— Ох я несчастная! Этот ребенок бросает меня в огонь и в воду! Дитя мое, ведь ты же стал похож па водяную крысу! Конечно, все это дело рук Вазира! Если сегодня же я не пойду в правление и не пожалуюсь на этого Вазира, пусть имя мое не будет Гульемеш! Ты слышишь меня, Вазир? Зачем ты мучаешь ребенка? Куда ты дел его кепку?
Гульемеш-апай хотела взять сына за руку, но тот резко отстранился.
— Если ты, мама, скажешь еще хоть одно слово Вази-ру, я… я сейчас же сяду на эту лодку и уплыву далеко-далеко! А если я уплыву, то никогда уже не вернусь, так и знай!
Гульемеш-апай бросила уничтожающий взгляд на молчаливо стоящего в стороне Вазира, но повернула свой разговор в другую сторону:
— Ладно, ладно, я ничего не скажу, пусть будет по-твоему, только пойдем домой!
Она снова хотела взять сына за руку.
— Не надо вести меня за руку, — воспротивился мальчик. — Я и сам пойду, только чтоб о Вазире ни одного слова!
— Ладно, ладно! Сказала же, что не буду…
Мать и сын отправились домой. Вазир, держа под мышкой сапоги, остался на берегу озера. Он никуда не спешил, так как давно позабыл о сковородке и о блинах, которые ждут его дома…
Дождь лил и лил целый день, но к вечеру перестал. Тучи, которые, казалось, заволокли небо навсегда, за какой-то коротенький миг рассеялись, и ясным голубым небом, только что омытым дождем, снова завладело солнце. И только самые маленькие капельки дождя, словно заблудившиеся где-то наверху, изредка капали на землю. Может быть, эти капельки — дождяные дети, они заигрались на небе и не успели упасть вместе с крупными каплями, ведь, что ни говори, дети есть дети: коль увлекутся игрой, все на свете забывают.
Эти капельки такие теплые, такие ласковые. Если протянуть им руку, они доверчиво усеют твою ладонь мелкими блестками, а если сожмешь вдруг руку, то поспешно убегают между пальцами.
Вот какие шалуны!
— Ага, попалась на удочку — в мою ручку! — кричит Гульнур, глядя на упавшую ей на ладонь капельку. — А почему ты такая тепленькая! Наверное, там, поближе к солнцу, тебе было очень тепло!
Гульнур раскрывает ладонь и, поднимая вверх, зовет к себе в гости другие капельки.
— Падайте, падайте на ладошку! — говорит девочка и смеется.
Она примостилась на бревне возле забора и не обращает никакого внимания на Габдуллу и Айдара, которые молча и сосредоточенно что-то обдумывают, сидя на дру-гом конце бревна. Вид у мальчиков понурый. Что им до того, что малыши со смехом и визгом шлепают по теплым дождевым лужам и ручейкам, что Гульнур без умолку щебечет, собирая в ладонь капельки! У них свои заботы.
— От этого Примерного никакого толку нет, — сказал Айдар, высказывая вслух свои мысли. — Когда не надо, он всегда тут вертится, а когда надо, так и глаз не кажет. Мямля!
Габдулла только плюнул сквозь зубы. Это означало крайнюю степень раздражения.
Но Айдар, помолчав немного, начал снова:
— Наверное, он испугался. А лодка старика самая лучшая, она не пропускает ни капельки воды.
Вдруг Габдулла спросил:
— Ты считаешь меня вожаком?
— Конечно, считаю! — подтвердил Айдар.
— Если считаешь, то сейчас же иди и вызови сюда Примерного!
— Я пойду, но если его мать увидит меня, сразу поднимет шум и ни за что не отпустит Якупа!
Айдар оглянулся па сестренку. Гульнур уже уговаривала прибитую дождем траву выпрямиться и взглянуть на солнышко.
— Сестренка, умница моя, Гульнур, — ласково сказал Айдар. — Ты ведь знаешь, что я поймаю тебе двух птенцов жаворонка.
Гульнур живо подбежала к брату.
— Знаю, но ты их не ловишь.
— Поймаю. Вот увидишь. Я принесу их тогда, когда будет ютово твое красивое красное платье. Ладно?
— Ладно.
Кивнув головой, Гульнур хотела снова усесться на свое место, но брат удержал ее.
— Я сделаю тебе еще и клетку для этих птичек и сам покрашу ее в голубую краску.
— А я насыплю им зерна и покормлю! — оживилась Гульнур.
— Конечно, насыплешь. Только слушайся меня. Ты ведь уже большая.
Хоть на этот раз Гульпур и не очень хотелось быть «большой», но она промолчала, потому что ей очень хотелось иметь маленьких птенцов. У подружки Альфии есть птенец, а у нее, Гульнур, до сих пор нет.
И девочка с надеждой и радостью посмотрела брату в глаза.
— Иди, сестричка, быстренько позови Якупа, — сказал Айдар. — Только гляди, чтоб мама его не слышала.
Гульпур, разбрызгивая босыми ножками лужицы, побежала к дому Якупа. Добежав до ворот, она остановилась и, приникнув к щели в заборе, окинула взглядом весь двор. Якуп, сидя на сваленных в кучу дровах, что-то стругал. Он был так увлечен работой, что даже не под-нимал головы. Гульнур не посмела окликнуть его, опасаясь, что может услышать мать Якупа. Подумав немного, она подняла камень, чуть побольше своего кулачка, и, поднявшись на цыпочки, бросила его через забор. Камепь шлепнулся в лужу, неподалеку от мальчика. Якуп вздрогнул и оглянулся: ему показалось, что из щели забора высунулся розовый пальчик, но, может, ему это только пока-залось, и он подошел поближе. Тогда палец в щелке вдруг закивал, запрыгал и стал усиленно царапать ногтем доску.
— Кто там? — шепотом спросил Якуп.
— Это я, — запищала Гульнур. — Мой брат Айдар и Габдулла зовут тебя, сказали, чтобы ты быстренько пришел. Если быстро не придешь, они рассердятся и опять будут говорить, что от этого Примерного нет никакого толку… Они сидят около нашего дома на бревнах.
— Ладно. Не болтай долго. Иди своей дорогой. Беги!
— Ну и побегу!
Однако Гульнур побежала теперь в другую сторону. Ей вдруг вспомнилось то красивое платье, которое шьет ей портниха Ямлиха. Гульнур побежала узнать, как оно там, ее платье, ведь вместе с платьем появятся птички, значит, у нее впереди три радости — две птички и одпо платье! Да еще и клетка. Значит, четыре радости.
Якуп недолго заставил товарищей ждать себя. Он прошел через картофельное поле к берегу озера, потом по переулку поднялся на улицу. Такая дорога была гораздо длинней, но она была безопасней, так как скрипучая калитка Гульемеш-апай, выходящая прямо на улицу, сразу доносит своей хозяйке, что кто-то зашел во двор или вышел. Габдулла и Айдар уже два дня не видели Якупа. За это время он немножко осунулся, лоб его был все еще украшен темно-желтыми синяками, а сам он будто вырос.
Вожак встретил Якупа удивленным вопросом:
— Кто это тебя так разукрасил?
— Сам себя.
— Уж не ври!
— Клянусь хлебом и солью! Из меня уже вся примерность вышла. Я научился прыгать со скалы. Ты же сам велел. Вот только не умею плавать.
— Проглотишь пару ведер воды в озере, так научишься!
— Научусь, конечно, — нехотя сказал Якуп; его все еще мутило от выпитой утром озерной воды.
Хотелось бы по порядку доложить вожаку обо всех своих делах, но Габдулла об этом не просил, а Якуп решил повременить.
— Когда вернется твой дед? — спросил Айдар.
— Дед-то, наверное, не скоро вернется. А что?
— Где ключи от его лодки?
— Не знаю…
— Ты брось это «не знаю»! Понятно? — резко сказал вожак. — Завтра с рассветом надо выходить на озеро. Соберемся еще затемно за баней бабушки Ямлегуль. Чтобы лодка твоя была с вечера готова.
Якуп безмерно обрадовался, что товарищи обратились к нему с таким делом. Как не радоваться человеку, который до сих пор был всеми отвергнут, и вдруг сам вожак «Таганка» поручает ему столь ответственное дело! Якуп взволновался, бледное лицо его зарумянилось, глаза засияли. Хорошо, оказывается, чувствовать себя равным среди сверстников.
— Что же, лодка готова! — радостно сказал он. — Хоть сейчас садись и плыви!
— Да, готова! На ней же висит замок величиной с большую варежку!
— Ну и что ж! Хоть замок и большой, он как собака, которая не лает к не кусает. Ведь дедушка оставляет лодку па замке только для виду.
— А потом дедушка не заругает? — озабоченно спросил Лйдар.
— Думаю, не заругает. Ведь дедушка-то у меня свой-Пока три опоры «Таганка» вели такой серьезный разговор, по другой стороне улицы прошел Вазир. Вид у него был независимый, руки засунуты в карманы штанов. Он шел и даже насвистывал какой-то мотив, как будто он совершенно безразлично относится ко всем трем мальчикам, все дола его сделаны, свет ему мил и на улицу он вышел будто просто так, чтобы закалить свое тело.
Вазир медленно прошел по улице в одну сторону, потом в другую, но никто не обернулся и даже не взглянул па него. Вернее, взглянули, конечно, но не подали виду. И никто из сидящих на бревнах мальчиков не посмел произнести имя Вазира, как будто по улице прохаживался не их прежний друг, а просто ягненок, который не находит своих ворот. И даже хуже, потому что заблудившемуся ягненку каждый открыл бы ворота и впустил его.
Когда возвращался обратно, Вазир перешел на ту сторону, где сидели мальчики. Приближаясь к «Таганку», он вынул руки из карманов, перестал свистеть и постарался показаться жалким. Вазиру было очень тяжело унижаться перед товарищами. Из жалости к себе он даже чуть-чуть не заплакал. Но он уже не видел другой возможности помириться, поэтому, поравнявшись с мальчиками, собрал все свои силы и остановился перед вожаком.
— Габдулла, — сказал он тихим, дрожащим и печальным голосом. — Тот пожик я сразу же отнес. Если не веришь, спроси у самого Шарифуллыагай. И пусть отсохнут мои руки, если я теперь трону чужое!
Этими словами Вазир надеялся прежде всего расположить к себе Габдуллу, Айдар-то уж не стал бы перечить вожаку.
Габдулла, собираясь грубо и решительно оборвать Вазира, поднял голову и… не смог произнести ни одного резкого слова. Глаза Вазира часто-часто моргали, верхняя губа дергалась, на руках выступила «гусиная кожа», по голой груди тянулась глубокая свежая царапина. Эта метка была получена утром, когда Вазир спасал лодку Якупа.
Габдулла молча смотрел па товарища, жалкий вид Вазира рассеял его гнев. И не только это, сердце его больно сжалось: перед глазами Габдуллы вдруг вст