«Это точно», – выдавливала она в ответ.
Она спрашивала, что ей делать, чтобы снова начать ходить. Я сомневался, что она встанет на ноги, но не говорил об этом. Вместо этого я побуждал ее (без формальных лекций о стоицизме) интернализировать свои цели: «Пока что сосредоточься на том, чтобы делать все, что нужно, на сеансах физиотерапии».
Она жаловалась, что не может пошевелить левой рукой, а я пытался помочь ей негативной визуализацией: «По крайней мере ты можешь говорить! В первые дни после инсульта ты еле бормотала. И правая рука тогда тебя тоже не слушалась, ты даже поесть самостоятельно не могла. Сама видишь, тебе есть за что быть благодарной».
Она выслушивала меня и после минутного молчания обычно соглашалась: «Да, есть». Опыт негативной визуализации, казалось, смягчал ее муки, хотя бы на время.
Раз за разом я поражался в эти дни, насколько помогают стоические принципы тому, кто страдает от старости и болезней.
Как я уже говорил, из-за инсульта маме было опасно пить обычную, незагущенную воду. Из-за этого, что вполне естественно, ей хотелось выпить именно ее. Она умоляла принести стакан воды – «не этой густой, а из-под крана». Я отказывал ей, объясняя, чем это чревато, но стоило мне закончить, как слышал опять: «Ну пожалуйста! Один стакан!» Я оказался в нелепом положении любящего сына, отказывающего своей престарелой матери в просьбе выпить самой обычной воды.
Некоторое время я терпел ее мольбы, а затем посоветовался с медсестрой. Она сказала: «Давайте ей кубики льда. Они тают медленно, можно не опасаться, что вода попадет не в то горло».
Так я стал для мамы личным ледовозом, во время каждого визита принося ей стакан льда. («Дорогу ледовозу!» – восклицал я, заходя к ней в комнату.) Я клал кубик ей в рот, и она, рассасывая его, говорила, какой же он вкусный. Моя мать, в расцвете сил ценившая изысканные блюда и напитки, теперь стала ценителем кубиков льда. Ей доставляло невероятное удовольствие то, что она считала само собой разумеющимся всю свою жизнь, на протяжении которой кубик льда был для нее разве что средством охлаждения какого-нибудь напитка. Я видел, что она наслаждается им больше, чем гурман винтажным шампанским.
Наблюдая, с какой признательностью она рассасывает кубики льда, я немного завидовал. Разве не здорово получать столько удовольствия от такой простой вещи? Очевидно, с помощью негативной визуализации я едва ли научусь ценить кубики льда так же сильно; увы, для этого мне потребовалось бы пережить такой же обширный инсульт. И все же наблюдать за мамой было весьма поучительно. Это заставило меня осознать очередную вещь, которую я без раздумий принимал за должное: способность выпить залпом стакан холодной воды жарким летним днем.
Во время одного из визитов к матери я встретил Дух Будущих Святок. Я шел по коридору дома престарелых к маминой комнате. Впереди санитарка везла пожилого господина в инвалидной коляске. Когда я поравнялся с ними, она махнула мне и сказала о своем подопечном: «Тоже профессор». (Оказалось, мама уже успела всем разболтать о моих регалиях.)
Я остановился и поздоровался с коллегой, который, как оказалось, недавно вышел на пенсию. Мы немного поболтали, и в ходе нашей беседы меня не отпускала мысль, что через несколько десятилетий она повторится, только на этот раз в коляске буду я, а передо мной будет какой-нибудь молодой профессор, уделивший несколько минут из своего напряженного графика, чтобы перекинуться парой слов с академическим экспонатом из прошлого.
«Мой черед близится, – сказал я себе, – и следует сделать все возможное, чтобы подготовиться к нему».
Итак, цель стоицизма – спокойствие. Читатели могут справедливо поинтересоваться, достиг ли я этой цели в ходе своей стоической практики. Увы, она не принесла мне абсолютного покоя, однако сделала на порядок более спокойным человеком.
Я преуспел в обуздании негативных эмоций. Стал менее подвержен гневу, а если все же сержусь на кого-нибудь, то гораздо охотнее извиняюсь. Не просто стал терпимее к оскорблениям, но выработал к ним практически полный иммунитет, особенно если они заурядные. Меня меньше тревожат несчастья, которые могут случиться, в том числе собственная смерть, хотя подлинная цена этому будет видна, как говорит Сенека, когда я буду испускать последний вздох.
Хотя у меня получилось в какой-то степени обуздать негативные эмоции, я не избавился от них полностью и вряд ли когда-либо избавлюсь. Тем не менее я рад, что лишил их той власти, которую они надо мной некогда имели.
Благодаря практике стоицизма я также гораздо реже испытываю неудовлетворенность. Техника негативной визуализации научила меня по достоинству ценить то, что я имею. Конечно, остается неясным, буду ли я по-прежнему так относиться к жизни, если обстоятельства резко изменятся. Возможно, сам того не осознавая, я слишком сильно привязался к тому, что ценю, поэтому утрата этого сделает меня несчастным. Само собой, я не узнаю ответа, пока мой стоицизм не испытает судьба.
Еще одно открытие, совершенное мною в ходе стоической практики, касается радости. Чувство радости, которого искали стоики, лучше всего можно описать как беспредметное наслаждение – не чем-то конкретным, а всем вообще. Это удовольствие просто от причастности к жизни. От осознания, что все эти вещи вокруг нас не обязаны существовать, но существуют самым непостижимым и великолепным образом.
Прошу заметить, стоицизм не принес мне чувства непрерывной радости, вовсе нет. Не испытал я и той высшей радости, которая доступна стоическому мудрецу и не может быть прервана внешними событиями. И все же из-за стоической практики периодически все вообще стало приводить меня в восторг.
Забавно, но поначалу я не вполне понимал, как реагировать на эти приливы восторга. Должен ли я принять радостные ощущения или держать на почтительном расстоянии? Или вообще, будучи трезвомыслящим гражданином, подавить их? (Позже я обнаружил, что не я один относился с подозрением к радости.) В конечном счете я понял, насколько глупа любая другая реакция, кроме полного принятия этих эмоций. Что я и сделал.
Понимаю, все это может звучать самодовольно и хвастливо. Но будьте уверены, практика стоицизма не требует рассказывать всем подряд, как вы рады жизни. Стоики осудили бы такое поведение. Зачем тогда я описываю свое душевное состояние? Потому что это может послужить ответом на справедливый вопрос читателя: приносит ли стоицизм те психологические блага, которые сулит? В моем случае так оно и есть, более чем. Закончив с этим аргументом, впредь постараюсь быть максимально сдержанным в любых публичных оценках своего душевного состояния.
Хоть я и практикующий стоик, в заключительных абзацах должен признаться, что у меня есть некоторые опасения в отношении стоицизма.
Согласно стоикам, если я ищу безмятежности, то должен отказаться от других целей, свойственных людям моего положения: скажем, дорогого модного автомобиля или дома за миллион долларов. Но что, если стоики ошибаются, а большинство право? Тогда нельзя исключать, что наступит день и я оглянусь на то, что назову «моим стоическим периодом», в крайнем недоумении и смятении: «О чем я только думал? Если бы можно было вернуть эти годы!»
Я не единственный стоик, которого тяготят подобные сомнения. В своем трактате о спокойствии Сенека ведет воображаемый диалог с колеблющимся стоиком Сереном. Когда Серен оказывается среди людей, разделяющих ценности большинства, например на пиршестве в доме, «изобилующем драгоценными вещами, рассыпанными по всем углам», к нему «подкрадываются молчаливая скорбь и недоумение» по поводу того, не лучше ли такая жизнь, чем стоическая[367]. Как видите, мне тоже знакома эта «молчаливая скорбь»[368].
От того, что людей, ценящих славу и достаток, гораздо больше, чем ищущих покоя, легче не становится. Разве могут все они ошибаться? Если тут кто-то ошибается, так это я!
С другой стороны, благодаря исследованию желаний я знаю, что практически все философы и религиозные мыслители, наблюдавшие за людской жизнью, приходили к выводу, что неправильно живет именно большинство. Эти мыслители также единодушно рассматривали спокойствие как нечто чрезвычайно ценное, даже если не разделяли стоических стратегий его обретения.
Когда я начинаю сомневаться в стоицизме, то напоминаю себе, что мы живем в мире, в котором точной бывает только математика. Что бы мы ни делали, всегда существует опасность ошибки. И хотя я могу ошибаться, практикуя стоицизм, точно так же я могу ошибиться, отвергнув его в пользу какой-либо другой жизненной философии. И крупнейшая ошибка подавляющего большинства людей в том, что у них вообще нет никакой философии. Они нащупывают путь в жизни, следуя сигналам своей эволюционной программы: старательно ищут приятное, избегая неприятного. У них может быть комфортная жизнь или даже полная удовольствий. Вопрос в том, не станет ли их жизнь еще лучше, если вместо следования эволюционной программе они посвятят время и силы поиску жизненной философии. Согласно стоикам, такая жизнь будет лучше: возможно, в ней меньше комфорта и удовольствия, но значительно больше радости.
Подозреваю, в ближайшие десятилетия (если я столько проживу) все мои сомнения в отношении стоицизма развеются, поскольку возраст возьмет свое. Стоические техники могут улучшить жизнь, даже когда у вас все хорошо, но в тяжелые времена их эффективность очевидна. Если на шестом десятке стоицизм мне полезен, то на восьмом или девятом, скорее всего, будет незаменим. Ведь самые большие испытания у меня впереди. Надеюсь, я в полной мере освою стоицизм до того, как они начнутся.
Было бы неплохо доказать «правильность» стоической (или любой другой) философии. К сожалению, предложенное стоиками доказательство неубедительно, а альтернативное едва ли возможно. В отсутствие такового остается действовать на основе вероятностей. У некоторых людей (в определенных обстоятельствах с определенным складом личности) немало причин стать стоиками. Стоическая практика не требует много усилий – на самом деле она требует значительно меньше, чем потратит впустую человек без философии жизни. Можно практиковать стоицизм незаметно, некоторое время следовать ему, а затем отказаться и ничего не потерять от этой попытки. Напротив, она может вам многое принести.