось же, что ты хотел спасти других, а в результате заболел сам? А там еще и змеи и крокодилы…
— И обезьяны, и священные коровы, — пошутил он, не выдержав.
— Ради бога, не смейся надо мной, — чуть не со слезами сказала Галина. — Пойми: я думаю только о тебе…
Он опустил руку на ее голову. Она больше не уклонялась. Волосы и на расстоянии пахли медом и цветами. Подумалось, бог знает почему, что это была последняя радость в жизни. Даже стихи какие-то вспомнились:
И ты отдашь ей жизнь и душу
За запах меда от волос…
Но заговорил он о другом. Никогда еще и сам себе не высказывал он с такой откровенностью потаенные мысли, приведшие его много лет назад к микромиру.
— Болезни — последние враги человечества. И, к сожалению, самые упорные. Человек победил холод, голод, природу. Может победить войну. А болезни, вернее сказать болезнетворные существа, все еще живут и даже иной раз побеждают человека с такой же легкостью, как это было в средние века. Ты сама видела, как в мирную жизнь города ворвался пситтакоз. И более того, болезни видоизменяются, приспосабливаются к условиям человеческого существования, появляются в новом виде и опять нападают. Как же врач, ученый, занимающийся благородным делом освобождения человека от страха перед болезнью, может устраниться от борьбы? Представь себе солдата, который во время войны захотел бы уйти с поля боя? Как ты назвала бы его?
Он говорил и думал, что слова его проходят мимо ее души. Ну что же, это может происходить по двум причинам: или слова слабы, или душа маленькая, она съеживается, чтобы ничто не задело ее. И ему не хотелось ранить эту слабую душу. Вероятно, он снова допустил ошибку. Ведь многие другие женщины следуют за своим избранником куда угодно, хоть на смерть. Правда, это бывает не так уж часто, но иным все-таки удается найти такое отзывчивое сердце. Иначе, вероятно, люди многих профессий остались бы одинокими. Скажем, летчики-испытатели, покорители атома, космонавты. И даже такие незаметные люди, как врачи.
Невольно усмехнувшись этому довольно-таки лестному сравнению своей профессии с другими, такими, с его обычной точки зрения, благородными и рискованными, он вдруг подумал, что не стоит унижаться. Да, его дело столь же опасно и трудно, как и дела многих людей на земле. И самое главное, он никогда не откажется от этого дела.
Вероятно, Галина Сергеевна поняла то, что он недосказал. Она вдруг поднялась с кресла, сказала совсем другим тоном:
— Когда ты едешь?
— Если удастся заказать билеты на самолет, то завтра мы вылетим.
— Да, — задумчивым тоном сказала она.
Больше они не говорили о будущем. Билеты были заказаны. Вещи собраны. Он обратил только внимание на то, что упакованы они были так же, как и в тот день, когда они оба переселились в гостиницу. Тогда она поставила свой чемодан в его номер, потом оба чемодана были раскрыты, потом вещи перемешались, они попадали в тот чемодан, который оказывался под рукой или был менее полон в данную минуту. Сейчас два чемодана по-прежнему стояли рядом, но они принадлежали двум разным людям.
Вечером Староверов вспомнил, что так и не поблагодарил свою лаборантку за все ее заботы и помощь. Да и с Ермаковым следовало попрощаться. Он вышел один.
В порту было еще шумно, там грузился пароход, направляющийся в Сочи. А на улицах стояли и сидели на скамейках у ворот тихие горожане, уставшие от дневной суеты. Они переговаривались медленно, лениво, наслаждаясь нахлынувшей с гор прохладой. Мороженщики катили свои опустевшие ящики; около киосков с водой стояли молодые люди, разговаривавшие тоже лениво, негромко. Староверов с удовольствием подумал о том, как быстро рассеялись странные страхи, овладевшие было городом в те дни, когда он приехал сюда. Как ни говори, а в этом было нечто приятное для его самолюбия. Как жаль, что Галина не понимает этого!..
Он зашел в лабораторию. Лиза сидела одна за столиком перед опустевшими стеллажами. Перед нею лежали почему-то ученические тетрадки в синих обложках. Она смущенно отодвинула их на край стола.