Я поморщился. Не понравилось мне это. За время нашего с тетей Шарлоттой знакомства я что-то не заметил в ней признаков божественного огня. Конечно, не хотелось выносить приговор не послушав, но я готов был на любое пари, что произведение, вышедшее из-под ее пера, будет, безусловно, не ахти.
— Слушай, — вдруг говорит Эсмонд Хаддок, — давай сейчас пройдемся вместе по моей песне, а?
— С большим удовольствием.
— Только сначала еще по глотку?
— Да, сначала еще по глотку. Благодарю.
Эсмонд Хаддок осушил стакан.
— Запев не будем трогать, там всякая чепуховина, «солнышко искрится, и щебечут птицы», все в таком духе.
— Согласен.
— Главное в этой песне — припев. Поется так. — Он набычился, как чучело лягушки, и заголосил: — Алло, алло, алло!
Я поднял руку:
— Минуточку. Что это должно означать? Телефонный разговор?
— Да нет же. Это охотничья песня.
— Ах, охотничья? Тогда понятно. А то я подумал, может, что-то наподобие шансонетки «Позвоню я моей милашке». Все ясно.
Он начал сначала:
Алло, алло, алло!
В лесу уже светло.
Поскачем на охоту мы, пам-пам,
Время подошло, Гасси.
Я опять поднял руку:
— Это мне не нравится.
— Что именно?
— Да вот «пам-пам» это.
— Просто такой аккомпанемент.
— И еще мне не нравится «Гасси». Получается ритмический перекос.
— А я разве спел: «Гасси»?
— Да. Ты спел: «Поскачем на охоту мы, пам-пам, время подошло, Гасси».
— Оговорился.
— В тексте этого нет?
— В тексте, конечно, нет.
— Я бы посоветовал на концерте этого не вставлять.
— Не буду. Поем дальше?
— Давай.
— На чем я остановился?
— Лучше начни сначала.
— Правильно. Еще глоток портвейна?
— Разве только самую малость.
— Так. Начинаем опять с самого начала, опускаем запев про солнышко и птичек и так далее, и вот: «Алло, алло, алло! В лесу уже светло. Поскачем на охоту мы, пам-пам, время подошло. Настал наш день, солнце и тень, алло, алло, алло!»
Кажется, мои дурные предчувствия насчет Шарлотты оправдывались. Это никуда не годилось. Будь ты хоть тысячу раз молодой сквайр, но кто вздумает выступить на деревенском концерте с такой ахинеей, тот неизбежно будет освистан.
— Все не так, — сказал я.
— Все не так?
— Ну подумай сам. Ты поешь: «Поскачем на охоту мы», публика воодушевляется и готова слушать, что дальше, а ты опять за свое «алло, алло, алло». Возникает чувство разочарования.
— Ты так считаешь, Гасси?
— Я в этом убежден, Эсмонд.
— Тогда что же ты посоветуешь?
Я немного поразмыслил.
— Попробуй, например, так: «Алло, алло, алло! Уже совсем светло. Настигнем лису в полях и в лесу. Подтягивай крепче седло. Изведем всю породу звериному роду назло, назло, назло!»
— Вот это здорово!
— Сильнее впечатляет, а?
— Гораздо сильнее.
— А как у тебя там дальше?
Он опять набычился, как надутая лягушка.
Охотники трубят в рога,
Через канавы и стога —
По лисьему следу! Трубите победу!
Алло, алло, алло!
Я прикинул на глазок.
— Первые две строки приемлемы. «Стога — рога». Вполне сносно. Молодчина Шарлотта! Не подкачала. Но дальше не годится.
— Тебе не понравилось?
— Слабовато. Совсем никуда. Не знаю, кто у вас в Кингс-Девериле толпится на стоячих местах позади скамеек, но если такие же небритые бандиты, как те, каких приходилось наблюдать в зрительных залах мне, то ты просто спровоцируешь их на грубые выкрики и лошадиное фырканье. Нет, надо придумать что-нибудь получше. Постой-ка. Пора — ура — дыра… — Я снова потянулся за графином. — Придумал!
Пора, пора, пора,
Выезжаем с утра.
Пускай порвем мы брюки —
Дрожите вы, зверюки!
Ура, ура, ура!
Я более или менее рассчитывал сразить его наповал, и как рассчитывал, так оно и вышло. На миг он от восторга лишился дара речи, а потом сказал, что это сразу подымает всю вещь на недосягаемую высоту и он просто не знает, как меня благодарить.
— Потрясающе!
— Я надеялся, что тебе понравится.
— Как это тебе удается сочинять такое?
— Да так как-то, знаешь ли, само в голову приходит.
— Может быть, теперь пройдемся по всей авторизованной версии, а, старина?
— Да, никогда не откладывай на завтра, дружище.
Интересно, что, оглядываясь назад, всегда можешь точно указать момент, когда, в попойке ли или в каком-нибудь другом начинании, перешел некую грань. Взять, например, этот наш вечер совместного пения. Чтобы придать исполнению живинку, я взгромоздился на стул и стал размахивать графином на манер дирижерской палочки. И это, как я теперь вижу, было ошибкой. Дело действительно сразу пошло на лад, это факт, но у наблюдателя могло создаться ложное впечатление, будто перед ним картина пьяного дебоша.
А если вы вздумаете возразить мне, что в данном случае никакого наблюдателя не было, я спокойно отвечу, что вы не правы. Мы уже прошли «пускай порвем мы брюки» и приближались к вдохновенному финалу, когда за спиной у нас раздался голос.
Он произнес:
— Ну, знаете ли!
Это можно, конечно, сказать по-разному. Но в данном случае оратор, вернее, ораторша — а это была леди Дафна Винкворт — произнесла вышеприведенную фразу в стиле брезгливой вавилонской царицы, которая забрела к мужу в пиршественную залу, как раз когда вавилонская оргия начала набирать обороты.
— Ну, знаете ли! — промолвила почтенная дама.
Мне бы после Коротышкиных рассказов о теткопочитании Эсмонда Хаддока следовало быть готовым ко всему, но надо признаться, его обращение с вошедшей меня покоробило. Он повел себя как низкий раб и трусливый червь. Вероятно, взяв пример с меня, он тоже успел залезть на возвышение, правда, не на стул, а на стол, и размахивал бананом, который сейчас заменял ему плетку, но, заметив леди Дафну, скатился на пол, как мешок с углем, и вид у него стал такой виноватый, заискивающий, что противно было смотреть.
— Ничего, ничего, тетя Дафна! Все в порядке.
— В порядке?!
— Просто мы репетировали. Концертный номер. Ведь концерт уже совсем скоро, нельзя терять ни минуты.
— Ах вот как. Ну что ж. Мы ждем тебя в гостиной.
— Хорошо, тетя Дафна.
— Гертруда надеется, что ты сыграешь с нею в триктрак.
— Конечно, тетя Дафна.
— Если, разумеется, ты способен сейчас играть.
— Как же, как же, тетя Дафна.
И он, понурив голову, поплелся вслед за нею вон из столовой. Я хотел было пойти следом, но старая гусыня властным жестом преградила мне дорогу. Сходство ее с Уоллесом Бири заметно усилилось, и я подумал, что жизнь несчастных девчонок, которым выпала доля обучаться под присмотром беспощадной Винкворт, подобна полуторамесячному сроку на острове Солнечного Дьявола. Раньше я считал, что в школьном мире ближе всего к покойному капитану Блаю с брига «Баунти» стоит наш преподобный Обри Апджон, но теперь убедился, что рядом со свирепой старухой Винкворт он просто жалкий приготовишка.
— Огастус, это вы привезли огромного лохматого пса? — задала она мне вопрос.
Вам станет ясно, как подействовали на меня головокружительные события в «Деверил-Холле», когда я скажу, что в первую минуту я совершенно не понял, о чем идет речь.
— Пса?
— Силверсмит говорит, что он ваш.
— Ах, ну да, — спохватился я, когда память возвратилась на свое седалище. — Конечно, конечно. Разумеется. Вы имеете в виду Сэма Голдуина. Но только он не мой. Его владелица — Коротышка.
— Кто-о?
— Коротышка Перебрайт. Она попросила меня взять его на пару дней.
При упоминании Коротышкиного имени, как и раньше за обедом, у леди Дафны занялось дыхание и громко лязгнули зубы. Было очевидно, что Кора не пользовалась в «Деверил-Холле» любовью широких масс.
— Вы с мисс Перебрайт близко знакомы?
— О да, вполне, — ответил я и только тут сообразил, как это плохо согласуется с тем, что Коротышка сказала Эсмонду Хаддоку. Но его, к счастью, уже среди нас не было. — Она немного опасалась свалить животное на голову своему дяде без предварительного вспахивания, как говорится, поскольку он нельзя сказать что уж такой собаколюб. Вот она, пока то да се, и спихнула его мне. Сэм в конюшне.
— Нет, он не в конюшне.
— Значит, Силверсмит ввел меня в заблуждение. Он сказал, что распорядится поместить животное в конюшню.
— Он и распорядился поместить его в конюшню. Но оно убежало и только что как полоумное ворвалось в гостиную.
Я почувствовал, что здесь требуется утешительное слово.
— Сэм Голдуин вовсе не полоумный, — заверил я леди Дафну. — Он не относится к числу наших светлых умов, но совершенно нормален. А в гостиную ворвался потому, что рассчитывал застать там меня. Он воспылал ко мне бурной страстью и считает зря потраченной каждую минуту, проведенную вдали от меня. Так что, как только его привязали в конюшне, он принялся грызть веревку, чтобы вырваться на свободу и отправиться на поиски. Довольно трогательно, я бы сказал.
Но леди Дафна всем своим видом показала, что отнюдь не разделяет моего умиления. В ее взоре блистал огонь анти-Сэмизма.
— Во всяком случае, это было крайне неприятно. Ввиду того что вечер такой теплый, двери в сад оставили открытыми, и вдруг вбегает этот отвратительный зверь. Моя сестра Шарлотта испытала нервный шок, от которого теперь не скоро оправится. Животное налетело на нее сзади и гонялось за ней по всей комнате.
Я, конечно, промолчал — уж чего-чего, а тактичности нам, Вустерам, не занимать, — но про себя подумал, что это Шарлотте кара за сочинение куплетов «Алло, алло, алло, уже совсем светло», в другой раз пусть хорошенько подумает, прежде чем браться за перо. Теперь она получила возможность оценить ситуацию с точки зрения лисицы.
— А когда позвали Силверсмита, эта тварь укусила его.