Вернемся ко второму элементу трихотомии – вещам, которые мы вообще не контролируем, например взойдет ли завтра солнце. Очевидно, с нашей стороны глупо растрачивать на них свое внимание. Поскольку они не зависят от нас, любая трата времени и сил ни к чему не приведет и, следовательно, будет пустой – а ведь «зря ничего не следует делать», предупреждает Марк Аврелий[156].
Это подводит нас к третьей части трихотомии – вещам под некоторым, но не полным контролем. Рассмотрим еще раз победу в теннисном матче. Как мы уже видели, уверенным в ней быть нельзя, однако можно надеяться повлиять своими действиями на результат – это означает какой-никакой контроль. Принимая это в расчет, заинтересует ли практикующего стоика теннис? Должен ли он вкладывать время и силы, пытаясь выиграть матчи?
Мы могли бы решить, что не должен. Поскольку у стоика нет полного контроля над исходом игры, всегда остается риск проиграть, но если он проиграет, то, вероятно, будет расстроен, а его покой нарушен. Ввиду этого стоику лучше воздержаться от тенниса. Аналогичным образом можно заключить, что, если он ценит покой, ему не следует ждать любви от жены: что бы он ни делал, есть вероятность, что она его разлюбит, разбив ему сердце. Он также не должен ждать от начальника повышения: и здесь он рискует, несмотря на все усилия, так и не получить надбавки, оставшись с обманутыми ожиданиями. Если применять эту логику ко всему, стоик не должен был ни делать супруге предложение, ни беседовать с начальником, так как всюду мог получить отказ.
Можно прийти к выводу, что стоики откажутся заниматься тем, над чем имеют некоторый, но не полный контроль. Но поскольку именно к этой категории относится большая часть вещей, встречающихся в повседневной жизни, стоикам придется игнорировать множество ее аспектов. Из-за этого они окажутся пассивными, замкнутыми аутсайдерами, не реализующими свой потенциал. Ей-богу, они будут напоминать страдающих депрессией, неспособных подняться утром с постели.
Однако, прежде чем уступить этим аргументам, давайте вспомним: стоики не были ни пассивными, ни замкнутыми. Напротив, они принимали всестороннее участие в повседневной жизни. Отсюда следует одно из двух: либо стоики были лицемерами, которые действовали вопреки декларируемым принципам, либо в приведенном выше рассуждении эти принципы истолкованы неверно. Теперь я приведу доводы в пользу второго.
Вспомните: среди вещей, находящихся под нашим полным контролем, есть цели, которые мы ставим перед собой. Я думаю, когда стоик хлопочет о вещах, над которыми не имеет полного контроля (как победа в теннисном матче), он будет крайне осторожен в целях, которые ставит. В особенности будет следить за тем, чтобы ставить внутренние, а не внешние цели. Так, целью его игры в теннис будет не победа в матче (нечто внешнее, что он контролирует лишь частично), а игра на пределе возможностей (нечто внутреннее, над чем он имеет полный контроль). Поставив эту цель, он избавит себя от фрустрации и разочарования в случае проигрыша: поскольку его заботит не победа, он будет достигать своей цели каждый раз, когда играет во всю силу. Ничто не нарушит его покой.
Нетрудно заметить, что игра на грани возможного и победа в этой игре связаны между собой. Есть ли лучший способ выиграть матч, чем играть на максимуме? Стоики поняли, что наши внутренние цели оказывают влияние на внешний образ действий, но также они поняли и то, что цели, которые мы сознательно ставим перед собой, могут решающим образом определить наше последующее эмоциональное состояние. Намеренно сделав своей целью победу в матче, не факт, что вы повысите свои шансы на победу. Скорее, повредите им: если в начале игра примет неблагоприятный оборот, это может сбить вас с толку, что негативно отразится на ваших подачах в оставшихся геймах, тем самым сократив шансы на победу. Кроме того, когда мы нацелены на выигрыш, резко увеличивается вероятность того, что иной исход нас расстроит. Если же, с другой стороны, мы ставим своей целью полностью выложиться на корте, то едва ли уменьшим шансы на победу в матче, но точно уменьшим вероятность расстроиться из-за его исхода. Таким образом, плюсы интернализации наших целей в отношении тенниса очевидны: поставив перед собой цель играть на максимуме, мы получаем важное преимущество (уменьшаем возможные переживания), минусов же мало либо никаких вообще.
Когда речь заходит о других, более важных аспектах жизни, стоик будет столь же осторожен в целях, которые преследует. Стоики, например, порекомендовали бы, чтобы я обеспокоился тем, любит ли меня жена, хотя это и не в моей полной власти. Однако, обеспокоившись этим, я не должен ставить перед собой внешней цели (например, заставить ее полюбить меня). Несмотря на все старания, я могу не достигнуть этого и прийти в отчаяние. Вместо этого моя цель должна быть внутренней: вести себя, насколько это в моих силах, достойным любви образом. Аналогичным образом моя цель в отношении начальника должна состоять в том, чтобы быть как можно трудолюбивее. Этих целей я могу достичь независимо от того, как впоследствии на мои усилия отреагирует жена или начальник. Интернализируя свои цели в повседневной жизни, стоик способен сохранять безмятежность в ситуациях, которые контролирует лишь отчасти.
Думаю, особенно важно интернализировать цели, если «внешний провал»[157] – обычное дело в вашей профессии. Подумайте, например, о подающей надежды писательнице. Чтобы преуспеть на этом поприще, она должна выиграть сразу две битвы: овладеть ремеслом и быть готовой к отсутствию признания – многие писатели вынуждены были раз за разом слушать «нет», прежде чем впервые услышать «да». Вторая битва для большинства труднее. Остается только догадываться, сколько начинающих писателей так и не отправили рукопись издателю из-за боязни услышать «нет». А сколько, услышав первое «нет», были сломлены и никогда не решились отправить вновь?
Трихотомия контроля
Как восходящему автору снизить психологические издержки отказа и тем самым повысить шансы на успех? Путем интернализации целей своего писательства. Она должна иметь в качестве цели не что-то внешнее, над чем у нее мало контроля (как публикация книги), а внутреннее и в достаточной мере ей подвластное – например, насколько самоотверженно она работает над рукописью или как часто рассылает ее издателям. Я не утверждаю, что, интернализируя таким образом свои цели, она больше никогда не будет уязвлена, получив письмо с отказом (или, как это часто бывает, не получив вообще никакого ответа). Однако она будет уязвлена не так сильно. Вместо того чтобы хандрить целый год, прежде чем повторно представить рукопись на рассмотрение, она может сократить период хандры до недели или даже дня, и эта перемена существенно увеличит ее шансы быть изданной.
Читатели могут пожаловаться, что интернализация целей на самом деле не более чем игра ума. Настоящая же цель начинающей писательницы, очевидно, в том, чтобы добиться публикации – ей это доподлинно известно, – тогда как я, советуя интернализировать цели касательно романа, предлагаю немногим больше, чем притвориться, будто публикация не была все это время ее целью.
В ответ на это замечание я для начала отметил бы следующее: кто-то, потратив достаточно времени на практику интернализации, может выработать навык не смотреть дальше своих интернализированных целей, сделав их единственными «настоящими». Более того, даже если процесс интернализации является игрой ума, это полезная игра. Боязнь провала – это свойство психики, поэтому неудивительно, что, изменяя наше психологическое отношение к «провалу» (посредством тщательного отбора целей), мы можем повлиять на то, в какой степени его боимся.
Стоики, как я уже объяснял, живо интересовались человеческой психологией и не прочь были использовать психологические «уловки» для преодоления таких ее проявлений, как негативные эмоций. Действительно, техника негативной визуализации, описанная в предыдущей главе, не более чем психологический трюк: думая о том, что все могло быть хуже, мы предотвращаем или обращаем вспять процесс гедонистической адаптации. Тем не менее это чрезвычайно эффективный трюк, если наша цель – ценить то, что мы имеем, а не считать само собой разумеющимся; испытывать радость, а не пресыщение от жизни, какой нам выпало жить, и мира, где выпало обитать.
Изложив все эти подробности об интернализации целей, я обязан признаться. Изучая Эпиктета и других стоиков, я нашел мало свидетельств того, что они выступают за интернализацию целей описанным мною способом. Это поднимает вопрос, использовали ли стоики вообще технику интернализации. Тем не менее я приписал им эту технику, поскольку интернализация целей – очевидный шаг для того, кто, подобно стоикам, хочет заботиться только о том, что контролирует, и сохранять спокойствие, прилагая усилия, которые могут потерпеть крах (во внешнем смысле слова). Таким образом, рассуждая об интернализации целей, я могу быть виноват в искажении или модернизации стоицизма. В главе 20 я объясню, почему у меня нет ни малейших угрызений совести по этому поводу.
Усвоив технику интернализации целей, мы в состоянии объяснить поведение стоиков, которое иначе казалось бы парадоксальным. Они ценят спокойствие, но также считают своим долгом активно участвовать в общественной жизни, что явно ставит под угрозу их покой. Катон, вероятно, вел бы гораздо более спокойную жизнь, если бы не чувствовал себя обязанным бороться с приходом к власти Юлия Цезаря, а вместо этого, скажем, коротал свои дни в библиотеке, читая стоиков.
Однако я предпочитаю думать, что Катон и другие стоики нашли способ сохранять спокойствие вопреки активной общественной жизни: они интернализировали свои цели. Их целью было не изменить мир, а сделать все возможное, чтобы добиться определенных изменений. Даже если их усилия шли прахом, они тем не менее могли спать спокойно, пребывая в уверенности, что добились своих целей: сделали все, что от них зависело.