– Приходите в одно место, называется «У Путци». Это по Дорумскому шоссе. Местные дельцы вам скажут, где это.
Значит, опять в море – мимо мокрых объятий молов, в Балтику, с гребня на гребень, в ореол дождевой тучи, что громоздит ярус за ярусом, скачет веселый пиратский барк, навстречу дню, уже шквалистому и обозленному, а чем дальше, тем хуже. Шпрингер стоит у рубки, вопит внутрь, перекрикивая рев бурного моря и перехлесты волн через бак и по палубам.
– Куда, по-вашему, идет?
– Если курсом на Копенгаген, – обветренное лицо фрау Гнабх, въевшиеся морщинки улыбок вокруг глаз и рта, сияет солнышком, – у них фора не больше часа…
Видимость утром плохая, берега Узедома не разглядеть. Шпрингер подходит к Ленитропу у лееров – тот смотрит в никуда, вдыхает смыкающийся аромат серой погоды.
– Все в порядке у него, Ленитроп. Бывал в переделках и похуже. Два месяца назад в Берлине мы попали в засаду у самого «Чикаго». Он прошел под перекрестным огнем трех «шмайссеров» и предложил нашим конкурентам сделку. Ни царапины.
– Шпрингер, он же там отбивался от половины советской армии.
– Они его убивать не станут. Они знают, кто он такой. Работал с наведением, у Шиллинга был лучшим, про интегрирующие цепи знает больше всех, кто еще не в Гармише. Русские предлагают фантастические оклады – лучше, чем у американцев, – они позволят ему остаться в Германии, работать в Пенемюнде или в «Миттельверке», как и раньше. Он сможет даже сбежать, если захочет, у нас в этом смысле очень хорошие связи…
– А если его уже застрелили?
– Нет. Не должны были.
– Шпрингер, блядь, хватит – это вам не кино.
– Пока не кино. Ну, пожалуй, не вполне. Наслаждайтесь, пока можете. Настанет день, когда пленка научится поспевать, техника станет карманной и невесомой, а продаваться будет по доступным народу ценам, софиты и операторские краны уже не понадобятся, вот тогда… тогда…
По правой скуле мы приближаемся к мифическому острову Рюген. Меловые утесы его – ярче неба. В лиманах и средь зеленых дубрав висит дымка. Вдоль пляжей нанесло перламутровые гряды тумана.
Наш капитан, фрау Гнабх, держит курс к Грайфсвальдер-Бодден, прочесать длинные лиманы в поисках добычи. Через час (комические соло на фаготе сопровождают крупные планы старой отступницы, которая хлещет какую-то жуткую картофельную лоботомическую брагу из канистры, рот вытирает рукавом, рыгает) бесплодных поисков наши пираты нынешних дней вновь выходят в открытое море и движутся вдоль восточного берега острова.
Начал сеяться мелкий дождик. Отто разворачивает зюйдвестки и достает термос с горячим бульоном. По небу несутся рваные тучи десятка оттенков серого. Огромные притуманенные кучи камня, отвесные утесы, ручьи в глубоких расщелинах, зеленых и серых, и шпили из белого мела под дождем – все это мимо, Stubbenkammer[305], Королевский Трон и, наконец, по левому борту – мыс Аркона, где о подножье утесов бьются волны, а сверху ветром рвет кроны белоствольных рощ… Древние славяне воздвигли здесь капище Световиду – их богу плодородия и войны. Старина Световид дела свои обделывал под целым сонмом псевдонимов! Трехглавый Триглав, пятиглавый Поревит, СЕМИликий Ругевит! Расскажите об этом своему начальству, когда оно в следующий раз упрекнет вас за то, что «сидите на двух стульях»! Итак, Аркона остается по левому борту за кормой…
– Вот они, – оповещает с крыши рулевой рубки Отто.
Далеко-далече в море-окияне из-за Виссо-Клинкена (белая известняковая отмычка, коей Провидение сегодня пытается отпереть палаты Ленитропова сердца), едва видимый под дождем, ныряя, держит курс крохотный белый призрак судна…
– Дай мне азимут, – фрау Гнабх хватается за штурвал и покрепче упирается ногами в палубу. – Нам нужен встречный курс!
Дрожа, Отто приседает у пелоруса.
– Держите, Ленитроп.
«Люгер»? Коробка патронов?
– Что за…
– Сегодня утром доставили вместе с яйцами.
– Вы не говорили…
– Он может несколько взволноваться. Но он реалист. Ваша подруга Грета и я знали его давным-давно еще по Варшаве.
– Шпрингер – скажите мне, Шпрингер, ну же, – что это за судно? – Шпрингер передает ему бинокль. Изящными золотыми буквами за золотым же шакалом по призрачно белому носу – уже знакомое имя. – Ла… дно, – сквозь дождь стараясь вглядеться Шпрингеру в глаза, – вы знали, что я был на борту. Вы меня подставляете, правда?
– Когда это вы были на борту?
– Да будет вам…
– Слушайте… Сегодня за пакетом должен был отправиться Нэрриш. Не вы. Вас мы даже не знали. Вот нужно вам во всем видеть заговор? Я не контролирую русских, и я не сдал его…
– С невинностью вы сегодня переигрываете, а?
– Хватит собачиться, идиоты, – вопит им фрау Гнабх, – и к бою – товьсь!
«Анубис» продольно качает – лениво и призрачно, и яснее он по мере приближения не становится. Шпрингер достает из рубки мегафон и ревет:
– Добрый день, Прокаловски! Разрешите подняться на борт.
Ответом ему выстрел. Шпрингер рушится на палубу, зюйдвестка – трескучим желтым разливом, лежит на спине, а мегафон смотрит вверх и воронкой собирает дождевую воду прямо ему в рот:
– Тогда придется без разрешения… – Жестом подзывает Ленитропа: – Готовьтесь к сцепке. Фрау Гнабх: – Идем на абордаж.
– Отлично, только, – один лишь взгляд на злобную ухмылку, осветившую лицо матушки Отто, и уже ясно, что сегодня она вышла в рейс не за деньги, – когда мне их… их таранить?
В море наедине с «Анубисом». Ленитропа неприятно прошибает пот. Зеленое скалистое побережье Рюгена – задник их действа, вздымается и опадает под шквальный ветер. Цонннг – еще один выстрел гремучкой отпрядывает от корпуса.
– На таран, – командует Скакун.
Буря треплет их по-серьезу. Ликуя, фрау Гнабх мурлычет сквозь зубы, вертит штурвал, спицы мелькают, нос разворачивается, целясь в мидель. Налетает бледный борт «Анубиса» – неужто фрау собирается прорвать его прямо насквозь, аки обруч, заклеенный бумагой? За иллюминаторами лица, у камбуза дневальная чистит картошку, на дождливой палубе спит бухой в сюртуке и постепенно соскальзывает под качку судна… а – ja, ja, огромный сине-цветастый тазик с нарезанной картошкой у нее под локтем, иллюминатор, чугунные цветы на спирали лозы, все закрашенные белым, слабо пахнет капустой и ветошью из-под раковины, узел фартука бантиком туго и уютно поверху обхватывает ей почки и ягнятки у ног ее и ja малютка, о ja, вот идет малышка – ах – вот идет вотыдёт МАЛЫШ— КАХХХ…
ОТТО! шандарахает своим суденышком в «Анубис», богоужаснейшее ушераздирающее Отто…
– Товьсь. – Шпрингер на ногах.
Прокаловски отворачивается и прибавляет ход. Фрау Гнабх опять догоняет яхту с кормы по правому борту, барахтается в ее кильватерной струе. Отто раздает абордажные крюки, что издревле на ганзейской службе, – железные, щербатые, на вид полезные, – Мутти же тем временем дает самый полный. На «Анубисе» под навесы выползли парочки – поглядеть на веселуху, тычут пальцами, смеются, весело машут. Девушки с нагими грудями в бисере дождя шлют воздушные поцелуи, а оркестр жарит Гай-Ломбардову аранжировку «Бегаем меж капель».
По скользкому трапу вверх карабкается просоленный флибустьер Ленитроп, волоча свой абордажный крюк, травит линь, глаз не спускает с этого Отто: раскрутить, метнуть, как лассо, уииии – блям. Шпрингер и Отто на баке и корме тоже одновременно забрасывают крюки, тянут на себя, пока суда бьются, отскакивают, бьются… только «Анубис», мягкобелый, сбросил ход, растянулся, дозволил… Отто накидывает линь на передние полуклюзы и вокруг резных поручней яхты, затем мчится на корму – кеды плюхают, за ним остаются ребристые следы, их смывает дождь, – и там повторяет абордажный маневр. Ревет новоустроенная река, белая и свирепая, течет вспять меж двумя судами. Шпрингер уже на главной палубе яхты. Ленитроп сует «люгер» за пояс штанов и высаживается следом.
Классическим гангстерским кивком Шпрингер отправляет его на мостик. Ленитроп пробирается сквозь цапающие руки, приветствия на ломаном русском, облачка алкогольного дыхания, к трапу с левого борта – лезет по нему, тихонько просачивается на мостик. Но Прокаловски сидит себе на капитанском табурете и курит Шпрингерову ami[306], сдвинув на затылок фуражку, а сам Шпрингер только подошел к соли немецкого сортирного анекдота из своего обширного репертуара.
– Какого черта, Герхардт, – Прокаловски помахивает большим пальцем. – Красная армия тоже на тебя работает?
– Ну здравствуйте еще раз, Антоний.
Три серебряные звезды на погонах мигают приветиком, но без толку.
– Я вас не знаю. – Скакуну: – Ладно. В машинном отделении. По правому борту, за генератором, – что Ленитропу служит сигналом на выход.
Внизу трапа он встречает Стефанию – та идет по коридору.
– Здрасьте. Жаль, что теперь встречаемся таким манером.
– Здравствуйте, я Стефания, – щелкнув затвором быстрой улыбки мимоходом, – выпивка палубой выше, приятно вам провести время, – уже отбыла, вышла под дождь. Чего?
Ленитроп спускается в люк, ползет вниз по трапу к машинным пространствам. Где-то над ним бьют три склянки, медленно, чуток глухо, с легким эхо. Уже поздно… поздно. Ленитроп вспоминает, где он.
Едва он ступает на палубу, гаснет весь свет. Воздуходувы, взвыв, замирают. Машинное отделение палубой ниже. Неужто ему придется это делать в темноте?
– Я не могу, – громко.
– Можете, – отвечает голос над самым ухом.
На Ленитропа дышат. Со знанием дела его лупят по загривку. Сквозь смоль тьмы вьет петли свет. Левая рука Ленитропа немеет.
– Другую я вам оставлю, – шепчет голос, – чтобы спустились в машину.
– Постойте…
Это как будто острый носок танцевальной туфли – прилетел ниоткуда, завис на секунду и погладил мякоть его подбородья, – а затем щелчком бьет, схлопывая Ленитропу зубы на языке.