Я обрадовался случаю ввернуть от себя пару слов в общий разговор, так как после смущенного хихиканья при входе в столовую я до сих пор больше рта не раскрыл, но чувствовал, что в интересах Гасси пора бы нарушить безмолвие. А то еще немного, и вся эта публика ринется к своим секретерам писать письма вышеупомянутой Бассет, умоляя ее хорошенько подумать, прежде чем вручить свою судьбу такому бессловесному обормоту, который вполне способен испортить даже самый удачный из медовых месяцев, записавшись в трапписты и приняв обет молчания.
— О да, со всем моим удовольствием, — отозвался я. — Это такие сценки про Пата и Майка. Двое выходят в зеленых бородах, вооруженные зонтами, и один спрашивает другого: «Кто эта женщина, с которой ты давеча шел по улице?» А тот отвечает этому: «Да Боже ж ты мой милосердный, это вовсе не женщина, а моя законная жена». Ну, и тогда второй ахает первого зонтиком по кумполу, а тот не остается в долгу и тоже бабахает этого зонтом по макушке. И так до бесконечности.
Мое объяснение не получило восторженного приема. Все до единой тети возмущенно охнули.
— Какая вульгарность, — произнесла одна.
— Ужасная вульгарность, — добавила вторая.
— Отвратительная вульгарность, — подтвердила леди Дафна Винкворт. — Как раз во вкусе мисс Перебрайт — вставить подобный номер в деревенский концерт.
Остальные тети не сказали: «Точно!» или «Правда твоя, Даф!» — но своим видом выразили примерно это. Губы собрали в трубочку, носы свесили. И я начал понимать, что имел в виду Китекэт, когда сказал, что здешние дамы неодобрительно относятся к Коре Коротышке. Ее акции стояли очень низко, и повышения на бирже не ожидалось.
— Хорошо еще, — промолвила тетя в очках, — что это не вы, Огастус, а мистер Вустер намерен опозориться участием в таком непристойном представлении. Воображаю, что почувствовала бы Мадлен!
— Мадлен бы этого не пережила, — согласилась тощая тетя.
— Душечка Мадлен вся такая духовная, — заключила леди Дафна Винкворт.
Сердце мое словно сдавила холодная ладонь. Я почувствовал себя как гадаринская свинья перед тем, как устремиться солдатиком с крутизны в море[45]. Вы, наверно, не поверите, но клянусь, мне это до сих пор и в голову не приходило, ведь и вправду Мадлен Бассет, узнав о том, что ее возлюбленный подвязал зеленую бороду и бил служащего полиции зонтом по голове, будет уязвлена этим до глубины души. И как только слух об этом до нее дойдет, тут же их помолвке и конец! С этими романтическими идеалистками надо постоянно держать ухо востро. Гасси при зеленой бороде не лучше, чем Гасси в кутузке.
Как ни больно мне было отказываться от роли, тем более я рассчитывал на сенсационный успех, но увы, я знаю, когда моя карта бита. И я принял решение завтра же утречком, чуть свет, послать Тараторке известие о том, что Бертрам выходит из игры и ей придется искать другого исполнителя на заглавную роль Пата.
— Из того, что я слышала про мистера Вустера, — заявляет тетя с крючковатым носом, продолжая тему разговора, — такое вульгарное дурачество будет как раз в его духе. А где он сейчас, кстати сказать?
— Да-да, — подхватила другая, что в очках. — Он должен был приехать еще до обеда, но не прислал даже телеграммы.
— Видимо, крайне рассеянный молодой человек, — высказалась третья, с морщинистым лицом.
Тут леди Дафна возглавила обмен мнениями, как школьная директриса на педсовете.
— «Рассеянный», — говорит она, — чересчур мягкое определение. А он, судя по всему, совершенно безответственный человек. Агата рассказывала, что по временам у нее просто руки опускаются. Она даже подумывает, не поместить ли его в какое-нибудь соответствующее заведение.
Можете себе представить чувства Бертрама, когда он услышал, что его родная плоть и кровь имеет привычку так беспардонно перемывать ему косточки при всем народе. Не то чтобы я надеялся дождаться от нее благодарности, нет, конечно, но после того, как человек не пожалел трудов и денег, чтобы сводить сына своей тетки в театр «Олд Вик», по-моему, естественно ожидать, что она будет к тебе относиться как тетка, чьего сына сводили в «Олд Вик», — иначе говоря, проявит хоть толику доброжелательности, справедливости и взаимной терпимости по принципу: «живи и давай жить другим». Помнится, Дживс как-то говорил, что острее змеиного зуба неблагодарность родного дитяти[46], так вот, неблагодарность родной тети, уверяю вас, не лучше.
Я густо покраснел и осушил бы свой стакан, содержи он что-нибудь горячительное. Однако ничего горячительного он не содержал. Для кого-то рекой лилось шампанское превосходного разлива, рука дяди Чарли онемела подливать, но мне, из уважения к известным всем и вся вкусам Гасси, подливали лишь мерзкое питье, которое образуется, когда на соковыжималку накладывают половинку апельсина и давят вращательным движением.
— Создается впечатление, — продолжала леди Дафна тем холодным, укоризненным тоном, которым в прежние времена отчитывала какую-нибудь Мод или Беатрису за тайное курение в кустах, — что его эскападам конца не будет. Совсем недавно он был задержан и оштрафован за то, что стащил у полицейского на Пиккадилли каску.
Здесь я мог бы ее поправить. И поправил.
— По причине досадной оплошности, — уточнил я. — Когда стаскиваешь каску с полицейского, важно, как вы, без сомнения, сами отлично знаете, сначала потянуть на себя, чтобы нижний ремешок снялся с подбородка. А Вустер этого не сделал, в результате чего и поплатился упомянутым вами образом. Но надо учесть, по-моему, что дело происходило в день Гребных гонок, и притом час был довольно поздний, когда лучшие из людей уже не вполне ясно соображают. Впрочем, не важно, — поспешил я добавить, почувствовав, что симпатии слушателей не на моей стороне, и ловко меняя тему. — А вот слышали ли вы последний анекдот про стриптиз и дрессированную блоху? Или нет, этот, пожалуй, лучше не надо. — Я передумал, спохватившись, что анекдот, который я имел в виду, не совсем подходит для дамских и младенческих ушей. — Лучше про то, как двое едут в одном поезде. Анекдотец, правда, с бородой, так что, если кто слышал, скажите сразу.
— Просим, просим, Огастус.
— Двое глухих едут в поезде…
— Наша сестра Шарлотта, к сожалению, плохо слышит. Глухота — большое несчастье.
Тощая тетка вытянула над столом шею:
— Что он говорит?
— Огастус рассказывает анекдот, Шарлотта. Пожалуйста, продолжайте, Огастус.
Само собой, такой оборот дел поубавил у меня задора, я меньше всего хотел выставить на посмешище физический недостаток престарелой девы, но откланяться и уйти со сцены было уже невозможно, и я стал рассказывать дальше.
— Ну так вот, два глухих типа едут в поезде, поезд остановился, один выглядывает в окно и говорит второму: «Вот уже и Торнвик». А тот ему: «Да? Я думал, понедельник». Ну а первый на это: «Я тоже не бездельник, знаете ли».
Я мало надеялся на успех. Что-то подсказывало мне с первой же фразы, что я буду освистан. Так что я договорил и громко расхохотался, но моему примеру почему-то никто не последовал. На том месте, где все тети должны были дружно покатиться со смеху, возникла довольно зловещая тишина, точно у гроба дорогого покойника, и прервала ее только тетя Шарлотта, которая спросила, что я сказал.
Я уже рад был бы на этом поставить точку, но тетя-тяжеловес прокричала ей в ухо, раздельно выговаривая слова:
— Огастус рассказал, как два человека ехали в одном купе, один сказал: «Сегодня вторник», его спутник ответил: «Я думал, что понедельник», а первый признался: «И я тоже».
— А-а, — кивнула Шарлотта, и этим, насколько я понял, было все сказано.
Вскоре после этого пищеприятие подошло к концу, дамский пол поднялся со стульев и в полном составе покинул помещение. Леди Дафна дала перед уходом Эсмонду Хаддоку указание не засиживаться за портвейном и пропала. Дядя Чарли принес графин и тоже пропал. Мы с Эсмондом Хаддоком остались с глазу на глаз одни, и у меня в голове родилась безумная надежда пропустить пару стаканчиков. Облизываясь, я подсел к нему поближе.
Глава 6
Вблизи Эсмонд Хаддок — в полном соответствии с описанием, полученным от Китекэта, — действительно смахивал на греческого бога, так что понятна озабоченность влюбленного, чьей невесте угрожало очутиться под сенью роз в обществе подобного кавалера. Эдакий ладный, прямой, — сейчас, правда, он развалился на стуле, но я говорю вообще, — широкоплечий малый лет под тридцать, с таким профилем, который, по-моему, но надо будет все-таки уточнить у Дживса, называется байроническим. Словом, помесь поэта с чемпионом по кикбоксингу.
Вы бы не удивились, узнав, что этот Эсмонд Хаддок — автор венка сочных и темпераментных сонетов, за которые его высоко ценили в Блумсбери, — в нем с первого взгляда видно было человека, который не хуже прочих способен рифмовать «кровь» с «любовью». Не удивились бы вы и тому, что недавно он одним ударом завалил быка. Вы бы просто подумали: ну и осел же этот бык, что связался с парнем, имеющим такой внушительный объем грудной клетки!
А вот что вызывало изумление, это что подобный супермен имел, по свидетельству Коротышки, привычку кротко слушаться своих теток. Если бы не Коротышкины показания, я бы сказал, что рядом со мной за столом сидит племянник, способный противостоять злейшей из теток, и она у него по струнке ходит. Хотя, конечно, по внешнему виду не всегда можно правильно судить. Немало есть таких молодцов, на портретах в печати — эдакий властный, авторитетный мужчина с курящейся трубкой в зубах, а никнет, как копировальная бумажка в машинке, под взглядом престарелой родственницы.
Эсмонд Хаддок налил себе портвейна, и в столовой наступила минута молчания, как обычно бывает, когда два сильных мужчины, формально не представленные друг другу, остаются наедине. Он вдумчиво потягивал вино, а я сидел и не отрывал глаз от графина. Здоровый был такой графин и полный — под завязку.