В эту минуту сенатор походил на мальчугана, который выпустил воздушный шарик, чтобы полюбоваться, как высоко он взлетит, а теперь с грустью следит, как его уносит прочь.
Опустив голову, Кип сидел, беспокойно водя ногой по ковру. И вдруг, не веря себе, поднял глаза на сенатора, так, словно до него только что дошло, что все это значит. Ведь беда не только в том, что ему в работе отказывают, ему отказывают в жизни, какую он хочет себе построить, как всякий свободный человек, не дают осуществить его мечту.
— Сенатор, — взмолился Кип, — вы ведь не смиритесь, правда?
— Я хочу одного… — начал было Маклейн.
— Не ожидал я такого… — прервал его Кип. — Никак не ожидал. Я, конечно, не говорю, что… вы были так добры… тут не ваша вина…
Он подошел к окну, и перед ним открылся город, сбегающий с холма к озеру. Как он его любит… Как хочет наслаждаться его кипучей жизнью, добиться в нем заветной цели, благодаря своим способностям. Там, на холме, над высокими зданиями сияют круги света, а в темных низинах теснятся убогие, приземистые неосвещенные постройки, а дальше, за ними, поднимаются залитые огнями дома-башни. По тем улицам он гулял с Джулией и думал, что цель близка. Город сверкал, манил как волшебный, но Кип понимал: судья Форд преградит ему путь в комиссию.
— Но ведь судья… — проговорил он, запинаясь, — он заходил посмотреть на меня, как любой другой. Нам бы с ним надо приглядеться друг к другу, потолковать, разобраться, какие пружинки заставляют каждого из нас тикать на свой лад. Может, он поймет: все, что он считает таким важным, так же важно и для меня? Как вы думаете?
— Что ж, если тебе удастся уломать судью, — сенатор, пожав плечами, зажег сигару, — тогда другой разговор.
— Но вы же не чувствуете себя побежденным?
— В таких делах не бывает поражения. Это все равно что золото искать: бурят породу, не находят жилу — ищут в другом месте. Тут нет личного поражения. — Он крепко ухватил Кипа за локоть. — Пошли. Возьми сигару, и спустимся вниз.
Сенатор был так благодушен и так надежно защищен в своем большом мире, что Кип с особой остротой ощутил всю ненадежность своего положения. Он уже ничего не смог сказать сенатору, пока они спускались по лестнице. Мысли его занимали судья Форд и воспоминания о том, как тот приходил посмотреть на него, точно все другие, и их разговор. Он не заметил Эллен, которая ждала его в холле одна.
— Привет! — обрадовалась Эллен. — Я уж думала, вы исчезли на весь вечер.
Она стояла и весело улыбалась Кипу. Сенатор похлопал его по плечу, печально улыбнулся и пошел дальше. Его красная шея и пышная седая шевелюра глянцево поблескивали в ярком свете ламп.
— Вы собираетесь вернуться в гостиную и отвечать на их дурацкие вопросы? — спросила Эллен.
— Пожалуй, мне все равно. — Сейчас Кипу не хотелось разговаривать ни с кем, кроме судьи Форда.
— Ну, а когда же мне удастся поговорить с вами наедине?
— Пожалуйста, сейчас, если угодно, — вяло ответил он.
Она повела его в оранжерею, а он, идя следом, даже не смотрел на нее. Ее интерес к нему он считал праздным, она напоминала девчонку, которая бегает за знаменитостью. Они сели, и Эллен почти прильнула к нему.
— Мне было тоскливо, — сказала она. — Вот уже несколько недель…
— Что вы сказали?
— Я тосковала, а теперь нет.
— Вряд ли я сейчас могу кого-нибудь развлечь, — сказал он, не переставая думать о судье. — Просто я сейчас не в том настроении.
— Что с вами?
— Может быть, вам сгодится кто-нибудь из тех джентльменов в гостиной?
— Нет уж, спасибо… Норковая шубка у меня есть.
Она смотрела на него, прищурившись, от уголков глаз к ее вискам разбежались еле заметные морщинки. Тонкая белая ткань платья облегала высокую грудь. Но Эллен его раздражала. Он решил ее отпугнуть и рывком обнял, прижал к себе и не отпускал. Она не противилась, она лежала в его объятиях. Сердце ее стучало ему в грудь, она ему поддавалась. Кип обомлел. Эллен, казавшаяся такой недоступной. Он мог бы овладеть ею, если б только захотел. И все его прежнее воодушевление вернулось к нему, а с ним и прилив сил. Он готов был немедленно мчаться к судье Форду.
Он вернулся в гостиницу, но спать не лег. Он сидел на стуле у темного окна, мысленно подбирая слова, с которыми обратится к судье, откроет ему всю душу. Наконец он разделся и, лежа в постели без сна, следил за бликом лунного света на одеяле в ногах. Как там Джулия, все еще слушает радио и ждет его звонка? Он встал с постели и босиком зашагал из угла в угол. И чудилось ему, что в этой залитой лунным светом комнате он и судья беседуют друг с другом, что судья подобрел к нему и сказал ему много хорошего. За окном неумолчно защебетали птицы и наступил рассвет. Он не знал, в котором часу заснул, но проснулся уже пополудни.
В вестибюле его окликнул Билли:
— Тебя спрашивал тот типчик в очках, перхотью обсыпанный, забыл, как его звать.
— Фоули.
— Во-во, Фоули. Он и вчера вечером приходил. Чего ему сказать?
— Скажи, в город ушел, к судье.
Он сел в свой автомобиль, доехал до муниципалитета, поставил машину подальше, напротив мюзик-холла, и подошел к памятнику павшим воинам. Не в силах побороть волнение, он стоял и смотрел на широкие ступени перед входом в муниципалитет. В детстве не раз он входил в эти двери, когда его водили в суд по делам несовершеннолетних. Он взбежал по ступеням, прошел по коридору к кабинету судьи и постучал. Услышав голос судьи «Войдите!», он взял себя в руки. Судья Форд сидел у окна, выходящего в колодец двора, и протирал очки носовым платком. Луч солнца, пробившийся в комнату сквозь верхнюю часть высокого окна, коснулся его седого затылка, осветил пресс-папье на столе. Лицо судьи оставалось в тени, но в проницательных серых глазах его будто что-то блеснуло.
— Здравствуйте, Кейли, — произнес он, медленно поднимаясь с кресла. — Как понимаю — ответный визит?
— Да, — сказал Кип. — Хочу поговорить с вами.
— Вот как…
— Просто поговорить, — повторил Кип. Его не оставляла надежда, что судья поймет, как он жаждет завоевать его расположение. Судья молча улыбнулся, и это ободрило Кипа.
— Похоже, вы… что-то имеете против меня… — начал он, — потому что не соглашались на мое освобождение. И… ну, не очень-то приятно, когда знаешь, что такой человек, как вы, с кем хочется быть в добрых отношениях, имеет на тебя зуб.
— Кейли, я ничего не имею против вас лично, — мягко проговорил судья. — Верно, я возражал против вашего освобождения, потому что вы всегда были необузданны и незаконопослушны.
— Да я за это на вас не обижаюсь, — сказал Кип. — Мало ли каким я был… Но нынче есть кое-что, в чем я смыслю. Взять хотя бы Комиссию по досрочному освобождению — это же великое дело и может сыграть большую роль.
— И сыграет. Верно.
— А ведь я тут большую пользу могу принести. Люди мне доверяют.
— Вы же знаете, что в комиссию вхожу я?
— Конечно. Так выходит, я чересчур высоко мечу?
— Не в том дело, Кейли, не в том, — улыбнувшись, ответил судья, словно бы жалея его.
— Послушайте, такой парень, как я…
— В тот вечер, когда я увидел вас в гостинице, я решил, что вы просто подвыпили, — так же мягко сказал судья. — Вы только подумайте, какой страшный вред все они вам причинили. Вы же утратили всякое чувство меры, — наставлял он его незлобиво.
— Ах, сэр, вы ведь теперь не со мной говорите, а с тем человеком, который давно во мне умер. Как бы я хотел, чтобы вы поняли меня, чтобы мы поняли друг друга.
— Возможно, мы не понимаем друг друга, и поэтому вы считаете, что я к вам несправедлив…
— Да разве я жалуюсь на несправедливость? — сказал Кип.
Судья говорил с ним так мягко, так терпеливо, что это его обнадежило. Он думал, что между ними возможно сближение, он готов был заверить судью, что отдаст все свои силы и энергию на благо общества, что мечтает работать в комиссии и сознавать, что наравне со всеми имеет право на полноценную жизнь. Но тут дверь отворилась. Мелкими быстрыми шажками в кабинет вошел мэр города Уиллз, держа в руках кипу каких-то бумаг. Лукаво глянув на судью, на взволнованное лицо Кипа, он приветливо воскликнул:
— О! Кип! Весьма рад вас тут видеть.
— Спасибо, — сердечно поблагодарил его Кип. — Большое спасибо.
— Люблю видеть Кипа в этом доме, — сказал мэр судье.
— В данном случае у вас на это особые причины? — сухо спросил судья Форд.
— Разумеется. Ибо я поборник системы воспитательной в противовес карательной. Именно такие люди, как Кип, сеют крупицу надежды в сердцах многих и многих антиобщественных натур. И я хочу, чтобы они знали, что Кип здесь, с нами. — Он положил бумаги на стол перед судьей и повернулся к Кипу: — Хотите сигару, Кип?
— Спасибо, сэр.
— А вы, судья Форд?
— Нет, благодарю.
— Как угодно, — небрежно ответил Уиллз. — Загляните ко мне, Кип, потолкуем, идет? — На пороге он обернулся и, сияя улыбкой, добавил: — Не давайте судье сбить вас с пути истинного, держите ухо востро! — И, надув румяные щечки, хмыкнул и вышел за дверь.
Несмотря на доброжелательность мэра, что-то в его тоне смутило Кипа. Казалось, Уиллз дает понять: «Вот еще один бывший арестант. Еще один. Будьте доброжелательны к исправившемуся преступнику». Кип не сомневался, что судья истолковал тон Уиллза именно в таком смысле, и заметил, в какое раздражение это его привело: рука на столе в оправе твердой белоснежной манжеты сжалась в кулак.
— Мэр в вас души не чает, не так ли? — сказал судья.
— Он такой славный.
— Человек он доброжелательный. Но о себе-то вы более высокого мнения.
— Да что вы, сэр, вовсе нет.
— Я прочел это в ваших глазах.
— Просто он мне нравится, вот и все.
— Вам нравится, что он готов, как глупец, плясать вокруг вас, подобно тысячам глупцов в нашем городе. Скажу вам без обиняков. — Судья поднялся, вышел из-за стола и встал к окну, опершись спиной о подоконник. — Мэр умиляется и радуется от души. Он считает, что вы — наглядное подтверждение правоты того дела, за которое он ратует. — Судья улыбнулся. — По его схеме, ни один человек не рождается злым. Вы для него в Этом смысле находка, Кейли. Для таких людей, как мэр, понятия независимой воли не существует. Он считает, что все люди просто-напросто растасовываются под воздействием на них неких сил. Человека вроде вас посылают в исправительное заведение, воспитывают его, и пожалуйста — он проявляет свое прекрасное божественное начало. И все в восторге. Этак для них не на небесах, а на земле «более радости будет об одном грешнике кающемся…». Ну нет, я в этой игре не участвую. Возможно, намерения у вас благие, но вы опасны потенциально. Я выполняю свой долг перед обществом. Надеюсь, вы больше не попадете в беду, но решительно возражаю против вашего назначения на любую должность, которая возвеличит вас и тем самым принизит мое представление о законе и порядке и о людях, которые достойны их охранять. По-моему, вполне логично, не правда ли?